Случай в метро. Еду, грущу, еще не знаю что еду домой бкз ключей, и что во дворе до меня докопаются гопники. Заранее грущу, предвкушая.
Читаю "Вино из одуванчиков" Рея Бредбери в потертом издании лохматого года.
Напротив садится мужик. В шортах, средних лет, датый.
Смотрит на обдожку книги. Шрифт мелкий, названия не разобрать.
Поднимаю обложку чтобы ему было виднее.
Мужик неожиданно говорит. О, классику читаешь? Уважаю!
И подсаживается ко мне.
Я машинально пожимаю руку и готовлюсь к худшему. Пьяные попутчики в метро удовольствие небольшое.
И действительно началось. Но не то чего я ожидал. От волгоградки до конечной мы говорили о литературе. С толстого и дрстоевского перескочили на кинга и Бредбери и Кинга. Оттуда на Ремарка, а потом совсем уж внезапно, на древнерусскую литературу. По всем пунктам мужчина (назвать его мужиком язык уж и не повернется) имел свое обоснованное мнение. Филолог во мне трепетал и пел песни счастья.
Через 15 минут двери открылись на конечной. Мы коротко попрощались и разбежались по делам. Знакомится не стали. Я поотстал потому что тащил сумки и глядел как эрудированный мой собеседник скрылся в толпе. От него мне остался разрыв шаблона и самую малость счастья.
.
Читаю "Вино из одуванчиков" Рея Бредбери в потертом издании лохматого года.
Напротив садится мужик. В шортах, средних лет, датый.
Смотрит на обдожку книги. Шрифт мелкий, названия не разобрать.
Поднимаю обложку чтобы ему было виднее.
Мужик неожиданно говорит. О, классику читаешь? Уважаю!
И подсаживается ко мне.
Я машинально пожимаю руку и готовлюсь к худшему. Пьяные попутчики в метро удовольствие небольшое.
И действительно началось. Но не то чего я ожидал. От волгоградки до конечной мы говорили о литературе. С толстого и дрстоевского перескочили на кинга и Бредбери и Кинга. Оттуда на Ремарка, а потом совсем уж внезапно, на древнерусскую литературу. По всем пунктам мужчина (назвать его мужиком язык уж и не повернется) имел свое обоснованное мнение. Филолог во мне трепетал и пел песни счастья.
Через 15 минут двери открылись на конечной. Мы коротко попрощались и разбежались по делам. Знакомится не стали. Я поотстал потому что тащил сумки и глядел как эрудированный мой собеседник скрылся в толпе. От него мне остался разрыв шаблона и самую малость счастья.
.
Case in the subway. I’m sad, I don’t know yet that I’m going home with keys, and that in the courtyard the gopniks dig me up. Sad in advance, anticipating.
I read Ray Bradbury's Dandelion Wine in a shabby edition of a shaggy year.
Opposite the man sits down. In shorts, middle-aged, date.
Looks at the book’s trim. The font is small, the names can not be made out.
I lift the cover to make him more visible.
A man speaks unexpectedly. Oh, do you read classics? I respect
And sits down to me.
I shake my hand mechanically and prepare for the worst. Drunk companions in the subway are a little pleasure.
And it really started. But not what I expected. From Volgograd to the final, we talked about literature. From fat and Dstoyevsky they jumped to King and Bradbury and King. From there to Remarque, and then very suddenly, to Old Russian literature. On all counts, the man (the language doesn’t turn him into a man) had his own justified opinion. The philologist in me trembled and sang songs of happiness.
After 15 minutes, the doors opened at the final. We briefly said goodbye and ran away on business. Acquainted did not. I fell behind because I was dragging my bags and looking at how erudite my interlocutor was hiding in the crowd. From him I was left with a break in the template and a little bit of happiness.
.
I read Ray Bradbury's Dandelion Wine in a shabby edition of a shaggy year.
Opposite the man sits down. In shorts, middle-aged, date.
Looks at the book’s trim. The font is small, the names can not be made out.
I lift the cover to make him more visible.
A man speaks unexpectedly. Oh, do you read classics? I respect
And sits down to me.
I shake my hand mechanically and prepare for the worst. Drunk companions in the subway are a little pleasure.
And it really started. But not what I expected. From Volgograd to the final, we talked about literature. From fat and Dstoyevsky they jumped to King and Bradbury and King. From there to Remarque, and then very suddenly, to Old Russian literature. On all counts, the man (the language doesn’t turn him into a man) had his own justified opinion. The philologist in me trembled and sang songs of happiness.
After 15 minutes, the doors opened at the final. We briefly said goodbye and ran away on business. Acquainted did not. I fell behind because I was dragging my bags and looking at how erudite my interlocutor was hiding in the crowd. From him I was left with a break in the template and a little bit of happiness.
.
У записи 7 лайков,
1 репостов.
1 репостов.
Эту запись оставил(а) на своей стене Михаил Ковалев
