Когда папа умер, я был на Эльбрусе.
За несколько часов до его смерти я мчался в стеклянном шаре-фуникулере, совершенно один, мимо величественных бездн.
Вспоминая их мне становится понятно почему слова горный и горний отличаются всего одной буквой. Но тогда мне было не до этого.
Иногда мне становится плохо на эскалаторе в торговом центре.
Глядя на аттракционы в Диво-острове, я подозреваю что они могут меня убить.
Иррациональный, физический страх высоты охватывает меня едва я представляю себе крышу любого дома. И да я не могу смотреть видео руферов. Просто физически не могу.
Я молился, пел какие-то песни, выл. Кабинка была стеклянной до самого пола, но кажется стеклянными стали даже мои веки. Закрыв глаза, я все равно знал где я лечу. Тело сидело ходуном.
Выйдя оттуда на шатающихся ногах, я впал в истерику. Паническая атака набросилась на меня с яростью Хабиба, чью фирменную шапку я куплю пару часов спустя, на базаре.
Потом в отеле я впал в какой-то очень глубокий сон. Пьяные сноубордисты внизу орали песню Бумбокса про 8 этаж. Я заскучал по парадным, по лестничным клеткам, по звукам лифта. Свет погасили. Бездна стала темной.
Я проснулся и увидел сообщение от мамы, срочно перезвонить.
В детстве у меня были периоды серьезных страхов. В один из таких я постоянно стоял у дверного глазка, слушал лифт и ждал, когда папа вернется с работы. У нескольких знакомых убили отцов, Невзоров каждый вечер смаковал выстрелы и поножовщину и я жутко боялся что папу могут убить.
Точнее так - я смотрел в окно, высматривая троллейбусы, но остановка плохо была видна, я не видел кто из них выходит и после каждого троллейбуса бежал к глазку. Вставал на табуретку, чтобы дотянуться до него.
На 8 этаже была тишина.
На 7 тишина.
Этажом ниже – тоже тишина.
Потом лифт, я точно определял где он остановится.
Потом шаги по лестнице. Чужие. Многие возвращались с работы под вечер.
Потом, обычно спустя очень долгое время его фигура появлялась из-за угла лестницы, дверной глазок заполняла его улыбка. Он треплет меня по волосам. Идет ужинать на кухню.
Всем детям взрослые объясняют мир, рассказывают, как что устроено, отвечают на детские почему. Но отец был просто одержим объяснениями. У него были свои теории на любой счет. Он с детства показывал мне взаимосвязь всех явлений. Все было связанно со всем – Большая Каролина в Кэролсе, песни Вилли Токарева, нунчаки, которым он меня обучал, 21 пластинка Высоцкого, все явления мира до которых мы вместе прикасались подвергались серьезной ментальной препарации.
Если я когда-нибудь садился вам на уши, с разговорами о том, как устроена та или иная сфера жизни, вы прекрасно можете себе представить моего отца.
Каждые выходные мы уезжали гулять в центр на целый день.
Он вырос во дворе-колодце на углу Невского и Маяковской, и считал преступлением что я расту на Гражданке.
Центр был серым и зассанным. Туда-сюда озабоченно шныряли бесконечные Дукалисы в китайских пуховиках. Папа улыбался и рассказывал мне как устроены эти лабиринты. От Петра Первого до его соседа вора дяди Жени – все было связано бесконечной логичной беспрерывностью.
Отец и сын бредут по постапокалиптическому миру – серому, грязному, великому городу – разрушенному и осыпающемуся. Отец ведет сына за руку и бесконечно передает ему себя, объясняет мир.
Мы первый раз купили Баунти на Апрашке. Их еще даже не начали рекламировать. И папа согнул батончик пополам.
- Странно – наверное их там два!
Мы открыли и так и оказалось.
Я вспоминаю это и мне кажется, что я видел как Яхве только-только создал мир и дал человеку его опробовать.
Он очень любил сцену из начала Однажды на диком западе Сержио Леоне. Лет с 4-х он раз за разом показывал мне ее. Муха, пистолет, густая щетина, разве похоже что у нас есть лишняя лошадь? У вас их целых две!
Я до сих пор вижу в этом какие-то ключи к вселенной.
Он был одержим кино.
Я начал понимать, что такое мизансцена, гораздо раньше чем осознал механизм зачатья детей.
Даже, не смотря на то, что он никогда не запрещал мне смотреть Тинто Брасса.
Среди его любимых мизансцен еще биллиард из Охотника на Оленей, убийство Сони Карлеоне.
Кассета перематывалась обратно и мы раз за разом смаковали эти моменты.
Я учил их как-будто стихи.
Когда вышло Убить Билла, он года 2 пересматривал его каждый день.
Последние лет 5 – он был одержим сериалами. Он приходил ко мне с очередной порцией впечатлений – Вавилон-Берлин, Озарк, Ночной администратор. Я не хотел его разочаровывать что еще не смотрел и пытался понимающе юлить.
Он посмотрел сериал, написанный мной, изувеченный режиссерскими правками, где от меня не было уже вообще ничего - и пришел ко мне. Мне было жутко стыдно, я просил не смотреть. Но он сказал – ну ты ведь хотел там сказать..
И принялся долго объяснять.
Это было нереально.
Да.. наверное.. именно это.
Это было круче любой родительской любви.
Я видел мир мизансценами, благодаря ему. Мы гуляли, а я расставлял прохожих, придумывал истории, соединял не соединимое, нагнетал саспенс, искал конфликт.
Все в жизни стало иметь сюжет, логику, объяснение.
Я сидел внутри стеклянного шара, одержимый своими страхами и видел мир, куда он отправится через несколько часов.
Я выбежал на вершину в 4 километра, все пошло монтажными склейками –
Паническая атака, спуск с закрытыми глазами, базар, шапка Хабиба, пьяные сноубордисты, темный сон, звонок маме, автобус в Краснодар, самолет, сумасшедший туман над Питером.
Серый город, по которому мы бесконечно ходили был снова праздничен и красив.
Полгода до этого мне было бесконечно страшно.
Будто я снова стоял у глазка и слушал лифт.
Лифт не приехал.
Но во мне осталась его улыбка. Она разлилась по всему моему телу.
И я думаю мне бесконечно повезло. Он оставил свой взгляд на мир. Это самое большое что может оставить родитель ребенку.
Охуенный взгляд на мир.
Я научился перематавать и наслаждаться моментами.
Пусть даже очень страшными.
Иногда они бывают очень красивыми.
Спасибо папа.
За несколько часов до его смерти я мчался в стеклянном шаре-фуникулере, совершенно один, мимо величественных бездн.
Вспоминая их мне становится понятно почему слова горный и горний отличаются всего одной буквой. Но тогда мне было не до этого.
Иногда мне становится плохо на эскалаторе в торговом центре.
Глядя на аттракционы в Диво-острове, я подозреваю что они могут меня убить.
Иррациональный, физический страх высоты охватывает меня едва я представляю себе крышу любого дома. И да я не могу смотреть видео руферов. Просто физически не могу.
Я молился, пел какие-то песни, выл. Кабинка была стеклянной до самого пола, но кажется стеклянными стали даже мои веки. Закрыв глаза, я все равно знал где я лечу. Тело сидело ходуном.
Выйдя оттуда на шатающихся ногах, я впал в истерику. Паническая атака набросилась на меня с яростью Хабиба, чью фирменную шапку я куплю пару часов спустя, на базаре.
Потом в отеле я впал в какой-то очень глубокий сон. Пьяные сноубордисты внизу орали песню Бумбокса про 8 этаж. Я заскучал по парадным, по лестничным клеткам, по звукам лифта. Свет погасили. Бездна стала темной.
Я проснулся и увидел сообщение от мамы, срочно перезвонить.
В детстве у меня были периоды серьезных страхов. В один из таких я постоянно стоял у дверного глазка, слушал лифт и ждал, когда папа вернется с работы. У нескольких знакомых убили отцов, Невзоров каждый вечер смаковал выстрелы и поножовщину и я жутко боялся что папу могут убить.
Точнее так - я смотрел в окно, высматривая троллейбусы, но остановка плохо была видна, я не видел кто из них выходит и после каждого троллейбуса бежал к глазку. Вставал на табуретку, чтобы дотянуться до него.
На 8 этаже была тишина.
На 7 тишина.
Этажом ниже – тоже тишина.
Потом лифт, я точно определял где он остановится.
Потом шаги по лестнице. Чужие. Многие возвращались с работы под вечер.
Потом, обычно спустя очень долгое время его фигура появлялась из-за угла лестницы, дверной глазок заполняла его улыбка. Он треплет меня по волосам. Идет ужинать на кухню.
Всем детям взрослые объясняют мир, рассказывают, как что устроено, отвечают на детские почему. Но отец был просто одержим объяснениями. У него были свои теории на любой счет. Он с детства показывал мне взаимосвязь всех явлений. Все было связанно со всем – Большая Каролина в Кэролсе, песни Вилли Токарева, нунчаки, которым он меня обучал, 21 пластинка Высоцкого, все явления мира до которых мы вместе прикасались подвергались серьезной ментальной препарации.
Если я когда-нибудь садился вам на уши, с разговорами о том, как устроена та или иная сфера жизни, вы прекрасно можете себе представить моего отца.
Каждые выходные мы уезжали гулять в центр на целый день.
Он вырос во дворе-колодце на углу Невского и Маяковской, и считал преступлением что я расту на Гражданке.
Центр был серым и зассанным. Туда-сюда озабоченно шныряли бесконечные Дукалисы в китайских пуховиках. Папа улыбался и рассказывал мне как устроены эти лабиринты. От Петра Первого до его соседа вора дяди Жени – все было связано бесконечной логичной беспрерывностью.
Отец и сын бредут по постапокалиптическому миру – серому, грязному, великому городу – разрушенному и осыпающемуся. Отец ведет сына за руку и бесконечно передает ему себя, объясняет мир.
Мы первый раз купили Баунти на Апрашке. Их еще даже не начали рекламировать. И папа согнул батончик пополам.
- Странно – наверное их там два!
Мы открыли и так и оказалось.
Я вспоминаю это и мне кажется, что я видел как Яхве только-только создал мир и дал человеку его опробовать.
Он очень любил сцену из начала Однажды на диком западе Сержио Леоне. Лет с 4-х он раз за разом показывал мне ее. Муха, пистолет, густая щетина, разве похоже что у нас есть лишняя лошадь? У вас их целых две!
Я до сих пор вижу в этом какие-то ключи к вселенной.
Он был одержим кино.
Я начал понимать, что такое мизансцена, гораздо раньше чем осознал механизм зачатья детей.
Даже, не смотря на то, что он никогда не запрещал мне смотреть Тинто Брасса.
Среди его любимых мизансцен еще биллиард из Охотника на Оленей, убийство Сони Карлеоне.
Кассета перематывалась обратно и мы раз за разом смаковали эти моменты.
Я учил их как-будто стихи.
Когда вышло Убить Билла, он года 2 пересматривал его каждый день.
Последние лет 5 – он был одержим сериалами. Он приходил ко мне с очередной порцией впечатлений – Вавилон-Берлин, Озарк, Ночной администратор. Я не хотел его разочаровывать что еще не смотрел и пытался понимающе юлить.
Он посмотрел сериал, написанный мной, изувеченный режиссерскими правками, где от меня не было уже вообще ничего - и пришел ко мне. Мне было жутко стыдно, я просил не смотреть. Но он сказал – ну ты ведь хотел там сказать..
И принялся долго объяснять.
Это было нереально.
Да.. наверное.. именно это.
Это было круче любой родительской любви.
Я видел мир мизансценами, благодаря ему. Мы гуляли, а я расставлял прохожих, придумывал истории, соединял не соединимое, нагнетал саспенс, искал конфликт.
Все в жизни стало иметь сюжет, логику, объяснение.
Я сидел внутри стеклянного шара, одержимый своими страхами и видел мир, куда он отправится через несколько часов.
Я выбежал на вершину в 4 километра, все пошло монтажными склейками –
Паническая атака, спуск с закрытыми глазами, базар, шапка Хабиба, пьяные сноубордисты, темный сон, звонок маме, автобус в Краснодар, самолет, сумасшедший туман над Питером.
Серый город, по которому мы бесконечно ходили был снова праздничен и красив.
Полгода до этого мне было бесконечно страшно.
Будто я снова стоял у глазка и слушал лифт.
Лифт не приехал.
Но во мне осталась его улыбка. Она разлилась по всему моему телу.
И я думаю мне бесконечно повезло. Он оставил свой взгляд на мир. Это самое большое что может оставить родитель ребенку.
Охуенный взгляд на мир.
Я научился перематавать и наслаждаться моментами.
Пусть даже очень страшными.
Иногда они бывают очень красивыми.
Спасибо папа.
When dad died, I was on Elbrus.
A few hours before his death, I raced in a glass funicular balloon, completely alone, past the majestic abysses.
Remembering them, it becomes clear to me why the words mountain and mountain differ in just one letter. But then I was not up to it.
Sometimes I feel bad on the escalator in the mall.
Looking at the attractions in Divo Island, I suspect that they might kill me.
The irrational, physical fear of heights covers me as soon as I imagine the roof of any home. And yes, I can’t watch the video of the ruffers. I just can’t physically.
I prayed, sang some songs, howled. The cabin was glass right down to the floor, but even my eyelids seem to be glass. Closing my eyes, I still knew where I was flying. The body sat shaking.
Stepping out on staggering legs, I fell into hysteria. A panic attack attacked me with the fury of Habib, whose signature hat I would buy a couple of hours later, in the bazaar.
Then at the hotel I fell into some very deep sleep. Drunken snowboarders downstairs shouted a Boombox song about the 8th floor. I missed the front door, the stairwells, the sounds of the elevator. The lights went out. The abyss has become dark.
I woke up and saw a message from my mother, urgently call back.
As a child, I had periods of serious fears. In one of these I constantly stood by the door eye, listened to the elevator and waited for dad to return from work. Fathers were killed by several acquaintances, Nevzorov savored shots and stabbing every night, and I was terribly afraid that dad could be killed.
More precisely, I looked out the window, looking for trolleybuses, but the stop was hard to see, I did not see which one was coming out and after each trolleybus I ran to the eye. I got up on a stool to reach it.
On the 8th floor there was silence.
7 silence.
A floor below is also silence.
Then the elevator, I determined exactly where it would stop.
Then the steps up the stairs. Aliens. Many returned from work in the evening.
Then, usually after a very long time, his figure appeared around the corner of the stairs, a smile filling his door peephole. He rubs my hair. Going to dinner in the kitchen.
Adults explain the world to all children, tell how it works, answer children's why. But father was just obsessed with explanations. He had his theories on any account. From childhood, he showed me the relationship of all phenomena. Everything was connected with everything - Big Carolina in Carols, Willy Tokarev’s songs, the nunchucks he taught me, 21 Vysotsky records, all the phenomena of the world that we touched together were subjected to serious mental preparation.
If I ever sat down on your ears, talking about how this or that sphere of life is arranged, you can perfectly imagine my father.
Every weekend we went for a day's walk to the center.
He grew up in a well-yard on the corner of Nevsky and Mayakovskaya, and considered it a crime that I grow up on Citizen.
The center was gray and pissed. The endless Dukalis in Chinese down jackets snooped around anxiously. Dad smiled and told me how these mazes are arranged. From Peter the Great to his neighbor, the thief of Uncle Zhenya, everything was connected by infinite logical continuity.
Father and son wander through the post-apocalyptic world - a gray, dirty, great city - destroyed and crumbling. The father leads his son by the hand and endlessly passes himself to him, explains the world.
We bought the Bounty for the first time on Aprashka. They have not even begun to advertise. And dad bent the bar in half.
- Strange - probably there are two of them!
We opened and it turned out that way.
I recall this and it seems to me that I saw how Yahweh had just created the world and allowed a person to try it.
He loved the scene from the beginning Once upon a time in the wild west of Sergio Leone. From the age of 4, he repeatedly showed her to me. A fly, a gun, thick stubble, does it look like we have an extra horse? You have two of them!
I still see some keys to the universe in this.
He was obsessed with the movie.
I began to understand what a mise-en-scene is, much earlier than I realized the mechanism of conceiving children.
Even in spite of the fact that he never forbade me to watch Tinto Brass.
Among his favorite mise-en-scenes is still billiards from the Deer Hunter, the killing of Sonya Carleone.
The cassette was rewound and we savored those moments over and over again.
I taught them as if poetry.
When it came out to Kill Bill, he reviewed it every year for about 2 years.
The last 5 years - he was obsessed with TV shows. He came to me with the next batch of impressions - Babylon-Berlin, Ozark, Night administrator. I did not want to disappoint him that I had not watched yet and tried to knowingly bustle.
He watched a series written by me, mutilated by directorial edits, where there was nothing from me at all - and came to me. I was terribly ashamed, I asked not to look. But he said - well, you really wanted to say there ..
And he began to explain for a long time.
It was unrealistic.
Yes .. probably .. that’s it.
It was cooler than any parental love.
I saw the world with stage-scenes, thanks to him. We walked, and I arranged passers-by, invented stories, connected the incompatible, pumped up suspense, looked for con
A few hours before his death, I raced in a glass funicular balloon, completely alone, past the majestic abysses.
Remembering them, it becomes clear to me why the words mountain and mountain differ in just one letter. But then I was not up to it.
Sometimes I feel bad on the escalator in the mall.
Looking at the attractions in Divo Island, I suspect that they might kill me.
The irrational, physical fear of heights covers me as soon as I imagine the roof of any home. And yes, I can’t watch the video of the ruffers. I just can’t physically.
I prayed, sang some songs, howled. The cabin was glass right down to the floor, but even my eyelids seem to be glass. Closing my eyes, I still knew where I was flying. The body sat shaking.
Stepping out on staggering legs, I fell into hysteria. A panic attack attacked me with the fury of Habib, whose signature hat I would buy a couple of hours later, in the bazaar.
Then at the hotel I fell into some very deep sleep. Drunken snowboarders downstairs shouted a Boombox song about the 8th floor. I missed the front door, the stairwells, the sounds of the elevator. The lights went out. The abyss has become dark.
I woke up and saw a message from my mother, urgently call back.
As a child, I had periods of serious fears. In one of these I constantly stood by the door eye, listened to the elevator and waited for dad to return from work. Fathers were killed by several acquaintances, Nevzorov savored shots and stabbing every night, and I was terribly afraid that dad could be killed.
More precisely, I looked out the window, looking for trolleybuses, but the stop was hard to see, I did not see which one was coming out and after each trolleybus I ran to the eye. I got up on a stool to reach it.
On the 8th floor there was silence.
7 silence.
A floor below is also silence.
Then the elevator, I determined exactly where it would stop.
Then the steps up the stairs. Aliens. Many returned from work in the evening.
Then, usually after a very long time, his figure appeared around the corner of the stairs, a smile filling his door peephole. He rubs my hair. Going to dinner in the kitchen.
Adults explain the world to all children, tell how it works, answer children's why. But father was just obsessed with explanations. He had his theories on any account. From childhood, he showed me the relationship of all phenomena. Everything was connected with everything - Big Carolina in Carols, Willy Tokarev’s songs, the nunchucks he taught me, 21 Vysotsky records, all the phenomena of the world that we touched together were subjected to serious mental preparation.
If I ever sat down on your ears, talking about how this or that sphere of life is arranged, you can perfectly imagine my father.
Every weekend we went for a day's walk to the center.
He grew up in a well-yard on the corner of Nevsky and Mayakovskaya, and considered it a crime that I grow up on Citizen.
The center was gray and pissed. The endless Dukalis in Chinese down jackets snooped around anxiously. Dad smiled and told me how these mazes are arranged. From Peter the Great to his neighbor, the thief of Uncle Zhenya, everything was connected by infinite logical continuity.
Father and son wander through the post-apocalyptic world - a gray, dirty, great city - destroyed and crumbling. The father leads his son by the hand and endlessly passes himself to him, explains the world.
We bought the Bounty for the first time on Aprashka. They have not even begun to advertise. And dad bent the bar in half.
- Strange - probably there are two of them!
We opened and it turned out that way.
I recall this and it seems to me that I saw how Yahweh had just created the world and allowed a person to try it.
He loved the scene from the beginning Once upon a time in the wild west of Sergio Leone. From the age of 4, he repeatedly showed her to me. A fly, a gun, thick stubble, does it look like we have an extra horse? You have two of them!
I still see some keys to the universe in this.
He was obsessed with the movie.
I began to understand what a mise-en-scene is, much earlier than I realized the mechanism of conceiving children.
Even in spite of the fact that he never forbade me to watch Tinto Brass.
Among his favorite mise-en-scenes is still billiards from the Deer Hunter, the killing of Sonya Carleone.
The cassette was rewound and we savored those moments over and over again.
I taught them as if poetry.
When it came out to Kill Bill, he reviewed it every year for about 2 years.
The last 5 years - he was obsessed with TV shows. He came to me with the next batch of impressions - Babylon-Berlin, Ozark, Night administrator. I did not want to disappoint him that I had not watched yet and tried to knowingly bustle.
He watched a series written by me, mutilated by directorial edits, where there was nothing from me at all - and came to me. I was terribly ashamed, I asked not to look. But he said - well, you really wanted to say there ..
And he began to explain for a long time.
It was unrealistic.
Yes .. probably .. that’s it.
It was cooler than any parental love.
I saw the world with stage-scenes, thanks to him. We walked, and I arranged passers-by, invented stories, connected the incompatible, pumped up suspense, looked for con
У записи 669 лайков,
31 репостов,
14184 просмотров.
31 репостов,
14184 просмотров.
Эту запись оставил(а) на своей стене Игорь Антоновский
