- А второй куплет про Мариинку будет! - он улыбнулся, как всегда улыбался, когда доставал что-то словно заранее заготовленное из своей головы и обвел взглядом всех участников группы. Он так всегда обводил взглядом, и это было удивительно, после стольких лет абсолютного и неоспоримого признания, искать реакции и одобрения. Когда его этот взгляд падал на меня, я начинал невольно улыбаться и придумывать, что сказать. Обычно слова находились, когда его взгляд был уже на ком-нибудь другом.
- Охуенно - говорил я с улыбкой куда-то в пол.
- Второй куплет про Мариинку.. а третий, а третий.. - Серега задумался и уставил взгляд в айфон где и был свежий текст песни.. - А третий надо про зоопарк, - сказал Пузо из своего угла, и волна мыслей про зоопарк пошла по всем присутствующим. Все кивали и соглашались что надо третий куплет про зоопарк. Посмеивались такому удачному логическому завершению. Он вяло участвовал в этом обсуждении, про зоопарк – да, точно, посмеялся, пошел курить.
То, что он наиграл на гитаре за несколько минут до этого, показалось мне странным детским стишком. Уж это-то вряд ли станет хитом, ну что такое - “Водил меня Серега..” Ну если не детский стишок, то что-то из юмористического Высоцкого. Что-то типа “Ой, Вань, гляди, какие клоуны” - вряд ли такие песни сейчас поканают. И потом Лабутены - это что-то из писателя Минаева. Всем нужны блокбастеры типа Бабы-Бомбы, которую он мне показывал еще зимой и которая теперь гремела из каждой остановившийся на светофоре тачилы. Я стоял и в голове придумывал третий куплет про зоопарк, уж не знаю зачем, все равно озвучить его я никогда бы не осмелился, там были рифмы - примат-экспонат и зоопарке-макаки, куплет получился удачный и смешной, и я даже подумал его все-таки прочитать Сереге, ходил-бродил вокруг него, курил, но, конечно, не решился. И все таки песня мне не нравилась. Были свежие и куда получше нее. Про ЗОЖ или Априори, которую так же должна была петь Алиса, только куда мощнее. Или вот Красная смородина - абсолютно точное на мой взгляд попадание во время и, как оказалось, в меня.
Мой 20-летний кот смертельно болел, у меня заканчивались очень тяжелые отношения, жизнь поворачивалась на 360 градусов, а я делал счастливый вид, что не замечаю этого. Сентябрьское позднее солнце залетало в звукорежиссерскую. Я посылал в вайбере в Тулу фотографии с репетиции, как нелепое доказательство того, что я не шляюсь по бабам, и думал о коте, у которого уже отказали ноги, и что, возможно, когда я приду, он уже будет лежать мертвым.
Я каждый день ждал этого, без всякой, впрочем, тревоги, просто как некую неизбежность. Я любил его и не представлял без него мира, впрочем, я не представлял много без чего мира, и этому многому было суждено уйти из моей жизни в ту осень.
Потом все расходились.
Музыка заканчивалась.
Взрослые, обремененные семьями и бытовыми проблемами, какие-то самые прекрасные обыватели на свете, музыканты Ленинграда, без тени рок-н-ролльного угара на лице, жали друг другу руки и отправлялись по домам.
Коридоры ведущие к реп. точке были синими, традиционно изъеденными черными маркерами и белыми ранами порванных плакатов и наклеек приглашающих на концерты никому не известных групп. По стенам вибрировала глухая бочка, иногда кто-то щипал бас, потом вдруг начинался гулкий нойз очередной никому не нужной и бессмысленной композиции, похожий на пролитые на лист чернила. Будто кто-то испортил и без того отвратительные стихи -
Кроме Ленинграда, тут репетировали самые обычные группы, никому, помимо знакомых, не нужные. Потом была темная лестница и дверь в залитый осенним солнцем промышленный двор в самом центре Питера. - На лабутенах, нах и в охуительных штанах - засело все же в голове, впрочем, так застревала каждая его новая песня, независимо от того, слышал я ее у него на кухне или на репетиции, или уже на концерте. Он умел прочно располагать слова в подсознании не только у меня, но и у всей страны. Доллар и евро, как семиклассники, вновь росли и входили в новыйучебный год, так что все удивлялись - как так за лето? Хотя чему тут удивляться? В прошлом году было тоже самое.
В мае я поменял все свои евро по удивительно низкому курсу – 55, кажется, как потом выяснится - по самому низкому за год. Не было какой-то жалости. Не было вообще никакой жалости ни к себе, ни к России, ни к кому. Ни к коту - он жил 20 лет, и видел всю эту Россию. На что тут остается еще смотреть? По лицам прохожих казалось, что никто не отдохнул за лето. А может, просто потому, что я сам не отдыхал уже целую вечность. Вечернее небо, как обычно бывало в Питере, рушилось на мои плечи и на плечи прохожих. Где в них кончался мой взгляд и начиналась подлинная обеспокоенность грядущими холодами и вообще непонятно чем? Закат растекался по Фонтанке, словно хотел быть кровью, но оказывался клюквенным соком. - На лабутенах нах и в охуительных штанах - все еще вертелось в голове. Хорошая мантра, подумалось вдруг мне. Что еще надо-то народу?
Я проходил магазин Бет Нортон, там продавались мантии и низкопосаженные штаны, которые этим летом стали совсем ширпотребом. Человека в черной мантии хотелось уебать. А что тогда модно? - подумал я. Да ничего. Ничего уже не модно, ничего не интересно. Я уже так не смогу, наверное, встать посреди улицы и запеть про Лабутены. Драйв пропал. Очень захотелось, но внутренне не вышло. То состояние, когда уже не трогает это, но и про судьбы родины бессмысленно говорить. Пиздец уже ничем не победить – ни радостью, ни алармом. Одно сплошное спокойствие и принятие. Какое же состояние нужно, чтобы запеть эту песню - пьяным во всю улицу?!! Какое отчаянье нужно испытывать в душе? В сентябре такого отчаянья в моей душе еще не было.
На Невском была человеческая пробка сентябрьского будня. Все толкались к метро, как серый фарш в мясорубке, и только закат кричал, что лето не ушло еще, не пропало. Но людям так обидно было терять лето, что они не реагировали на эти крики. Они его уже потеряли и уже спешили скорее к зиме.
В день, когда выпустили Красную Смородину, мой кот умер. Я пришел на репу и сказал об этом Сереге, пошутив что и России теперь пиздец. Посмеялись.
Мне все еще казалось, что Алиса не сможет не фальшиво по-актерски спеть “Водил меня Серега..” - мне вообще не нравилась их песенная игра в мужа и жену.
Потом начался ноябрь. Я думал что Серега забил на эту песню, но Митя из продакшна, который снимал им клипы спросил, нет ли у меня подходящей хрущевки, и посетовал, что придется делать клип в павильоне на Ленфильме. Он повторял как мантру про широкий угол и Жана-Пьера Жене. Я очень радовался, что клип снова будет снимать Пармас, я при каждой встрече называл ее учителем и кланялся в пояс за второй Модерн. Ноябрь уже затянул в черный чехол улицу Рубинштейна, в одном из лучших баров города, где у меня через пару недель спиздят айфон, мы сидели и смотрели моднейшие глитчевые клипы на вимео. Я подумал, что этот странный глитч в рот ебал еще в 2013. Но что тогда приходит ему на смену? Ничего. Пустота. Пиздец уже сочился с пяти углов, охватывая волной вытянутую струнку Рубинштейна, шел в сторону Невского.
Зима, казалось, пришла на века и никакой альтернативы ей уже нету.
Зима. Зима. Зима. Зима.
- Я поработаю - сказал Митя, увидев очередное уведомление в мэссенджере Мака.
Я попрощался с ним и вышел на улицу.
Она была пустынна. Только пиздец свистел и танцевал мимо покинутых по случаю будней баров. - На лабутенах нах и в охуительных штанах, - вспомнил я. Кажется, там так поется.
Пройдет еще 2 месяца, и на этой улице пьяная ночная компания будет петь про Лабутены и охуительные штаны.
Нет не так.
Каждая первая пьяная ночная компания.
Я буду идти мимо них в сторону черной Фонтанки, которая уже переварила и не оставила следов - того сентябрьского летнего заката. Он отсырел и слез с речки, как красное лаковое покрытие с подошвы фейковых лабутенов. Я буду идти, и мне будет казаться, что я иду не по ночному городу, а по своей сентябрьской голове, в которой пьяные субботние нейроны, отчаянно цепляясь за что-то, поют только что услышанную на репетиции песню. Еще сентябрь, а не январь. Еще не кончилось лето. Россия еще накануне.
- Охуенно - говорил я с улыбкой куда-то в пол.
- Второй куплет про Мариинку.. а третий, а третий.. - Серега задумался и уставил взгляд в айфон где и был свежий текст песни.. - А третий надо про зоопарк, - сказал Пузо из своего угла, и волна мыслей про зоопарк пошла по всем присутствующим. Все кивали и соглашались что надо третий куплет про зоопарк. Посмеивались такому удачному логическому завершению. Он вяло участвовал в этом обсуждении, про зоопарк – да, точно, посмеялся, пошел курить.
То, что он наиграл на гитаре за несколько минут до этого, показалось мне странным детским стишком. Уж это-то вряд ли станет хитом, ну что такое - “Водил меня Серега..” Ну если не детский стишок, то что-то из юмористического Высоцкого. Что-то типа “Ой, Вань, гляди, какие клоуны” - вряд ли такие песни сейчас поканают. И потом Лабутены - это что-то из писателя Минаева. Всем нужны блокбастеры типа Бабы-Бомбы, которую он мне показывал еще зимой и которая теперь гремела из каждой остановившийся на светофоре тачилы. Я стоял и в голове придумывал третий куплет про зоопарк, уж не знаю зачем, все равно озвучить его я никогда бы не осмелился, там были рифмы - примат-экспонат и зоопарке-макаки, куплет получился удачный и смешной, и я даже подумал его все-таки прочитать Сереге, ходил-бродил вокруг него, курил, но, конечно, не решился. И все таки песня мне не нравилась. Были свежие и куда получше нее. Про ЗОЖ или Априори, которую так же должна была петь Алиса, только куда мощнее. Или вот Красная смородина - абсолютно точное на мой взгляд попадание во время и, как оказалось, в меня.
Мой 20-летний кот смертельно болел, у меня заканчивались очень тяжелые отношения, жизнь поворачивалась на 360 градусов, а я делал счастливый вид, что не замечаю этого. Сентябрьское позднее солнце залетало в звукорежиссерскую. Я посылал в вайбере в Тулу фотографии с репетиции, как нелепое доказательство того, что я не шляюсь по бабам, и думал о коте, у которого уже отказали ноги, и что, возможно, когда я приду, он уже будет лежать мертвым.
Я каждый день ждал этого, без всякой, впрочем, тревоги, просто как некую неизбежность. Я любил его и не представлял без него мира, впрочем, я не представлял много без чего мира, и этому многому было суждено уйти из моей жизни в ту осень.
Потом все расходились.
Музыка заканчивалась.
Взрослые, обремененные семьями и бытовыми проблемами, какие-то самые прекрасные обыватели на свете, музыканты Ленинграда, без тени рок-н-ролльного угара на лице, жали друг другу руки и отправлялись по домам.
Коридоры ведущие к реп. точке были синими, традиционно изъеденными черными маркерами и белыми ранами порванных плакатов и наклеек приглашающих на концерты никому не известных групп. По стенам вибрировала глухая бочка, иногда кто-то щипал бас, потом вдруг начинался гулкий нойз очередной никому не нужной и бессмысленной композиции, похожий на пролитые на лист чернила. Будто кто-то испортил и без того отвратительные стихи -
Кроме Ленинграда, тут репетировали самые обычные группы, никому, помимо знакомых, не нужные. Потом была темная лестница и дверь в залитый осенним солнцем промышленный двор в самом центре Питера. - На лабутенах, нах и в охуительных штанах - засело все же в голове, впрочем, так застревала каждая его новая песня, независимо от того, слышал я ее у него на кухне или на репетиции, или уже на концерте. Он умел прочно располагать слова в подсознании не только у меня, но и у всей страны. Доллар и евро, как семиклассники, вновь росли и входили в новыйучебный год, так что все удивлялись - как так за лето? Хотя чему тут удивляться? В прошлом году было тоже самое.
В мае я поменял все свои евро по удивительно низкому курсу – 55, кажется, как потом выяснится - по самому низкому за год. Не было какой-то жалости. Не было вообще никакой жалости ни к себе, ни к России, ни к кому. Ни к коту - он жил 20 лет, и видел всю эту Россию. На что тут остается еще смотреть? По лицам прохожих казалось, что никто не отдохнул за лето. А может, просто потому, что я сам не отдыхал уже целую вечность. Вечернее небо, как обычно бывало в Питере, рушилось на мои плечи и на плечи прохожих. Где в них кончался мой взгляд и начиналась подлинная обеспокоенность грядущими холодами и вообще непонятно чем? Закат растекался по Фонтанке, словно хотел быть кровью, но оказывался клюквенным соком. - На лабутенах нах и в охуительных штанах - все еще вертелось в голове. Хорошая мантра, подумалось вдруг мне. Что еще надо-то народу?
Я проходил магазин Бет Нортон, там продавались мантии и низкопосаженные штаны, которые этим летом стали совсем ширпотребом. Человека в черной мантии хотелось уебать. А что тогда модно? - подумал я. Да ничего. Ничего уже не модно, ничего не интересно. Я уже так не смогу, наверное, встать посреди улицы и запеть про Лабутены. Драйв пропал. Очень захотелось, но внутренне не вышло. То состояние, когда уже не трогает это, но и про судьбы родины бессмысленно говорить. Пиздец уже ничем не победить – ни радостью, ни алармом. Одно сплошное спокойствие и принятие. Какое же состояние нужно, чтобы запеть эту песню - пьяным во всю улицу?!! Какое отчаянье нужно испытывать в душе? В сентябре такого отчаянья в моей душе еще не было.
На Невском была человеческая пробка сентябрьского будня. Все толкались к метро, как серый фарш в мясорубке, и только закат кричал, что лето не ушло еще, не пропало. Но людям так обидно было терять лето, что они не реагировали на эти крики. Они его уже потеряли и уже спешили скорее к зиме.
В день, когда выпустили Красную Смородину, мой кот умер. Я пришел на репу и сказал об этом Сереге, пошутив что и России теперь пиздец. Посмеялись.
Мне все еще казалось, что Алиса не сможет не фальшиво по-актерски спеть “Водил меня Серега..” - мне вообще не нравилась их песенная игра в мужа и жену.
Потом начался ноябрь. Я думал что Серега забил на эту песню, но Митя из продакшна, который снимал им клипы спросил, нет ли у меня подходящей хрущевки, и посетовал, что придется делать клип в павильоне на Ленфильме. Он повторял как мантру про широкий угол и Жана-Пьера Жене. Я очень радовался, что клип снова будет снимать Пармас, я при каждой встрече называл ее учителем и кланялся в пояс за второй Модерн. Ноябрь уже затянул в черный чехол улицу Рубинштейна, в одном из лучших баров города, где у меня через пару недель спиздят айфон, мы сидели и смотрели моднейшие глитчевые клипы на вимео. Я подумал, что этот странный глитч в рот ебал еще в 2013. Но что тогда приходит ему на смену? Ничего. Пустота. Пиздец уже сочился с пяти углов, охватывая волной вытянутую струнку Рубинштейна, шел в сторону Невского.
Зима, казалось, пришла на века и никакой альтернативы ей уже нету.
Зима. Зима. Зима. Зима.
- Я поработаю - сказал Митя, увидев очередное уведомление в мэссенджере Мака.
Я попрощался с ним и вышел на улицу.
Она была пустынна. Только пиздец свистел и танцевал мимо покинутых по случаю будней баров. - На лабутенах нах и в охуительных штанах, - вспомнил я. Кажется, там так поется.
Пройдет еще 2 месяца, и на этой улице пьяная ночная компания будет петь про Лабутены и охуительные штаны.
Нет не так.
Каждая первая пьяная ночная компания.
Я буду идти мимо них в сторону черной Фонтанки, которая уже переварила и не оставила следов - того сентябрьского летнего заката. Он отсырел и слез с речки, как красное лаковое покрытие с подошвы фейковых лабутенов. Я буду идти, и мне будет казаться, что я иду не по ночному городу, а по своей сентябрьской голове, в которой пьяные субботние нейроны, отчаянно цепляясь за что-то, поют только что услышанную на репетиции песню. Еще сентябрь, а не январь. Еще не кончилось лето. Россия еще накануне.
- And the second verse about the Mariinsky will be! - He smiled, as he always smiled when he took out something as if prepared in advance from his head and looked around all the members of the group. He always looked around, and it was amazing, after so many years of absolute and undeniable recognition, to seek reaction and approval. When his gaze fell on me, I began to involuntarily smile and think out what to say. Usually the words were found when his eyes were already on someone else.
“Fucking,” I said with a smile somewhere on the floor.
- The second verse about the Mariinsky .. and the third, and the third .. - Serega thought and looked at the iPhone where there was a fresh lyrics .. - And the third is about the zoo, - said Puzo from his corner, and a wave of thoughts about the zoo went for all those present. Everyone nodded and agreed that we need a third verse about the zoo. They laughed at such a successful logical conclusion. He sluggishly participated in this discussion, about the zoo - yes, he certainly laughed, went to smoke.
The fact that he played the guitar a few minutes before, seemed to me a strange nursery rhyme. Already this is unlikely to become a hit, well, what is “Serega drove me ..” Well, if not a nursery rhyme, then something from the humorous Vysotsky. Something like “Oh, Van, look what clowns” - these songs are unlikely to quit now. And then the Louboutins are something from the writer Minaev. Everyone needs blockbusters like the Baba Bomb, which he showed me back in the winter and which now rattled out of each tachila stopping at a traffic light. I stood and thought in my head the third verse about the zoo, I don’t know why, anyway I would never have dared to voice it, there were rhymes - the primacy-exhibit and the macaque zoo, the verse turned out to be successful and funny, and I even thought it all -so read Serege, walked-wandered around him, smoked, but, of course, did not dare. And yet I didn’t like the song. Were fresh and much better than her. About healthy lifestyle or a priori, which Alice was supposed to sing, only much more powerful. Or here Red Currant - absolutely accurate in my opinion getting into time and, as it turned out, into me.
My 20-year-old cat was terminally ill, I had a very difficult relationship ending, my life turned 360 degrees, and I pretended not to notice this. The September sun later flew into the sound engineering. I sent rehearsal photos on a vibe to Tula, as absurd proof that I wasn’t wandering around the women, and thought of a cat whose legs had already refused, and that, when I come, he will already be dead.
Every day I was waiting for this, without any, however, anxiety, just as a kind of inevitability. I loved him and could not imagine the world without him, however, I could not imagine much without what peace, and this much was destined to leave my life that fall.
Then everyone dispersed.
The music was ending.
Adults, burdened with families and everyday problems, some of the most wonderful inhabitants in the world, musicians of Leningrad, without a shadow of rock and roll fumes on their faces, shook hands and went home.
Corridors leading to rap. the point was blue, traditionally corroded by black markers and white wounds of torn posters and stickers inviting unknown bands to concerts. A dull barrel vibrated along the walls, sometimes someone plucked the bass, then suddenly a booming noise started of another useless and meaningless composition, similar to ink spilled on a sheet. As if someone had spoiled already disgusting verses -
In addition to Leningrad, the most ordinary groups rehearsed here, which were not needed by anyone other than acquaintances. Then there was a dark staircase and a door to the industrial sun-drenched industrial courtyard in the very center of St. Petersburg. - In the louboutins, tries and in pants - it stuck in my head, however, every new song stuck in it, regardless of whether I heard it in his kitchen or at a rehearsal, or at a concert. He knew how to firmly place words in the subconscious not only of me, but of the whole country. The dollar and the euro, like seventh graders, grew again and entered the new academic year, so everyone was surprised - how so for the summer? Although why be surprised? Last year was the same.
In May, I changed all my euros at a surprisingly low rate - 55, it seems, as it turns out later - at the lowest rate for the year. There was no pity. There was no pity whatsoever for either himself or Russia or anyone. Not to the cat - he lived 20 years, and saw all this Russia. What else is there to look at? According to the faces of passers-by, it seemed that no one had a rest during the summer. Or maybe just because I myself have not rested for ages. The evening sky, as usual in St. Petersburg, fell on my shoulders and on the shoulders of passers-by. Where did my gaze end in them and genuine concern about the coming cold began and in general it is not clear what? Sunset spread over the Fontanka, as if it wanted to be blood, but turned out to be cranberry juice. “On the Labyutenians and in the pants, it still spun in my head.” Good mantra, I thought suddenly. What else do people need?
I walked through Beth Norton’s shop, mantles and
“Fucking,” I said with a smile somewhere on the floor.
- The second verse about the Mariinsky .. and the third, and the third .. - Serega thought and looked at the iPhone where there was a fresh lyrics .. - And the third is about the zoo, - said Puzo from his corner, and a wave of thoughts about the zoo went for all those present. Everyone nodded and agreed that we need a third verse about the zoo. They laughed at such a successful logical conclusion. He sluggishly participated in this discussion, about the zoo - yes, he certainly laughed, went to smoke.
The fact that he played the guitar a few minutes before, seemed to me a strange nursery rhyme. Already this is unlikely to become a hit, well, what is “Serega drove me ..” Well, if not a nursery rhyme, then something from the humorous Vysotsky. Something like “Oh, Van, look what clowns” - these songs are unlikely to quit now. And then the Louboutins are something from the writer Minaev. Everyone needs blockbusters like the Baba Bomb, which he showed me back in the winter and which now rattled out of each tachila stopping at a traffic light. I stood and thought in my head the third verse about the zoo, I don’t know why, anyway I would never have dared to voice it, there were rhymes - the primacy-exhibit and the macaque zoo, the verse turned out to be successful and funny, and I even thought it all -so read Serege, walked-wandered around him, smoked, but, of course, did not dare. And yet I didn’t like the song. Were fresh and much better than her. About healthy lifestyle or a priori, which Alice was supposed to sing, only much more powerful. Or here Red Currant - absolutely accurate in my opinion getting into time and, as it turned out, into me.
My 20-year-old cat was terminally ill, I had a very difficult relationship ending, my life turned 360 degrees, and I pretended not to notice this. The September sun later flew into the sound engineering. I sent rehearsal photos on a vibe to Tula, as absurd proof that I wasn’t wandering around the women, and thought of a cat whose legs had already refused, and that, when I come, he will already be dead.
Every day I was waiting for this, without any, however, anxiety, just as a kind of inevitability. I loved him and could not imagine the world without him, however, I could not imagine much without what peace, and this much was destined to leave my life that fall.
Then everyone dispersed.
The music was ending.
Adults, burdened with families and everyday problems, some of the most wonderful inhabitants in the world, musicians of Leningrad, without a shadow of rock and roll fumes on their faces, shook hands and went home.
Corridors leading to rap. the point was blue, traditionally corroded by black markers and white wounds of torn posters and stickers inviting unknown bands to concerts. A dull barrel vibrated along the walls, sometimes someone plucked the bass, then suddenly a booming noise started of another useless and meaningless composition, similar to ink spilled on a sheet. As if someone had spoiled already disgusting verses -
In addition to Leningrad, the most ordinary groups rehearsed here, which were not needed by anyone other than acquaintances. Then there was a dark staircase and a door to the industrial sun-drenched industrial courtyard in the very center of St. Petersburg. - In the louboutins, tries and in pants - it stuck in my head, however, every new song stuck in it, regardless of whether I heard it in his kitchen or at a rehearsal, or at a concert. He knew how to firmly place words in the subconscious not only of me, but of the whole country. The dollar and the euro, like seventh graders, grew again and entered the new academic year, so everyone was surprised - how so for the summer? Although why be surprised? Last year was the same.
In May, I changed all my euros at a surprisingly low rate - 55, it seems, as it turns out later - at the lowest rate for the year. There was no pity. There was no pity whatsoever for either himself or Russia or anyone. Not to the cat - he lived 20 years, and saw all this Russia. What else is there to look at? According to the faces of passers-by, it seemed that no one had a rest during the summer. Or maybe just because I myself have not rested for ages. The evening sky, as usual in St. Petersburg, fell on my shoulders and on the shoulders of passers-by. Where did my gaze end in them and genuine concern about the coming cold began and in general it is not clear what? Sunset spread over the Fontanka, as if it wanted to be blood, but turned out to be cranberry juice. “On the Labyutenians and in the pants, it still spun in my head.” Good mantra, I thought suddenly. What else do people need?
I walked through Beth Norton’s shop, mantles and
У записи 257 лайков,
27 репостов.
27 репостов.
Эту запись оставил(а) на своей стене Игорь Антоновский
