Татьяна Толстая
Себастьян
Манолис установил на террасе, перед таверной, аквариум на четырех металлических ногах. До моря – каких-нибудь семь метров, так что посреди террасы растет тамариск – дерево, любящее соленую морскую воду. Аквариум стоит в чудесной резной тени тамариска, вода в аквариуме проточная, тоже морская. Мы как раз обсуждали, что это за шланг такой идет вниз, по камням, мимо придурошной чайки, которая ходит взад-вперед и никуда никогда не улетает, моряку суля тоску, – и скрывается в море. А это от аквариума шланг.
В аквариуме сидят лобстеры.
Может быть, они называются омары, или лангусты, или еще как-то, но Манолис сказал, что это лобстеры. Они коренастые, темно-бурые и пошевеливают множественными тонкими ножками, длинными усами, а толстенькие широкие хвосты у них всегда поджаты.
– Хотите лобстера? – спросил Манолис и захохотал, как он обычно хохочет – как лошадь. Мы любим Манолиса, а он, кажется, любит нас. Мы обычно едим у него и мало изменяем ему с другими рестораторами. Отчего же нас не любить?
Манолис всегда приветлив и хорошо улыбается. Всегда хохочет как лошадь. – И-и-и-го-го! – заржет и отойдет.
Но это такое дежурное, формальное ржание. Нельзя сказать, что ему весело. Только раз я видела Манолиса по-настоящему счастливым. Это было пару лет назад. Я думала, что у него сын родился, или что-то оглушительно прекрасное с ним случилось. Женился, может быть. Вчера еще не женился – а сегодня, гляди, сияет и вибрирует – весь, всем лицом и организмом. Лицо прямо-таки мелко дрожит, не в силах сдержать счастья. Глаза золотые от восторга!
– Что, Манолис?..
Он схватил меня за руки и сжал их в своих – от полноты чувств.
– Автобус, автобус!.. – Оказалось, что весь автобус, все латышские туристы, все 17 человек заказали у него рыбный суп. Еще полдень не пробил, а дневная выручка была выручена.
– Лобстера хотите заказать? – заржал Манолис.
– Ну, как-нибудь… не сейчас…
Во-первых, дорого. Во-вторых, ну, как-то я не люблю есть того, с кем я знакома. А я с ним знакома, можно сказать: я прихожу на террасу, барабаню ногтями по стеклу, и лобстеры пугаются. Шевелят своими множественными ножками. Их, наверно, как-то зовут, лобстеров. Например, Себастьян, Хоакин и Эрменегильдо. Почему нет-то? Вот в булочной, в клетке, сидит попугай, постоянно изображающий прибытие мотоцикла, визг автомобильных тормозов, хлопанье дверцами и женский недовольный голос с попреками, – у него же имя есть? И не буду же я есть попугая?
А сегодня мы обедали, и за соседним столиком тоже обедали, и вдруг я смотрю – официант принес кого-то на блюде и показывает: этого?..
А немцы (тут всё немцы) говорят: да, хорошо, этого. А это был Себастьян.
Нет, нет, я не ханжа, и не вегетарианка, и вообще я ела рыбный суп, а мой спутник ел бараний кебаб, да и вообще, что тут говорить, не возражать же. Но я зачем-то посмотрела глазами вбок, и он сидел на блюде, шевеля этими своими множественными ножками, темно-бурый, поджавший широкий хвост, и я зачем-то, почему-то почувствовала его ужас, его понимание того, что это – всё, это конец.
Это с ним первый раз так. И последний. На блюде, под качающейся тенью тамариска, в семи метрах от моря, в пляшущей тени. Это наш Себастьян. Что вы делаете-то? Это наш Себастьян!
А официант унес его на кухню, довольный. Хороший, дорогой заказ. Я вот тоже ела рыбный суп, а точнее, буйябес, и я совершенно не ханжа! – и в супе были кальмар и ракушки – ну это ладно, мелочь безымянная, – и целая большая креветка, размером с рака, которая тянула на Маришу или Иришу, или на целую даже Светлану Леонидовну, а я ее ела. Мертвая лежала Светлана Леонидовна, с белыми вареными глазами, и всем ее планам на дальнейшее пришел окончательный конец.
И на минуту мне открылось то, что совсем не должно открываться никогда и никому: вся эта их боль, и крики, и ужас перед кипятком и ножами, и томатными соусами, и розмарином из крошащих пальцев, или что там в эти супы кладут?
Принесли Себастьяна, уже красного и неподвижного. Длинное такое, овальное металлическое блюдо, на нем Себастьян, потом зачем-то спагетти в томате, потом лимон и еще какая-то нарядность.
Немцы поковыряли его, но он как-то не пошел. Макароны лучше пошли. Они делили между собой макароны, поднимали их на вилке, будто взвешивая, солнце просвечивало сквозь них. Красивое вечернее солнце.
А Себастьяна они оставили на блюде, разворошенного. Ножки его торчали, вытянутые вперед, будто бы он о чем-то просил.
– Лобстер – нет? – спросил Манолис и немножко заржал. И его унесли, лобстера этого. И подали кофе.
Себастьян
Манолис установил на террасе, перед таверной, аквариум на четырех металлических ногах. До моря – каких-нибудь семь метров, так что посреди террасы растет тамариск – дерево, любящее соленую морскую воду. Аквариум стоит в чудесной резной тени тамариска, вода в аквариуме проточная, тоже морская. Мы как раз обсуждали, что это за шланг такой идет вниз, по камням, мимо придурошной чайки, которая ходит взад-вперед и никуда никогда не улетает, моряку суля тоску, – и скрывается в море. А это от аквариума шланг.
В аквариуме сидят лобстеры.
Может быть, они называются омары, или лангусты, или еще как-то, но Манолис сказал, что это лобстеры. Они коренастые, темно-бурые и пошевеливают множественными тонкими ножками, длинными усами, а толстенькие широкие хвосты у них всегда поджаты.
– Хотите лобстера? – спросил Манолис и захохотал, как он обычно хохочет – как лошадь. Мы любим Манолиса, а он, кажется, любит нас. Мы обычно едим у него и мало изменяем ему с другими рестораторами. Отчего же нас не любить?
Манолис всегда приветлив и хорошо улыбается. Всегда хохочет как лошадь. – И-и-и-го-го! – заржет и отойдет.
Но это такое дежурное, формальное ржание. Нельзя сказать, что ему весело. Только раз я видела Манолиса по-настоящему счастливым. Это было пару лет назад. Я думала, что у него сын родился, или что-то оглушительно прекрасное с ним случилось. Женился, может быть. Вчера еще не женился – а сегодня, гляди, сияет и вибрирует – весь, всем лицом и организмом. Лицо прямо-таки мелко дрожит, не в силах сдержать счастья. Глаза золотые от восторга!
– Что, Манолис?..
Он схватил меня за руки и сжал их в своих – от полноты чувств.
– Автобус, автобус!.. – Оказалось, что весь автобус, все латышские туристы, все 17 человек заказали у него рыбный суп. Еще полдень не пробил, а дневная выручка была выручена.
– Лобстера хотите заказать? – заржал Манолис.
– Ну, как-нибудь… не сейчас…
Во-первых, дорого. Во-вторых, ну, как-то я не люблю есть того, с кем я знакома. А я с ним знакома, можно сказать: я прихожу на террасу, барабаню ногтями по стеклу, и лобстеры пугаются. Шевелят своими множественными ножками. Их, наверно, как-то зовут, лобстеров. Например, Себастьян, Хоакин и Эрменегильдо. Почему нет-то? Вот в булочной, в клетке, сидит попугай, постоянно изображающий прибытие мотоцикла, визг автомобильных тормозов, хлопанье дверцами и женский недовольный голос с попреками, – у него же имя есть? И не буду же я есть попугая?
А сегодня мы обедали, и за соседним столиком тоже обедали, и вдруг я смотрю – официант принес кого-то на блюде и показывает: этого?..
А немцы (тут всё немцы) говорят: да, хорошо, этого. А это был Себастьян.
Нет, нет, я не ханжа, и не вегетарианка, и вообще я ела рыбный суп, а мой спутник ел бараний кебаб, да и вообще, что тут говорить, не возражать же. Но я зачем-то посмотрела глазами вбок, и он сидел на блюде, шевеля этими своими множественными ножками, темно-бурый, поджавший широкий хвост, и я зачем-то, почему-то почувствовала его ужас, его понимание того, что это – всё, это конец.
Это с ним первый раз так. И последний. На блюде, под качающейся тенью тамариска, в семи метрах от моря, в пляшущей тени. Это наш Себастьян. Что вы делаете-то? Это наш Себастьян!
А официант унес его на кухню, довольный. Хороший, дорогой заказ. Я вот тоже ела рыбный суп, а точнее, буйябес, и я совершенно не ханжа! – и в супе были кальмар и ракушки – ну это ладно, мелочь безымянная, – и целая большая креветка, размером с рака, которая тянула на Маришу или Иришу, или на целую даже Светлану Леонидовну, а я ее ела. Мертвая лежала Светлана Леонидовна, с белыми вареными глазами, и всем ее планам на дальнейшее пришел окончательный конец.
И на минуту мне открылось то, что совсем не должно открываться никогда и никому: вся эта их боль, и крики, и ужас перед кипятком и ножами, и томатными соусами, и розмарином из крошащих пальцев, или что там в эти супы кладут?
Принесли Себастьяна, уже красного и неподвижного. Длинное такое, овальное металлическое блюдо, на нем Себастьян, потом зачем-то спагетти в томате, потом лимон и еще какая-то нарядность.
Немцы поковыряли его, но он как-то не пошел. Макароны лучше пошли. Они делили между собой макароны, поднимали их на вилке, будто взвешивая, солнце просвечивало сквозь них. Красивое вечернее солнце.
А Себастьяна они оставили на блюде, разворошенного. Ножки его торчали, вытянутые вперед, будто бы он о чем-то просил.
– Лобстер – нет? – спросил Манолис и немножко заржал. И его унесли, лобстера этого. И подали кофе.
Tatyana Tolstaya
Sebastian
Manolis installed on the terrace, in front of the tavern, an aquarium on four metal legs. To the sea - some seven meters, so in the middle of the terrace grows a tamarisk - a tree that loves salty sea water. The aquarium stands in a wonderful carved shade of tamarisk, the water in the aquarium is running, also marine. We were just discussing what kind of hose this was going down, over the stones, past the idiotic seagull that goes back and forth and never flies away, promising the sailor longing, and hiding in the sea. And this is a hose from the aquarium.
Lobsters are sitting in the aquarium.
Maybe they are called lobsters, or lobsters, or something else, but Manolis said that they are lobsters. They are stocky, dark brown and move with multiple thin legs, a long mustache, and their plump wide tails are always tightened.
- Want a lobster? Manolis asked and laughed, as he usually laughs - like a horse. We love Manolis, and he seems to love us. We usually eat with him and cheat on him a little with other restaurateurs. Why not love us?
Manolis is always friendly and smiles well. Always laughing like a horse. - And-and-and-go-go! - light up and move away.
But this is such a duty, formal neighing. This is not to say that he is having fun. Only once did I see Manolis truly happy. That was a couple of years ago. I thought that his son was born, or something deafeningly beautiful happened to him. Married maybe. Yesterday I have not married yet - but today, look, it shines and vibrates - all over, with your whole face and body. The face is trembling finely, unable to restrain happiness. Golden eyes with delight!
“What, Manolis? ..
He grabbed my hands and squeezed them in his - from the fullness of feelings.
- Bus, bus! .. - It turned out that the whole bus, all Latvian tourists, all 17 people ordered fish soup from him. I didn’t break another noon, and the daily revenue was gained.
- Do you want to order Lobster? - neighing Manolis.
“Well, somehow ... not now ...”
Firstly, expensive. Secondly, well, somehow I don’t like to eat someone I know. But I know him, one might say: I come to the terrace, drum my nails on the glass, and the lobsters are scared. They move their multiple legs. They are probably somehow called lobsters. For example, Sebastian, Joaquin and Ermenegildo. Why not? Here in a bakery, in a cage, there is a parrot constantly depicting the arrival of a motorcycle, the screech of automobile brakes, slamming doors and a female displeased voice with reproaches - does he have a name? And I will not eat a parrot?
And today we had dinner, and had dinner at the next table, and suddenly I look - the waiter brought someone on a dish and shows: this? ..
And the Germans (all Germans here) say: yes, well, that. And that was Sebastian.
No, no, I'm not a bigot, and not a vegetarian, and in general I ate fish soup, and my companion ate mutton kebab, and in general, what can I say, do not mind. But for some reason I looked sideways with my eyes, and he was sitting on a dish, moving his multiple legs with his legs, dark brown, his tail wide, and for some reason I felt his horror, his understanding that this was all , this is the end.
This is the first time with him. And last. On a dish, under the swinging shadow of tamarisk, seven meters from the sea, in a dancing shadow. This is our Sebastian. What are you doing? This is our Sebastian!
And the waiter took him to the kitchen, pleased. Good, expensive order. I've also eaten fish soup, or rather, Buyabes, and I'm not a bigot at all! - and there were squid and shells in the soup - well, that’s a nameless trifle - and a whole big shrimp, the size of a crab, which pulled on Marisha or Irisha, or even the whole Svetlana Leonidovna, and I ate it. The dead lay Svetlana Leonidovna, with white boiled eyes, and all her plans for the future came to a final end.
And for a minute I discovered something that should never be revealed to anyone: all this pain, and screams, and the horror of boiling water and knives, and tomato sauces, and rosemary from crumbling fingers, or what is put in these soups?
They brought Sebastian, already red and motionless. Such a long, oval metal dish, on it is Sebastian, then for some reason spaghetti in a tomato, then a lemon and some other elegance.
The Germans picked him, but somehow he did not go. Macaroni went better. They divided pasta among themselves, lifted them on a fork, as if weighing, the sun shone through them. Beautiful evening sun.
And they left Sebastian on a dish, razoroshenny. His legs stuck out, stretched forward, as if he were asking for something.
- Lobster - no? Manolis asked and a little neighing. And he was carried away, this lobster. And they served coffee.
Sebastian
Manolis installed on the terrace, in front of the tavern, an aquarium on four metal legs. To the sea - some seven meters, so in the middle of the terrace grows a tamarisk - a tree that loves salty sea water. The aquarium stands in a wonderful carved shade of tamarisk, the water in the aquarium is running, also marine. We were just discussing what kind of hose this was going down, over the stones, past the idiotic seagull that goes back and forth and never flies away, promising the sailor longing, and hiding in the sea. And this is a hose from the aquarium.
Lobsters are sitting in the aquarium.
Maybe they are called lobsters, or lobsters, or something else, but Manolis said that they are lobsters. They are stocky, dark brown and move with multiple thin legs, a long mustache, and their plump wide tails are always tightened.
- Want a lobster? Manolis asked and laughed, as he usually laughs - like a horse. We love Manolis, and he seems to love us. We usually eat with him and cheat on him a little with other restaurateurs. Why not love us?
Manolis is always friendly and smiles well. Always laughing like a horse. - And-and-and-go-go! - light up and move away.
But this is such a duty, formal neighing. This is not to say that he is having fun. Only once did I see Manolis truly happy. That was a couple of years ago. I thought that his son was born, or something deafeningly beautiful happened to him. Married maybe. Yesterday I have not married yet - but today, look, it shines and vibrates - all over, with your whole face and body. The face is trembling finely, unable to restrain happiness. Golden eyes with delight!
“What, Manolis? ..
He grabbed my hands and squeezed them in his - from the fullness of feelings.
- Bus, bus! .. - It turned out that the whole bus, all Latvian tourists, all 17 people ordered fish soup from him. I didn’t break another noon, and the daily revenue was gained.
- Do you want to order Lobster? - neighing Manolis.
“Well, somehow ... not now ...”
Firstly, expensive. Secondly, well, somehow I don’t like to eat someone I know. But I know him, one might say: I come to the terrace, drum my nails on the glass, and the lobsters are scared. They move their multiple legs. They are probably somehow called lobsters. For example, Sebastian, Joaquin and Ermenegildo. Why not? Here in a bakery, in a cage, there is a parrot constantly depicting the arrival of a motorcycle, the screech of automobile brakes, slamming doors and a female displeased voice with reproaches - does he have a name? And I will not eat a parrot?
And today we had dinner, and had dinner at the next table, and suddenly I look - the waiter brought someone on a dish and shows: this? ..
And the Germans (all Germans here) say: yes, well, that. And that was Sebastian.
No, no, I'm not a bigot, and not a vegetarian, and in general I ate fish soup, and my companion ate mutton kebab, and in general, what can I say, do not mind. But for some reason I looked sideways with my eyes, and he was sitting on a dish, moving his multiple legs with his legs, dark brown, his tail wide, and for some reason I felt his horror, his understanding that this was all , this is the end.
This is the first time with him. And last. On a dish, under the swinging shadow of tamarisk, seven meters from the sea, in a dancing shadow. This is our Sebastian. What are you doing? This is our Sebastian!
And the waiter took him to the kitchen, pleased. Good, expensive order. I've also eaten fish soup, or rather, Buyabes, and I'm not a bigot at all! - and there were squid and shells in the soup - well, that’s a nameless trifle - and a whole big shrimp, the size of a crab, which pulled on Marisha or Irisha, or even the whole Svetlana Leonidovna, and I ate it. The dead lay Svetlana Leonidovna, with white boiled eyes, and all her plans for the future came to a final end.
And for a minute I discovered something that should never be revealed to anyone: all this pain, and screams, and the horror of boiling water and knives, and tomato sauces, and rosemary from crumbling fingers, or what is put in these soups?
They brought Sebastian, already red and motionless. Such a long, oval metal dish, on it is Sebastian, then for some reason spaghetti in a tomato, then a lemon and some other elegance.
The Germans picked him, but somehow he did not go. Macaroni went better. They divided pasta among themselves, lifted them on a fork, as if weighing, the sun shone through them. Beautiful evening sun.
And they left Sebastian on a dish, razoroshenny. His legs stuck out, stretched forward, as if he were asking for something.
- Lobster - no? Manolis asked and a little neighing. And he was carried away, this lobster. And they served coffee.
У записи 2 лайков,
0 репостов,
115 просмотров.
0 репостов,
115 просмотров.
Эту запись оставил(а) на своей стене Игорь Жоховский
![Стас Однолетков -=[strast]=-](https://sun9-39.userapi.com/s/v1/ig2/J28jPY6YbIhuG19pmQRHt0zthGMzZflDPEE_dzKvjZy1PIhYKT4icktB_72axK3iWnO6KfLnBaKYEGOXPlsxj6j6.jpg?size=200x200&quality=95&crop=233,82,817,817&ava=1 "Стас Однолетков -=[strast]=-")
