Читаю сейчас. Любителям войны посвящается:
"Они должны были бы помочь нам, восемнадцатилетним, войти в пору зрелости, в мир труда, долга, культуры и прогресса, стать посредниками между нами и нашим будущим. Иногда мы подтрунивали над ними, могли порой подстроить им какую-нибудь шутку, но в глубине души мы им верили. Признавая их авторитет, мы мысленно связывали с этим понятием знание жизни и дальновидность. Но как только мы увидели первого убитого, это убеждение развеялось в прах. Мы поняли, что их поколение не так честно, как наше; их превосходство заключалось лишь в том, что они умели красиво говорить и обладали известной ловкостью. Первый же артиллерийский обстрел раскрыл перед нами наше заблуждение, и под этим огнем рухнуло то мировоззрение, которое они нам прививали.
Они все еще писали статьи и произносили речи, а мы уже видели лазареты и умирающих; они все еще твердили, что нет ничего выше, чем служение государству, а мы уже знали, что страх смерти сильнее. От этого никто из нас не стал ни бунтовщиком, ни дезертиром, ни трусом (они ведь так легко бросались этими словами): мы любили родину не меньше, чем они, и ни разу не дрогнули, идя в атаку; но теперь мы кое-что поняли, мы словно вдруг прозрели. И мы увидели, что от их мира ничего не осталось. Мы неожиданно очутились в ужасающем одиночестве, и выход из этого одиночества нам предстояло найти самим."
Эрих Мария Ремарк, "На западном фронте без перемен".
"Они должны были бы помочь нам, восемнадцатилетним, войти в пору зрелости, в мир труда, долга, культуры и прогресса, стать посредниками между нами и нашим будущим. Иногда мы подтрунивали над ними, могли порой подстроить им какую-нибудь шутку, но в глубине души мы им верили. Признавая их авторитет, мы мысленно связывали с этим понятием знание жизни и дальновидность. Но как только мы увидели первого убитого, это убеждение развеялось в прах. Мы поняли, что их поколение не так честно, как наше; их превосходство заключалось лишь в том, что они умели красиво говорить и обладали известной ловкостью. Первый же артиллерийский обстрел раскрыл перед нами наше заблуждение, и под этим огнем рухнуло то мировоззрение, которое они нам прививали.
Они все еще писали статьи и произносили речи, а мы уже видели лазареты и умирающих; они все еще твердили, что нет ничего выше, чем служение государству, а мы уже знали, что страх смерти сильнее. От этого никто из нас не стал ни бунтовщиком, ни дезертиром, ни трусом (они ведь так легко бросались этими словами): мы любили родину не меньше, чем они, и ни разу не дрогнули, идя в атаку; но теперь мы кое-что поняли, мы словно вдруг прозрели. И мы увидели, что от их мира ничего не осталось. Мы неожиданно очутились в ужасающем одиночестве, и выход из этого одиночества нам предстояло найти самим."
Эрих Мария Ремарк, "На западном фронте без перемен".
Read now. War lovers dedicated:
“They would have to help us, eighteen years old, enter the time of maturity, into the world of work, duty, culture and progress, become intermediaries between us and our future. Sometimes we teased them, we could at times tune them with some kind of joke, but We believed them deep down in our hearts. Recognizing their authority, we mentally associated knowledge of life and foresight with this concept. But as soon as we saw the first one killed, this belief was scattered to ashes. We realized that their generation was not as honest as ours; their superiority consisted only in the fact that they knew how to Civaux and say has a certain skill. The first artillery barrage opened before us our confusion, and a fire that collapsed the world that we are planted.
They were still writing articles and giving speeches, and we had already seen the infirmaries and the dying; they still said that there was nothing higher than serving the state, and we already knew that the fear of death was stronger. From this, none of us became a rebel, nor a deserter, nor a coward (they rushed so easily with these words): we loved our homeland no less than they did, and we never wavered, going on the attack; but now we understood something, we seemed to suddenly see. And we saw that nothing was left of their world. "We suddenly found ourselves in terrifying loneliness, and we had to find a way out of this loneliness ourselves."
Erich Maria Remarque, "On the Western Front Without Change."
“They would have to help us, eighteen years old, enter the time of maturity, into the world of work, duty, culture and progress, become intermediaries between us and our future. Sometimes we teased them, we could at times tune them with some kind of joke, but We believed them deep down in our hearts. Recognizing their authority, we mentally associated knowledge of life and foresight with this concept. But as soon as we saw the first one killed, this belief was scattered to ashes. We realized that their generation was not as honest as ours; their superiority consisted only in the fact that they knew how to Civaux and say has a certain skill. The first artillery barrage opened before us our confusion, and a fire that collapsed the world that we are planted.
They were still writing articles and giving speeches, and we had already seen the infirmaries and the dying; they still said that there was nothing higher than serving the state, and we already knew that the fear of death was stronger. From this, none of us became a rebel, nor a deserter, nor a coward (they rushed so easily with these words): we loved our homeland no less than they did, and we never wavered, going on the attack; but now we understood something, we seemed to suddenly see. And we saw that nothing was left of their world. "We suddenly found ourselves in terrifying loneliness, and we had to find a way out of this loneliness ourselves."
Erich Maria Remarque, "On the Western Front Without Change."
У записи 5 лайков,
1 репостов.
1 репостов.
Эту запись оставил(а) на своей стене Павел Тихомиров
