ВЫЖИЛ
Да, Мартирос Сарьян армянин, а это значит, что он выжил. Поэтому вслед за его именем идет имя Марка Шагала...
Их роднит еще и невероятный талант - превращать все мертвое в живое. Вы не увидите погромов на картинах Шагала и не увидите резни на картинах Сарьяна. Они - маленькие дети с широко раскрытыми глазами, они радуются жизни умом и сердцем.
В последние годы у Мартироса Сарьяна сложилась своя манера рисования, которая подходила для него в той мере, в какой с возрастом позволяло здоровье. Маленькими штрихами он рисовал прекрасные, причудливой формы пейзажи...
Когда я приехал в Ереван в мае 1935 года, Мартиросу Сарьяну было 55 лет, а я, с похожей фамилией - Сароян, был на 28 лет моложе, но ровным счетом ничего не знал о нем, как, впрочем, и о других, поэтому я и приехал в Армению на деньги, заработанные сочинительством.
Мне хотелось увидеть эту страну - родину отца, родину предков, подышать воздухом, которым мы дышали столетиями.
Как и все народы в мире, армяне преданы своей родине, земле, воздуху, которым дышат, и всему, что французы называют patrie - отчизна.
Как хорошо мне было ходить по улицам города, я попал в мир, где меня окружало все армянское. Мне казалось, что в лице каждого прохожего таится какая-то загадка, головоломка, парадокс - любой человек с такой внешностью мог бы вполне и не быть армянином, и все же в каждом из этих лиц было что-то особенное, оно как бы говорило: “Смотри, вот еще один армянин, и он живет в этом скалистом уголке земного шара.”
То же чувствовалось в выражении их глаз и еще в чем-то, что трудно уловить: в осанке, в манере держаться, в движениях, в жестах, в дыхании.
Вскоре я стал встречаться с поэтами, писателями, драматургами. Кто-то из них подарил мне книгу народных сказок на армянском языке. Я не мог ее прочитать, хотя говорю по-армянски с восьми лет, после того как пробыл пять лет в Окленде, в сиротском приюте. Дома, во Фресно, я не больше, чем за две недели выучился говорить на диалекте битлисских армян.
Во время плавания по Черному морю из Батуми в Севастополь я разглядывал безмолвный армянский шрифт армянских сказок и наслаждался им, как можно наслаждаться шрифтами других языков мира, зная, что все эти значки, картинки и узорчатые иероглифы о чем-то говорят. Мне попалась цветная иллюстрация, потом еще одна, и эти два солнечных, осязаемых, красно-желто-коричневых пейзажа говорили о том же, только еще красноречивее. Художником оказался Мартирос Сарьян. Дальше помню: Ереван, 1960 год, я сижу в его мастерской, ему 80 лет, мне - 52 года.
ПОРТРЕТ
Он писал мой портрет, я старался следить, чтобы мое лицо не застыло, не расслабилось, не облеклось в молчаливую маску от сознания неистребимой гордости за наш народ, выживший в тяжелых испытаниях.
- Гурген Маари видел вас позавчера в Москве и рассказывал, что у вас роскошные усы, - сказал он. - Я думал, что увижу их. Где же они?
Я должен был признаться, что подбрил усы перед вылетом из Москвы. Я поступил так из тщеславия, надеясь, что с подстриженными усами буду выглядеть моложе. Чтобы не обращать на себя внимания, я подкоротил свои усищи до размеров, которые, как мне казалось, не будут меня слишком выделять из общей массы ни в Армении, ни где бы то ни было еще. Чтобы написать портрет, Сарьяну понадобилось четыре-пять ежедневных сеансов, после чего он сказал: “Нет, нужно начинать сызнова.”
И он начал снова. В 1968 году в его мастерской я видел оба портрета, и, надо сказать, зря я тогда подстриг усы. Человек на его портретах похож и на себя, и сразу на всех, и в то же время ни на кого. Он может быть армянином, человеком любой национальности, даже если он без собственных усов.
...Армения очень маленькая, очень гористая страна, но для каждого армянина, я знаю, она равна по величине любой другой стране в мире. Это, быть может, от того, что множество людей в Армении трудятся на радость себе, своей родине и всем людям на земле.
Да, Мартирос Сарьян армянин, а это значит, что он выжил. Поэтому вслед за его именем идет имя Марка Шагала...
Их роднит еще и невероятный талант - превращать все мертвое в живое. Вы не увидите погромов на картинах Шагала и не увидите резни на картинах Сарьяна. Они - маленькие дети с широко раскрытыми глазами, они радуются жизни умом и сердцем.
В последние годы у Мартироса Сарьяна сложилась своя манера рисования, которая подходила для него в той мере, в какой с возрастом позволяло здоровье. Маленькими штрихами он рисовал прекрасные, причудливой формы пейзажи...
Когда я приехал в Ереван в мае 1935 года, Мартиросу Сарьяну было 55 лет, а я, с похожей фамилией - Сароян, был на 28 лет моложе, но ровным счетом ничего не знал о нем, как, впрочем, и о других, поэтому я и приехал в Армению на деньги, заработанные сочинительством.
Мне хотелось увидеть эту страну - родину отца, родину предков, подышать воздухом, которым мы дышали столетиями.
Как и все народы в мире, армяне преданы своей родине, земле, воздуху, которым дышат, и всему, что французы называют patrie - отчизна.
Как хорошо мне было ходить по улицам города, я попал в мир, где меня окружало все армянское. Мне казалось, что в лице каждого прохожего таится какая-то загадка, головоломка, парадокс - любой человек с такой внешностью мог бы вполне и не быть армянином, и все же в каждом из этих лиц было что-то особенное, оно как бы говорило: “Смотри, вот еще один армянин, и он живет в этом скалистом уголке земного шара.”
То же чувствовалось в выражении их глаз и еще в чем-то, что трудно уловить: в осанке, в манере держаться, в движениях, в жестах, в дыхании.
Вскоре я стал встречаться с поэтами, писателями, драматургами. Кто-то из них подарил мне книгу народных сказок на армянском языке. Я не мог ее прочитать, хотя говорю по-армянски с восьми лет, после того как пробыл пять лет в Окленде, в сиротском приюте. Дома, во Фресно, я не больше, чем за две недели выучился говорить на диалекте битлисских армян.
Во время плавания по Черному морю из Батуми в Севастополь я разглядывал безмолвный армянский шрифт армянских сказок и наслаждался им, как можно наслаждаться шрифтами других языков мира, зная, что все эти значки, картинки и узорчатые иероглифы о чем-то говорят. Мне попалась цветная иллюстрация, потом еще одна, и эти два солнечных, осязаемых, красно-желто-коричневых пейзажа говорили о том же, только еще красноречивее. Художником оказался Мартирос Сарьян. Дальше помню: Ереван, 1960 год, я сижу в его мастерской, ему 80 лет, мне - 52 года.
ПОРТРЕТ
Он писал мой портрет, я старался следить, чтобы мое лицо не застыло, не расслабилось, не облеклось в молчаливую маску от сознания неистребимой гордости за наш народ, выживший в тяжелых испытаниях.
- Гурген Маари видел вас позавчера в Москве и рассказывал, что у вас роскошные усы, - сказал он. - Я думал, что увижу их. Где же они?
Я должен был признаться, что подбрил усы перед вылетом из Москвы. Я поступил так из тщеславия, надеясь, что с подстриженными усами буду выглядеть моложе. Чтобы не обращать на себя внимания, я подкоротил свои усищи до размеров, которые, как мне казалось, не будут меня слишком выделять из общей массы ни в Армении, ни где бы то ни было еще. Чтобы написать портрет, Сарьяну понадобилось четыре-пять ежедневных сеансов, после чего он сказал: “Нет, нужно начинать сызнова.”
И он начал снова. В 1968 году в его мастерской я видел оба портрета, и, надо сказать, зря я тогда подстриг усы. Человек на его портретах похож и на себя, и сразу на всех, и в то же время ни на кого. Он может быть армянином, человеком любой национальности, даже если он без собственных усов.
...Армения очень маленькая, очень гористая страна, но для каждого армянина, я знаю, она равна по величине любой другой стране в мире. Это, быть может, от того, что множество людей в Армении трудятся на радость себе, своей родине и всем людям на земле.
SURVIVED
Yes, Martiros Sarian is Armenian, which means that he survived. Therefore, after his name comes the name of Marc Chagall ...
They are also related by an incredible talent - to turn everything dead into living. You will not see the pogroms in the paintings of Chagall and you will not see the massacre in the paintings of Saryan. They are small children with wide eyes, they enjoy life with their mind and heart.
In recent years, Martiros Sarian has developed his own style of drawing, which was suitable for him to the extent that his health allowed with age. With small strokes, he painted beautiful, bizarre-shaped landscapes ...
When I arrived in Yerevan in May 1935, Martiros Saryan was 55 years old, and I, with a similar surname - Saroyan, was 28 years younger, but knew absolutely nothing about him, as well as about others, so I and came to Armenia with the money earned by writing.
I wanted to see this country - the father’s homeland, the homeland of our ancestors, to breathe the air that we breathed for centuries.
Like all nations in the world, Armenians are devoted to their homeland, the land, the air they breathe, and everything that the French call patrie - the motherland.
How nice it was for me to walk the streets of the city, I ended up in a world where everything Armenian surrounded me. It seemed to me that in the person of each passerby there was some kind of riddle, puzzle, paradox - any person with such an appearance might not have been an Armenian, and yet there was something special in each of these faces, it would say: “Look, here is another Armenian, and he lives in this rocky corner of the globe.”
The same was felt in the expression of their eyes and in something else that was hard to catch: in posture, in the manner of holding oneself, in movements, in gestures, in breathing.
Soon I began to meet with poets, writers, playwrights. Some of them gave me a book of folk tales in Armenian. I could not read it, although I have been speaking Armenian since I was eight years old, after I spent five years in Auckland, in an orphanage. At home, in Fresno, in no more than two weeks I learned to speak the dialect of the Beatles Armenians.
While navigating the Black Sea from Batumi to Sevastopol, I looked at the silent Armenian font of Armenian fairy tales and enjoyed it, how you can enjoy the fonts of other languages of the world, knowing that all these icons, pictures and patterned hieroglyphs say something. I came across a color illustration, then another, and these two sunny, tangible, red-yellow-brown landscapes spoke of the same thing, only more eloquently. The artist turned out to be Martiros Sarian. Then I remember: Yerevan, 1960, I am sitting in his workshop, he is 80 years old, I am 52 years old.
PORTRAIT
He painted my portrait, I tried to make sure that my face did not freeze, relax, clothe itself in a silent mask from the consciousness of indestructible pride for our people, who survived in difficult trials.
“Gurgen Maari saw you the day before yesterday in Moscow and told you that you have a magnificent mustache,” he said. “I thought I would see them.” Where are they?
I had to admit that I had shaved my mustache before flying out of Moscow. I did so out of vanity, hoping that with a trimmed mustache I would look younger. In order not to draw attention to myself, I shortened my arms to sizes that, it seemed to me, would not make me stand out from the crowd either in Armenia or elsewhere. To write a portrait, Saryan needed four to five daily sessions, after which he said: “No, you need to start all over again.”
And he started again. In 1968, I saw both portraits in his studio, and I must say, in vain I then cut my mustache. The man in his portraits is similar to himself, and immediately to everyone, and at the same time to no one. He can be an Armenian, a person of any nationality, even if he is without his own mustache.
... Armenia is a very small, very mountainous country, but for every Armenian, I know, it is equal in size to any other country in the world. This may be due to the fact that many people in Armenia are working to please themselves, their homeland and all people on earth.
Yes, Martiros Sarian is Armenian, which means that he survived. Therefore, after his name comes the name of Marc Chagall ...
They are also related by an incredible talent - to turn everything dead into living. You will not see the pogroms in the paintings of Chagall and you will not see the massacre in the paintings of Saryan. They are small children with wide eyes, they enjoy life with their mind and heart.
In recent years, Martiros Sarian has developed his own style of drawing, which was suitable for him to the extent that his health allowed with age. With small strokes, he painted beautiful, bizarre-shaped landscapes ...
When I arrived in Yerevan in May 1935, Martiros Saryan was 55 years old, and I, with a similar surname - Saroyan, was 28 years younger, but knew absolutely nothing about him, as well as about others, so I and came to Armenia with the money earned by writing.
I wanted to see this country - the father’s homeland, the homeland of our ancestors, to breathe the air that we breathed for centuries.
Like all nations in the world, Armenians are devoted to their homeland, the land, the air they breathe, and everything that the French call patrie - the motherland.
How nice it was for me to walk the streets of the city, I ended up in a world where everything Armenian surrounded me. It seemed to me that in the person of each passerby there was some kind of riddle, puzzle, paradox - any person with such an appearance might not have been an Armenian, and yet there was something special in each of these faces, it would say: “Look, here is another Armenian, and he lives in this rocky corner of the globe.”
The same was felt in the expression of their eyes and in something else that was hard to catch: in posture, in the manner of holding oneself, in movements, in gestures, in breathing.
Soon I began to meet with poets, writers, playwrights. Some of them gave me a book of folk tales in Armenian. I could not read it, although I have been speaking Armenian since I was eight years old, after I spent five years in Auckland, in an orphanage. At home, in Fresno, in no more than two weeks I learned to speak the dialect of the Beatles Armenians.
While navigating the Black Sea from Batumi to Sevastopol, I looked at the silent Armenian font of Armenian fairy tales and enjoyed it, how you can enjoy the fonts of other languages of the world, knowing that all these icons, pictures and patterned hieroglyphs say something. I came across a color illustration, then another, and these two sunny, tangible, red-yellow-brown landscapes spoke of the same thing, only more eloquently. The artist turned out to be Martiros Sarian. Then I remember: Yerevan, 1960, I am sitting in his workshop, he is 80 years old, I am 52 years old.
PORTRAIT
He painted my portrait, I tried to make sure that my face did not freeze, relax, clothe itself in a silent mask from the consciousness of indestructible pride for our people, who survived in difficult trials.
“Gurgen Maari saw you the day before yesterday in Moscow and told you that you have a magnificent mustache,” he said. “I thought I would see them.” Where are they?
I had to admit that I had shaved my mustache before flying out of Moscow. I did so out of vanity, hoping that with a trimmed mustache I would look younger. In order not to draw attention to myself, I shortened my arms to sizes that, it seemed to me, would not make me stand out from the crowd either in Armenia or elsewhere. To write a portrait, Saryan needed four to five daily sessions, after which he said: “No, you need to start all over again.”
And he started again. In 1968, I saw both portraits in his studio, and I must say, in vain I then cut my mustache. The man in his portraits is similar to himself, and immediately to everyone, and at the same time to no one. He can be an Armenian, a person of any nationality, even if he is without his own mustache.
... Armenia is a very small, very mountainous country, but for every Armenian, I know, it is equal in size to any other country in the world. This may be due to the fact that many people in Armenia are working to please themselves, their homeland and all people on earth.
У записи 10 лайков,
0 репостов.
0 репостов.
Эту запись оставил(а) на своей стене Гегам Арутюнян
