Умер Самуил Лурье, один из лучших российских писателей-эссеистов.
Его публицистику можно перечитывать и перечитывать — Лурье обладал блестящим литературным стилем, а написанное им даже 25 лет назад до сих пор не потеряло актуальности.
Думаю, бОльшая часть его творчества посвящена Петербургу и петербургской литературе.
«Историческая память горожанина зацепляется за какой-то предмет и дальше развивается по принципу нарастания контекста. И это интересней всякой фальши.
Однажды, много уже лет назад, на Литераторских мостках я случайно поскользнулся, разбив замерзшую лужу каблуком, — и увидел под водой: «Николай Семеновичъ Лесковъ», — и понял, что Лесков действительно существовал. Сейчас взамен доски, ушедшей в землю — вполне приличное надгробие. Мне иногда представляется, будто на Волковом кладбище, на Литераторских мостках, ночью разъезжают какие-нибудь скреперы и, готовясь к завтрашним экскурсиям, тасуют надгробные плиты, как визитные карточки, с таким расчетом, чтобы сатирики лежали в одном ряду, а народники — в другом. Известно, что Белинский просил его похоронить рядом с его приятелем Языковым, а Тургенев просил, чтобы его похоронили рядом с Белинским, и что Тургенев и Салтыков-Щедрин друг друга ненавидели. И вот: никакого Языкова нет и в помине, а Тургенев и Салтыков-Щедрин принуждены весь остаток вечности смотреть друг на друга, потому что так гораздо красивее, — мол, два классика рядом, — и Гончаров тоже здесь, потому что тоже классик, хотя на самом деле был похоронен на Никольском кладбище Александро-Невской лавры. Вот лежит плита, и написано: «Иван Иванович Панаев» — и это тоже неправда. Тут сработала логика глупости: как же, тут Панаева-Головачева, вот Головачев, ее второй муж, а где же первый? Пускай и первый тут лежит, хотя в действительности он упокоился на кладбище Фарфорового завода, там, где теперь метро «Ломоносовская», и мы, поднимаясь на эскалаторе, плывем сквозь призрачный объем его могилы.
Мне даже нравится, что меня обманывают, потому что меня не обманешь. Здесь есть какое-то внутреннее противоречие, и оно дает многим объектам жизнь. [...] И это ощущение, что тебя обманывают, а ты не даешься в обман, — это тоже, мне кажется, очень петербургское ощущение.
Я думаю, что пока Нева течет между своих берегов, пока солнце освещает наш город под этим углом, пока вы можете идти по какой-то улице — пусть она называется Войнова или Шпалерная, все равно! — к Смольному собору и, глядя на него, испытывать странное чувство, что где-то впереди, там, на невероятной высоте, существует мир ценностей, более важных, чем ваша собственная жизнь, — до тех пор петербуржцы не переведутся в Ленинграде».
(из лекции, прочитанной 13 апреля 1988 года в ленинградском Доме журналистов)
Его публицистику можно перечитывать и перечитывать — Лурье обладал блестящим литературным стилем, а написанное им даже 25 лет назад до сих пор не потеряло актуальности.
Думаю, бОльшая часть его творчества посвящена Петербургу и петербургской литературе.
«Историческая память горожанина зацепляется за какой-то предмет и дальше развивается по принципу нарастания контекста. И это интересней всякой фальши.
Однажды, много уже лет назад, на Литераторских мостках я случайно поскользнулся, разбив замерзшую лужу каблуком, — и увидел под водой: «Николай Семеновичъ Лесковъ», — и понял, что Лесков действительно существовал. Сейчас взамен доски, ушедшей в землю — вполне приличное надгробие. Мне иногда представляется, будто на Волковом кладбище, на Литераторских мостках, ночью разъезжают какие-нибудь скреперы и, готовясь к завтрашним экскурсиям, тасуют надгробные плиты, как визитные карточки, с таким расчетом, чтобы сатирики лежали в одном ряду, а народники — в другом. Известно, что Белинский просил его похоронить рядом с его приятелем Языковым, а Тургенев просил, чтобы его похоронили рядом с Белинским, и что Тургенев и Салтыков-Щедрин друг друга ненавидели. И вот: никакого Языкова нет и в помине, а Тургенев и Салтыков-Щедрин принуждены весь остаток вечности смотреть друг на друга, потому что так гораздо красивее, — мол, два классика рядом, — и Гончаров тоже здесь, потому что тоже классик, хотя на самом деле был похоронен на Никольском кладбище Александро-Невской лавры. Вот лежит плита, и написано: «Иван Иванович Панаев» — и это тоже неправда. Тут сработала логика глупости: как же, тут Панаева-Головачева, вот Головачев, ее второй муж, а где же первый? Пускай и первый тут лежит, хотя в действительности он упокоился на кладбище Фарфорового завода, там, где теперь метро «Ломоносовская», и мы, поднимаясь на эскалаторе, плывем сквозь призрачный объем его могилы.
Мне даже нравится, что меня обманывают, потому что меня не обманешь. Здесь есть какое-то внутреннее противоречие, и оно дает многим объектам жизнь. [...] И это ощущение, что тебя обманывают, а ты не даешься в обман, — это тоже, мне кажется, очень петербургское ощущение.
Я думаю, что пока Нева течет между своих берегов, пока солнце освещает наш город под этим углом, пока вы можете идти по какой-то улице — пусть она называется Войнова или Шпалерная, все равно! — к Смольному собору и, глядя на него, испытывать странное чувство, что где-то впереди, там, на невероятной высоте, существует мир ценностей, более важных, чем ваша собственная жизнь, — до тех пор петербуржцы не переведутся в Ленинграде».
(из лекции, прочитанной 13 апреля 1988 года в ленинградском Доме журналистов)
Samuel Lurie, one of the best Russian essay writers, has died.
His journalism can be re-read and re-read - Lurie had a brilliant literary style, and what he wrote even 25 years ago has still not lost its relevance.
I think that most of his work is devoted to St. Petersburg and St. Petersburg literature.
“The historical memory of a city dweller clings to some subject and further develops according to the principle of increasing context. And this is more interesting than any falsehood.
Once, many years ago, on Literator’s bridges, I accidentally slipped, breaking a frozen puddle with my heel, - and saw under the water: “Nikolai Semenovich Leskov,” and realized that Leskov really existed. Now, instead of the plank that went into the ground - a pretty decent gravestone. It sometimes seems to me as if some scraper rides on the Volkovsky cemetery, on Literator’s bridges at night and, preparing for tomorrow’s excursions, shuffle tombstones like business cards, so that satirists lie in one row and populists in another . It is known that Belinsky asked him to be buried next to his friend Yazykov, and Turgenev requested that he be buried next to Belinsky, and that Turgenev and Saltykov-Shchedrin hated each other. And now: there is no mention of Yazykov, but Turgenev and Saltykov-Shchedrin are forced to look at each other for the rest of eternity, because it’s so much more beautiful, they say, there are two classics nearby, and Goncharov is also here because he is also a classic, although actually was buried at the Nikolsky cemetery of the Alexander Nevsky Lavra. Here lies a stove, and it is written: "Ivan Ivanovich Panaev" - and this is also not true. Then the logic of stupidity worked: how, then, Panaeva-Golovacheva, here Golovachev, her second husband, and where is the first? Let the first one lie here, although in reality he rested in the cemetery of the Porcelain Factory, where the Lomonosovskaya metro station is now, and we, climbing the escalator, swim through the ghostly volume of his grave.
I even like being fooled because you can't fool me. There is some kind of internal contradiction, and it gives life to many objects. [...] And this feeling that you are being deceived, and you are not being deceived, is also, I think, a very Petersburg feeling.
I think that while the Neva flows between its shores, while the sun illuminates our city from this angle, while you can walk along some street - let it be called Voinova or Shpalernaya, anyway! - to Smolny Cathedral and looking at it, feel the strange feeling that somewhere ahead, there, at an incredible height, there is a world of values more important than your own life - until then, Petersburgers will not transfer to Leningrad. "
(from a lecture given on April 13, 1988 at the Leningrad House of Journalists)
His journalism can be re-read and re-read - Lurie had a brilliant literary style, and what he wrote even 25 years ago has still not lost its relevance.
I think that most of his work is devoted to St. Petersburg and St. Petersburg literature.
“The historical memory of a city dweller clings to some subject and further develops according to the principle of increasing context. And this is more interesting than any falsehood.
Once, many years ago, on Literator’s bridges, I accidentally slipped, breaking a frozen puddle with my heel, - and saw under the water: “Nikolai Semenovich Leskov,” and realized that Leskov really existed. Now, instead of the plank that went into the ground - a pretty decent gravestone. It sometimes seems to me as if some scraper rides on the Volkovsky cemetery, on Literator’s bridges at night and, preparing for tomorrow’s excursions, shuffle tombstones like business cards, so that satirists lie in one row and populists in another . It is known that Belinsky asked him to be buried next to his friend Yazykov, and Turgenev requested that he be buried next to Belinsky, and that Turgenev and Saltykov-Shchedrin hated each other. And now: there is no mention of Yazykov, but Turgenev and Saltykov-Shchedrin are forced to look at each other for the rest of eternity, because it’s so much more beautiful, they say, there are two classics nearby, and Goncharov is also here because he is also a classic, although actually was buried at the Nikolsky cemetery of the Alexander Nevsky Lavra. Here lies a stove, and it is written: "Ivan Ivanovich Panaev" - and this is also not true. Then the logic of stupidity worked: how, then, Panaeva-Golovacheva, here Golovachev, her second husband, and where is the first? Let the first one lie here, although in reality he rested in the cemetery of the Porcelain Factory, where the Lomonosovskaya metro station is now, and we, climbing the escalator, swim through the ghostly volume of his grave.
I even like being fooled because you can't fool me. There is some kind of internal contradiction, and it gives life to many objects. [...] And this feeling that you are being deceived, and you are not being deceived, is also, I think, a very Petersburg feeling.
I think that while the Neva flows between its shores, while the sun illuminates our city from this angle, while you can walk along some street - let it be called Voinova or Shpalernaya, anyway! - to Smolny Cathedral and looking at it, feel the strange feeling that somewhere ahead, there, at an incredible height, there is a world of values more important than your own life - until then, Petersburgers will not transfer to Leningrad. "
(from a lecture given on April 13, 1988 at the Leningrad House of Journalists)
У записи 11 лайков,
0 репостов.
0 репостов.
Эту запись оставил(а) на своей стене Игорь Шендерович
