Друг мой, друг мой,
Я очень и очень болен.
Сам не знаю, откуда взялась эта боль.
То ли ветер свистит
Над пустым и безлюдным полем,
То ль, как рощу в сентябрь,
Осыпает мозги алкоголь.
Голова моя машет ушами,
Как крыльями птица.
Ей на шее ноги
Маячить больше невмочь.
Черный человек,
Черный, черный,
Черный человек
На кровать ко мне садится,
Черный человек
Спать не дает мне всю ночь.
Черный человек
Водит пальцем по мерзкой книге
И, гнусавя надо мной,
Как над усопшим монах,
Читает мне жизнь
Какого-то прохвоста и забулдыги,
Нагоняя на душу тоску и страх.
Черный человек
Черный, черный!
"Слушай, слушай, -
Бормочет он мне, -
В книге много прекраснейших
Мыслей и планов.
Этот человек
Проживал в стране
Самых отвратительных
Громил и шарлатанов.
В декабре в той стране
Снег до дьявола чист,
И метели заводят
Веселые прялки.
Был человек тот авантюрист,
Но самой высокой
И лучшей марки.
Был он изящен,
К тому ж поэт,
Хоть с небольшой,
Но ухватистой силою,
И какую-то женщину,
Сорока с лишним лет,
Называл скверной девочкой
И своею милою.
Счастье, - говорил он, -
Есть ловкость ума и рук.
Все неловкие души
За несчастных всегда известны.
Это ничего,
Что много мук
Приносят изломанные
И лживые жесты.
В грозы, в бури,
В житейскую стынь,
При тяжелых утратах
И когда тебе грустно,
Казаться улыбчивым и простым -
Самое высшее в мире искусство".
"Черный человек!
Ты не смеешь этого!
Ты ведь не на службе
Живешь водолазовой.
Что мне до жизни
Скандального поэта.
Пожалуйста, другим
Читай и рассказывай".
Черный человек
Глядит на меня в упор.
И глаза покрываются
Голубой блевотой, -
Словно хочет сказать мне,
Что я жулик и вор,
Так бесстыдно и нагло
Обокравший кого-то.
. . . . . . . . . . . .
Друг мой, друг мой,
Я очень и очень болен.
Сам не знаю, откуда взялась эта боль.
То ли ветер свистит
Над пустым и безлюдным полем,
То ль, как рощу в сентябрь,
Осыпает мозги алкоголь.
Ночь морозная.
Тих покой перекрестка.
Я один у окошка,
Ни гостя, ни друга не жду.
Вся равнина покрыта
Сыпучей и мягкой известкой,
И деревья, как всадники,
Съехались в нашем саду.
Где-то плачет
Ночная зловещая птица.
Деревянные всадники
Сеют копытливый стук.
Вот опять этот черный
На кресло мое садится,
Приподняв свой цилиндр
И откинув небрежно сюртук.
"Слушай, слушай! -
Хрипит он, смотря мне в лицо,
Сам все ближе
И ближе клонится. -
Я не видел, чтоб кто-нибудь
Из подлецов
Так ненужно и глупо
Страдал бессонницей.
Ах, положим, ошибся!
Ведь нынче луна.
Что же нужно еще
Напоенному дремой мирику?
Может, с толстыми ляжками
Тайно придет "она",
И ты будешь читать
Свою дохлую томную лирику?
Ах, люблю я поэтов!
Забавный народ.
В них всегда нахожу я
Историю, сердцу знакомую, -
Как прыщавой курсистке
Длинноволосый урод
Говорит о мирах,
Половой истекая истомою.
Не знаю, не помню,
В одном селе,
Может, в Калуге,
А может, в Рязани,
Жил мальчик
В простой крестьянской семье,
Желтоволосый,
С голубыми глазами...
И вот стал он взрослым,
К тому ж поэт,
Хоть с небольшой,
Но ухватистой силою,
И какую-то женщину,
Сорока с лишним лет,
Называл скверной девочкой
И своею милою"
"Черный человек!
Ты прескверный гость.
Это слава давно
Про тебя разносится".
Я взбешен, разъярен,
И летит моя трость
Прямо к морде его,
В переносицу...
. . . . . . . . . . . . .
...Месяц умер,
Синеет в окошко рассвет.
Ах ты, ночь!
Что ты, ночь, наковеркала?
Я в цилиндре стою.
Никого со мной нет.
Я один...
И разбитое зеркало...
1923 - 14 ноября 1925
Я очень и очень болен.
Сам не знаю, откуда взялась эта боль.
То ли ветер свистит
Над пустым и безлюдным полем,
То ль, как рощу в сентябрь,
Осыпает мозги алкоголь.
Голова моя машет ушами,
Как крыльями птица.
Ей на шее ноги
Маячить больше невмочь.
Черный человек,
Черный, черный,
Черный человек
На кровать ко мне садится,
Черный человек
Спать не дает мне всю ночь.
Черный человек
Водит пальцем по мерзкой книге
И, гнусавя надо мной,
Как над усопшим монах,
Читает мне жизнь
Какого-то прохвоста и забулдыги,
Нагоняя на душу тоску и страх.
Черный человек
Черный, черный!
"Слушай, слушай, -
Бормочет он мне, -
В книге много прекраснейших
Мыслей и планов.
Этот человек
Проживал в стране
Самых отвратительных
Громил и шарлатанов.
В декабре в той стране
Снег до дьявола чист,
И метели заводят
Веселые прялки.
Был человек тот авантюрист,
Но самой высокой
И лучшей марки.
Был он изящен,
К тому ж поэт,
Хоть с небольшой,
Но ухватистой силою,
И какую-то женщину,
Сорока с лишним лет,
Называл скверной девочкой
И своею милою.
Счастье, - говорил он, -
Есть ловкость ума и рук.
Все неловкие души
За несчастных всегда известны.
Это ничего,
Что много мук
Приносят изломанные
И лживые жесты.
В грозы, в бури,
В житейскую стынь,
При тяжелых утратах
И когда тебе грустно,
Казаться улыбчивым и простым -
Самое высшее в мире искусство".
"Черный человек!
Ты не смеешь этого!
Ты ведь не на службе
Живешь водолазовой.
Что мне до жизни
Скандального поэта.
Пожалуйста, другим
Читай и рассказывай".
Черный человек
Глядит на меня в упор.
И глаза покрываются
Голубой блевотой, -
Словно хочет сказать мне,
Что я жулик и вор,
Так бесстыдно и нагло
Обокравший кого-то.
. . . . . . . . . . . .
Друг мой, друг мой,
Я очень и очень болен.
Сам не знаю, откуда взялась эта боль.
То ли ветер свистит
Над пустым и безлюдным полем,
То ль, как рощу в сентябрь,
Осыпает мозги алкоголь.
Ночь морозная.
Тих покой перекрестка.
Я один у окошка,
Ни гостя, ни друга не жду.
Вся равнина покрыта
Сыпучей и мягкой известкой,
И деревья, как всадники,
Съехались в нашем саду.
Где-то плачет
Ночная зловещая птица.
Деревянные всадники
Сеют копытливый стук.
Вот опять этот черный
На кресло мое садится,
Приподняв свой цилиндр
И откинув небрежно сюртук.
"Слушай, слушай! -
Хрипит он, смотря мне в лицо,
Сам все ближе
И ближе клонится. -
Я не видел, чтоб кто-нибудь
Из подлецов
Так ненужно и глупо
Страдал бессонницей.
Ах, положим, ошибся!
Ведь нынче луна.
Что же нужно еще
Напоенному дремой мирику?
Может, с толстыми ляжками
Тайно придет "она",
И ты будешь читать
Свою дохлую томную лирику?
Ах, люблю я поэтов!
Забавный народ.
В них всегда нахожу я
Историю, сердцу знакомую, -
Как прыщавой курсистке
Длинноволосый урод
Говорит о мирах,
Половой истекая истомою.
Не знаю, не помню,
В одном селе,
Может, в Калуге,
А может, в Рязани,
Жил мальчик
В простой крестьянской семье,
Желтоволосый,
С голубыми глазами...
И вот стал он взрослым,
К тому ж поэт,
Хоть с небольшой,
Но ухватистой силою,
И какую-то женщину,
Сорока с лишним лет,
Называл скверной девочкой
И своею милою"
"Черный человек!
Ты прескверный гость.
Это слава давно
Про тебя разносится".
Я взбешен, разъярен,
И летит моя трость
Прямо к морде его,
В переносицу...
. . . . . . . . . . . . .
...Месяц умер,
Синеет в окошко рассвет.
Ах ты, ночь!
Что ты, ночь, наковеркала?
Я в цилиндре стою.
Никого со мной нет.
Я один...
И разбитое зеркало...
1923 - 14 ноября 1925
My friend my friend
I am very, very sick.
I don’t know where this pain came from.
Whether the wind is whistling
Over an empty and uninhabited field
Just like a grove in September,
Showers alcohol in the brain.
My head waves its ears
Like a bird's wings.
On her neck legs
Lost more to incapable.
Black man,
Black, black
Black man
He sits down on my bed
Black man
Sleep keeps me up all night.
Black man
Leads a finger on a vile book
And nasal over me
Like a deceased monk
Reads my life
Some kind of scoundrel and backdoor,
Catching on the soul longing and fear.
Black man
Black, black!
"Listen, listen, -
He mutters to me, -
The book has many beautiful
Thoughts and plans.
This person
He lived in the country
The most disgusting
Thugs and charlatans.
In december in that country
Snow is pure to the devil
And the blizzards start
Funny spinning wheels.
There was a man that adventurer
But the highest
And the best brand.
He was graceful
Besides a poet,
Though a little
But grasping power
And some woman
Forty-odd years
Called a nasty girl
And my sweetheart.
Happiness, he said,
There is sleight of mind and hand.
All awkward souls
For the unfortunate are always known.
It's nothing,
What a lot of torment
Bring broken
And false gestures.
In thunderstorms, in a storm
Into everyday life
With heavy losses
And when you feel sad
To seem smiling and simple -
The highest art in the world. "
"Black man!
You do not dare this!
You're not in the service
You live a diver.
What am I up to
The scandalous poet.
Please others
Read and tell. "
Black man
Looks at me point blank.
And eyes are covering
Blue vomiting, -
Like he wants to tell me
I'm a crook and a thief
So shameless and brazen
Robbed someone.
. . . . . . . . . . . .
My friend my friend
I am very, very sick.
I don’t know where this pain came from.
Whether the wind is whistling
Over an empty and uninhabited field
Just like a grove in September,
Showers alcohol in the brain.
The night is frosty.
Quiet crossroads.
I'm alone at the window
I’m not waiting for a guest or friend.
The whole plain is covered
Loose and soft lime,
And the trees are like horsemen
We gathered in our garden.
Somewhere crying
Nocturnal sinister bird.
Wooden riders
Hoof hoof is sowing.
Here again, this black
My chair sits down,
Lifting his cylinder
And throwing back a casual coat.
"Listen, listen! -
He wheezes, looking in my face,
Himself getting closer
And tends closer. -
I have not seen anyone
From scoundrels
So unnecessary and stupid
Suffered from insomnia.
Ah, let’s make a mistake!
After all, now the moon.
What else is needed
A drunken little Mirik?
Maybe with thick thighs
Secretly come "she"
And you will read
Your dead languid lyrics?
Ah, I love poets!
Funny people.
I always find in them
A story familiar to the heart -
Like a pimple student
Long haired freak
Talking about worlds
Sexual expiration of languor.
I don’t know, I don’t remember
In one village
Maybe in Kaluga,
Or maybe in Ryazan,
There was a boy
In a simple peasant family,
Yellow-haired
With blue eyes...
And so he became an adult,
Besides a poet,
Though a little
But grasping power
And some woman
Forty-odd years
Called a nasty girl
And my dear "
"Black man!
You are a nasty guest.
It's glory a long time ago
It’s about you. "
I'm furious, furious
And my cane flies
Straight to his face
In the nose ...
. . . . . . . . . . . . .
... the month has died,
The dawn is turning blue in the window.
Oh you night!
What did you reassure at night?
I'm standing in a top hat.
No one is with me.
I'm alone...
And a broken mirror ...
1923 - November 14, 1925
I am very, very sick.
I don’t know where this pain came from.
Whether the wind is whistling
Over an empty and uninhabited field
Just like a grove in September,
Showers alcohol in the brain.
My head waves its ears
Like a bird's wings.
On her neck legs
Lost more to incapable.
Black man,
Black, black
Black man
He sits down on my bed
Black man
Sleep keeps me up all night.
Black man
Leads a finger on a vile book
And nasal over me
Like a deceased monk
Reads my life
Some kind of scoundrel and backdoor,
Catching on the soul longing and fear.
Black man
Black, black!
"Listen, listen, -
He mutters to me, -
The book has many beautiful
Thoughts and plans.
This person
He lived in the country
The most disgusting
Thugs and charlatans.
In december in that country
Snow is pure to the devil
And the blizzards start
Funny spinning wheels.
There was a man that adventurer
But the highest
And the best brand.
He was graceful
Besides a poet,
Though a little
But grasping power
And some woman
Forty-odd years
Called a nasty girl
And my sweetheart.
Happiness, he said,
There is sleight of mind and hand.
All awkward souls
For the unfortunate are always known.
It's nothing,
What a lot of torment
Bring broken
And false gestures.
In thunderstorms, in a storm
Into everyday life
With heavy losses
And when you feel sad
To seem smiling and simple -
The highest art in the world. "
"Black man!
You do not dare this!
You're not in the service
You live a diver.
What am I up to
The scandalous poet.
Please others
Read and tell. "
Black man
Looks at me point blank.
And eyes are covering
Blue vomiting, -
Like he wants to tell me
I'm a crook and a thief
So shameless and brazen
Robbed someone.
. . . . . . . . . . . .
My friend my friend
I am very, very sick.
I don’t know where this pain came from.
Whether the wind is whistling
Over an empty and uninhabited field
Just like a grove in September,
Showers alcohol in the brain.
The night is frosty.
Quiet crossroads.
I'm alone at the window
I’m not waiting for a guest or friend.
The whole plain is covered
Loose and soft lime,
And the trees are like horsemen
We gathered in our garden.
Somewhere crying
Nocturnal sinister bird.
Wooden riders
Hoof hoof is sowing.
Here again, this black
My chair sits down,
Lifting his cylinder
And throwing back a casual coat.
"Listen, listen! -
He wheezes, looking in my face,
Himself getting closer
And tends closer. -
I have not seen anyone
From scoundrels
So unnecessary and stupid
Suffered from insomnia.
Ah, let’s make a mistake!
After all, now the moon.
What else is needed
A drunken little Mirik?
Maybe with thick thighs
Secretly come "she"
And you will read
Your dead languid lyrics?
Ah, I love poets!
Funny people.
I always find in them
A story familiar to the heart -
Like a pimple student
Long haired freak
Talking about worlds
Sexual expiration of languor.
I don’t know, I don’t remember
In one village
Maybe in Kaluga,
Or maybe in Ryazan,
There was a boy
In a simple peasant family,
Yellow-haired
With blue eyes...
And so he became an adult,
Besides a poet,
Though a little
But grasping power
And some woman
Forty-odd years
Called a nasty girl
And my dear "
"Black man!
You are a nasty guest.
It's glory a long time ago
It’s about you. "
I'm furious, furious
And my cane flies
Straight to his face
In the nose ...
. . . . . . . . . . . . .
... the month has died,
The dawn is turning blue in the window.
Oh you night!
What did you reassure at night?
I'm standing in a top hat.
No one is with me.
I'm alone...
And a broken mirror ...
1923 - November 14, 1925
У записи 9 лайков,
0 репостов.
0 репостов.
Эту запись оставил(а) на своей стене Елена Орленко
