Два часа в резервуаре
Мне скучно, бес...
А. С. Пушкин
I
Я есть антифашист и антифауст.
Их либе жизнь и обожаю хаос.
Их бин хотеть, геноссе официрен,
дем цайт цум Фауст коротко шпацирен.
II
Но подчиняясь польской пропаганде,
он в Кракове грустил о фатерланде,
мечтал о философском диаманте
и сомневался в собственном таланте.
Он поднимал платочки женщин с пола.
Он горячился по вопросам пола.
Играл в команде факультета в поло.
Он изучал картежный катехизис
и познавал картезианства сладость.
Потом полез в артезианский кладезь
эгоцентризма. Боевая хитрость,
которой отличался Клаузевиц,
была ему, должно быть, незнакома,
поскольку фатер был краснодеревец.
Цумбайшпиль, бушевала глаукома,
чума, холера унд туберкулЈзен.
Он защищался шварце папиросен.
Его влекли цыгане или мавры.
Потом он был помазан в бакалавры.
Потом снискал лиценциата лавры
и пел студентам: "Кембрий... динозавры..."
Немецкий человек. Немецкий ум.
Тем более, когито эрго сум.
Германия, конечно, юбер аллес.
(В ушах звучит знакомый венский вальс.)
Он с Краковом простился без надрыва
и покатил на дрожках торопливо
за кафедрой и честной кружкой пива.
III
Сверкает в тучах месяц-молодчина.
Огромный фолиант. Над ним — мужчина.
Чернеет меж густых бровей морщина.
В глазах — арабских кружев чертовщина.
В руке дрожит кордовский черный грифель,
в углу — его рассматривает в профиль
арабский представитель Меф-ибн-Стофель.
Пылают свечи. Мышь скребет под шкафом.
"Герр доктор, полночь". "Яволь, шлафен, шлафен".
Две черных пасти произносят: "мяу".
Неслышно с кухни входит идиш фрау.
В руках ее шипит омлет со шпеком.
Герр доктор чертит адрес на конверте:
"Готт штрафе Ингланд, Лондон, Франсис Бекон".
Приходят и уходят мысли, черти.
Приходят и уходят гости, годы...
Потом не вспомнить платья, слов, погоды.
Так проходили годы шито-крыто.
Он знал арабский, но не знал санскрита.
И с опозданьем, гей, была открыта
им айне кляйне фройляйн Маргарита.
Тогда он написал в Каир депешу,
в которой отказал он черту душу.
Приехал Меф, и он переоделся.
Он в зеркало взглянул и убедился,
что навсегда теперь переродился.
Он взял букет и в будуар девицы
отправился. Унд вени, види, вици.
IV
Их либе ясность. Я. Их либе точность.
Их бин просить не видеть здесь порочность.
Ви намекайт, что он любил цветочниц.
Их понимайт, что даст ист ганце срочность.
Но эта сделка махт дер гроссе минус.
Ди тойчно шпрахе, махт дер гроссе синус:
душа и сердце найн гехапт на вынос.
От человека, аллес, ждать напрасно:
"Остановись, мгновенье, ты прекрасно".
Меж нами дьявол бродит ежечасно
и поминутно этой фразы ждет.
Однако, человек, майн либе геррен,
настолько в сильных чувствах неуверен,
что поминутно лжет, как сивый мерин,
но, словно ГЈте, маху не дает.
Унд гроссер дихтер ГЈте дал описку,
чем весь сюжет подверг а ганце риску.
И Томас Манн сгубил свою подписку,
а шер Гуно смутил свою артистку.
Искусство есть искусство есть искусство...
Но лучше петь в раю, чем врать в концерте.
Ди Кунст гехапт потребность в правде чувства.
В конце концов, он мог бояться смерти.
Он точно знал, откуда взялись черти.
Он съел дер дог в Ибн-Сине и в Галене.
Он мог дас вассер осушить в колене.
И возраст мог он указать в полене.
Он знал, куда уходят звезд дороги.
Но доктор Фауст нихц не знал о Боге.
V
Есть мистика. Есть вера. Есть Господь.
Есть разница меж них. И есть единство.
Одним вредит, других спасает плоть.
Неверье — слепота, а чаще — свинство.
Бог смотрит вниз. А люди смотрят вверх.
Однако, интерес у всех различен.
Бог органичен. Да. А человек?
А человек, должно быть, ограничен.
У человека есть свой потолок,
держащийся вообще не слишком твердо.
Но в сердце льстец отыщет уголок,
и жизнь уже видна не дальше черта.
Таков был доктор Фауст. Таковы
Марло и ГЈте, Томас Манн и масса
певцов, интеллигентов унд, увы,
читателей в среде другого класса.
Один поток сметает их следы,
их колбы — доннерветтер! — мысли, узы...
И дай им Бог успеть спросить: "Куды?!" —
и услыхать, что вслед им крикнут Музы.
А честный немец сам дер вег цурюк,
не станет ждать, когда его попросят.
Он вальтер достает из теплых брюк
и навсегда уходит в вальтер-клозет.
VI
Фройляйн, скажите: вас ист дас "инкубус"?
Инкубус дас ист айне кляйне глобус.
Нох гроссер дихтер ГЈте задал ребус.
Унд ивиковы злые журавли,
из веймарского выпорхнув тумана,
ключ выхватили прямо из кармана.
И не спасла нас зоркость Эккермана.
И мы теперь, матрозен, на мели.
Есть истинно духовные задачи.
А мистика есть признак неудачи
в попытке с ними справиться. Иначе,
их бин, не стоит это толковать.
Цумбайшпиль, потолок — предверье крыши.
Поэмой больше, человеком — ницше.
Я вспоминаю Богоматерь в нише,
обильный фриштик, поданный в кровать.
Опять зептембер. Скука. Полнолунье.
В ногах мурлычет серая колдунья.
А под подушку положил колун я...
Сейчас бы шнапсу... это... апгемахт.
Яволь. Зептембер. Портится характер.
Буксует в поле тарахтящий трактор.
Их либе жизнь и "ФЈлькиш Беобахтер".
Гут нахт, майн либе геррен. Я. Гут нахт.
8 сентября 1965, Норенская
Мне скучно, бес...
А. С. Пушкин
I
Я есть антифашист и антифауст.
Их либе жизнь и обожаю хаос.
Их бин хотеть, геноссе официрен,
дем цайт цум Фауст коротко шпацирен.
II
Но подчиняясь польской пропаганде,
он в Кракове грустил о фатерланде,
мечтал о философском диаманте
и сомневался в собственном таланте.
Он поднимал платочки женщин с пола.
Он горячился по вопросам пола.
Играл в команде факультета в поло.
Он изучал картежный катехизис
и познавал картезианства сладость.
Потом полез в артезианский кладезь
эгоцентризма. Боевая хитрость,
которой отличался Клаузевиц,
была ему, должно быть, незнакома,
поскольку фатер был краснодеревец.
Цумбайшпиль, бушевала глаукома,
чума, холера унд туберкулЈзен.
Он защищался шварце папиросен.
Его влекли цыгане или мавры.
Потом он был помазан в бакалавры.
Потом снискал лиценциата лавры
и пел студентам: "Кембрий... динозавры..."
Немецкий человек. Немецкий ум.
Тем более, когито эрго сум.
Германия, конечно, юбер аллес.
(В ушах звучит знакомый венский вальс.)
Он с Краковом простился без надрыва
и покатил на дрожках торопливо
за кафедрой и честной кружкой пива.
III
Сверкает в тучах месяц-молодчина.
Огромный фолиант. Над ним — мужчина.
Чернеет меж густых бровей морщина.
В глазах — арабских кружев чертовщина.
В руке дрожит кордовский черный грифель,
в углу — его рассматривает в профиль
арабский представитель Меф-ибн-Стофель.
Пылают свечи. Мышь скребет под шкафом.
"Герр доктор, полночь". "Яволь, шлафен, шлафен".
Две черных пасти произносят: "мяу".
Неслышно с кухни входит идиш фрау.
В руках ее шипит омлет со шпеком.
Герр доктор чертит адрес на конверте:
"Готт штрафе Ингланд, Лондон, Франсис Бекон".
Приходят и уходят мысли, черти.
Приходят и уходят гости, годы...
Потом не вспомнить платья, слов, погоды.
Так проходили годы шито-крыто.
Он знал арабский, но не знал санскрита.
И с опозданьем, гей, была открыта
им айне кляйне фройляйн Маргарита.
Тогда он написал в Каир депешу,
в которой отказал он черту душу.
Приехал Меф, и он переоделся.
Он в зеркало взглянул и убедился,
что навсегда теперь переродился.
Он взял букет и в будуар девицы
отправился. Унд вени, види, вици.
IV
Их либе ясность. Я. Их либе точность.
Их бин просить не видеть здесь порочность.
Ви намекайт, что он любил цветочниц.
Их понимайт, что даст ист ганце срочность.
Но эта сделка махт дер гроссе минус.
Ди тойчно шпрахе, махт дер гроссе синус:
душа и сердце найн гехапт на вынос.
От человека, аллес, ждать напрасно:
"Остановись, мгновенье, ты прекрасно".
Меж нами дьявол бродит ежечасно
и поминутно этой фразы ждет.
Однако, человек, майн либе геррен,
настолько в сильных чувствах неуверен,
что поминутно лжет, как сивый мерин,
но, словно ГЈте, маху не дает.
Унд гроссер дихтер ГЈте дал описку,
чем весь сюжет подверг а ганце риску.
И Томас Манн сгубил свою подписку,
а шер Гуно смутил свою артистку.
Искусство есть искусство есть искусство...
Но лучше петь в раю, чем врать в концерте.
Ди Кунст гехапт потребность в правде чувства.
В конце концов, он мог бояться смерти.
Он точно знал, откуда взялись черти.
Он съел дер дог в Ибн-Сине и в Галене.
Он мог дас вассер осушить в колене.
И возраст мог он указать в полене.
Он знал, куда уходят звезд дороги.
Но доктор Фауст нихц не знал о Боге.
V
Есть мистика. Есть вера. Есть Господь.
Есть разница меж них. И есть единство.
Одним вредит, других спасает плоть.
Неверье — слепота, а чаще — свинство.
Бог смотрит вниз. А люди смотрят вверх.
Однако, интерес у всех различен.
Бог органичен. Да. А человек?
А человек, должно быть, ограничен.
У человека есть свой потолок,
держащийся вообще не слишком твердо.
Но в сердце льстец отыщет уголок,
и жизнь уже видна не дальше черта.
Таков был доктор Фауст. Таковы
Марло и ГЈте, Томас Манн и масса
певцов, интеллигентов унд, увы,
читателей в среде другого класса.
Один поток сметает их следы,
их колбы — доннерветтер! — мысли, узы...
И дай им Бог успеть спросить: "Куды?!" —
и услыхать, что вслед им крикнут Музы.
А честный немец сам дер вег цурюк,
не станет ждать, когда его попросят.
Он вальтер достает из теплых брюк
и навсегда уходит в вальтер-клозет.
VI
Фройляйн, скажите: вас ист дас "инкубус"?
Инкубус дас ист айне кляйне глобус.
Нох гроссер дихтер ГЈте задал ребус.
Унд ивиковы злые журавли,
из веймарского выпорхнув тумана,
ключ выхватили прямо из кармана.
И не спасла нас зоркость Эккермана.
И мы теперь, матрозен, на мели.
Есть истинно духовные задачи.
А мистика есть признак неудачи
в попытке с ними справиться. Иначе,
их бин, не стоит это толковать.
Цумбайшпиль, потолок — предверье крыши.
Поэмой больше, человеком — ницше.
Я вспоминаю Богоматерь в нише,
обильный фриштик, поданный в кровать.
Опять зептембер. Скука. Полнолунье.
В ногах мурлычет серая колдунья.
А под подушку положил колун я...
Сейчас бы шнапсу... это... апгемахт.
Яволь. Зептембер. Портится характер.
Буксует в поле тарахтящий трактор.
Их либе жизнь и "ФЈлькиш Беобахтер".
Гут нахт, майн либе геррен. Я. Гут нахт.
8 сентября 1965, Норенская
Two hours in the tank
I'm bored, demon ...
A. S. Pushkin
I
I am an anti-fascist and anti-Faust.
Their life and love chaos.
Their bean want, genossa’s official,
Dem Zeit Tsum Faust is briefly short.
II
But obeying Polish propaganda,
in Krakow he was sad about the Vaterland,
dreamed of a philosophical diamond
and doubted his own talent.
He lifted women’s handkerchiefs from the floor.
He got excited about gender issues.
He played in the faculty team in polo.
He studied cartographic catechism
and cognized Cartesian sweetness.
Then he climbed into the artesian well
egocentrism. Combat trick
which distinguished Clausewitz,
must have been unfamiliar to him
since Vater was a cabinetmaker.
Tsumbayshpil, glaucoma raged,
plague, cholera und tuberculosis.
He defended himself with a schwartz of cigarettes.
He was attracted to gypsies or moors.
Then he was anointed to bachelors.
Then he won a laureate of laurels
and sang to students: "Cambria ... dinosaurs ..."
German man. German mind.
Moreover, the claw of ergo sum.
Germany, of course, Hubert Alles.
(The familiar Viennese waltz sounds in my ears.)
He said goodbye to Krakow
and drove haste hastily
behind the pulpit and an honest beer.
III
A month-old man sparkles in the clouds.
A huge tome. Above him is a man.
The wrinkle turns black between the thick eyebrows.
In the eyes - Arab lace damn.
Cordoban black stylus trembles in my hand,
in the corner - looks at him in profile
Arab representative of Mef ibn-Stofel.
Candles are burning. The mouse scratches under the cabinet.
"Herr Doctor, Midnight." "Yavol, slough, slough."
Two black jaws pronounce: "meow."
Inaudible from the kitchen comes Yiddish Frau.
In her hands an omelet with a speck hisses.
Herr Doctor draws an address on an envelope:
"Gott Fine England, London, Francis Bacon."
Come and go thoughts, devils.
Guests come and go, years ...
Then do not remember the dresses, words, weather.
So the years passed shito-indoor.
He knew Arabic, but did not know Sanskrit.
And belatedly, gay, was open
im aine kleine fraulein margarita.
Then he wrote a letter to Cairo,
in which he refused the devil soul.
Met arrived and he changed clothes.
He looked in the mirror and made sure
that forever reborn now.
He took the bouquet to the girl’s boudoir
set off. Und veni, see, vici.
IV
Theirs is clarity. I. Their accuracy.
To ask their bin not to see viciousness here.
We hint that he loved flower girls.
They understand that the Ghanaian will give urgency.
But this deal of the Macht der Grosse minus.
Di is the same as Shchera, Macht der Grosse Sinus:
soul and heart of Nain Gehapt takeaway.
From a man, alles, wait in vain:
"Stop, a moment, you are beautiful."
The devil wanders between us hourly
and constantly waiting for this phrase.
However, the man, Mine Liebe Guerren,
so unsure of strong feelings
that lies every minute, like a gray gelding,
but, like Goethe, doesn’t give a blunder.
Und grosser dichter Göte made a mistake
than the whole plot put a ghana at risk.
And Thomas Mann ruined his subscription,
and Sher Gounod embarrassed his artist.
Art is art is art ...
But it's better to sing in paradise than to lie in a concert.
Dee Kunst Gehapt need for truth feelings.
In the end, he could fear death.
He knew exactly where the devils came from.
He ate a dog in Ibn Sin and in Galen.
He could drain the dasser in the knee.
And he could indicate age in a log.
He knew where the stars of the road go.
But Dr. Faust Nichts did not know about God.
V
There is mysticism. There is faith. There is a Lord.
There is a difference between them. And there is unity.
It harms one, flesh saves others.
Unbelief is blindness, and more often disgusting.
God is looking down. And people are looking up.
However, the interest of all is different.
God is organic. Yes. What about man?
And the person must be limited.
Man has his own ceiling
holding is generally not too firm.
But in the heart the flatterer will find a corner
and life is no longer visible beyond the line.
That was Dr. Faust. These are
Marlo and Goethe, Thomas Mann and the Mass
singers, intellectuals und, alas,
readers in a different class environment.
One stream sweeps their tracks
their flasks are donnervetter! - thoughts, bonds ...
And God give them time to ask: "Where?!" -
and hear that Muse shouted after them.
And an honest German himself der veg tsuryuk,
will not wait when asked.
He takes out Walther from warm trousers.
and forever goes into walther-closet.
VI
Fraulein, tell me: are you das "incubus"?
Incubus das ist aine kleine globe.
Noh grosser dichter Göte set a rebus.
Und Ivikov evil cranes,
out of Weimar fluttering fog
the key was pulled right out of the pocket.
And vigilance of Eckerman did not save us.
And we are now, sailor, aground.
There are truly spiritual tasks.
And mysticism is a sign of failure
in an attempt to deal with them. Otherwise
their bean, do not interpret it.
Tsumbayshpil, ceiling - the threshold of the roof.
A poem more, a man - Nietzsche.
I remember the Virgin in the niche
plentiful frishtik filed in bed.
Again zeptember. Boredom. Full moon.
A gray witch purrs at her feet.
And under the pillow I put a cleaver ...
Now I would like schnapps ... it's ... apgemacht.
Yavol. Zeptember. Spoiled character.
A rattling tractor skidding in the field.
Their life and the "Falkish Beobachter".
Gut nakht, mine libe guerren. J. Gut Nakht.
September 8, 1965, Norenskaya
I'm bored, demon ...
A. S. Pushkin
I
I am an anti-fascist and anti-Faust.
Their life and love chaos.
Their bean want, genossa’s official,
Dem Zeit Tsum Faust is briefly short.
II
But obeying Polish propaganda,
in Krakow he was sad about the Vaterland,
dreamed of a philosophical diamond
and doubted his own talent.
He lifted women’s handkerchiefs from the floor.
He got excited about gender issues.
He played in the faculty team in polo.
He studied cartographic catechism
and cognized Cartesian sweetness.
Then he climbed into the artesian well
egocentrism. Combat trick
which distinguished Clausewitz,
must have been unfamiliar to him
since Vater was a cabinetmaker.
Tsumbayshpil, glaucoma raged,
plague, cholera und tuberculosis.
He defended himself with a schwartz of cigarettes.
He was attracted to gypsies or moors.
Then he was anointed to bachelors.
Then he won a laureate of laurels
and sang to students: "Cambria ... dinosaurs ..."
German man. German mind.
Moreover, the claw of ergo sum.
Germany, of course, Hubert Alles.
(The familiar Viennese waltz sounds in my ears.)
He said goodbye to Krakow
and drove haste hastily
behind the pulpit and an honest beer.
III
A month-old man sparkles in the clouds.
A huge tome. Above him is a man.
The wrinkle turns black between the thick eyebrows.
In the eyes - Arab lace damn.
Cordoban black stylus trembles in my hand,
in the corner - looks at him in profile
Arab representative of Mef ibn-Stofel.
Candles are burning. The mouse scratches under the cabinet.
"Herr Doctor, Midnight." "Yavol, slough, slough."
Two black jaws pronounce: "meow."
Inaudible from the kitchen comes Yiddish Frau.
In her hands an omelet with a speck hisses.
Herr Doctor draws an address on an envelope:
"Gott Fine England, London, Francis Bacon."
Come and go thoughts, devils.
Guests come and go, years ...
Then do not remember the dresses, words, weather.
So the years passed shito-indoor.
He knew Arabic, but did not know Sanskrit.
And belatedly, gay, was open
im aine kleine fraulein margarita.
Then he wrote a letter to Cairo,
in which he refused the devil soul.
Met arrived and he changed clothes.
He looked in the mirror and made sure
that forever reborn now.
He took the bouquet to the girl’s boudoir
set off. Und veni, see, vici.
IV
Theirs is clarity. I. Their accuracy.
To ask their bin not to see viciousness here.
We hint that he loved flower girls.
They understand that the Ghanaian will give urgency.
But this deal of the Macht der Grosse minus.
Di is the same as Shchera, Macht der Grosse Sinus:
soul and heart of Nain Gehapt takeaway.
From a man, alles, wait in vain:
"Stop, a moment, you are beautiful."
The devil wanders between us hourly
and constantly waiting for this phrase.
However, the man, Mine Liebe Guerren,
so unsure of strong feelings
that lies every minute, like a gray gelding,
but, like Goethe, doesn’t give a blunder.
Und grosser dichter Göte made a mistake
than the whole plot put a ghana at risk.
And Thomas Mann ruined his subscription,
and Sher Gounod embarrassed his artist.
Art is art is art ...
But it's better to sing in paradise than to lie in a concert.
Dee Kunst Gehapt need for truth feelings.
In the end, he could fear death.
He knew exactly where the devils came from.
He ate a dog in Ibn Sin and in Galen.
He could drain the dasser in the knee.
And he could indicate age in a log.
He knew where the stars of the road go.
But Dr. Faust Nichts did not know about God.
V
There is mysticism. There is faith. There is a Lord.
There is a difference between them. And there is unity.
It harms one, flesh saves others.
Unbelief is blindness, and more often disgusting.
God is looking down. And people are looking up.
However, the interest of all is different.
God is organic. Yes. What about man?
And the person must be limited.
Man has his own ceiling
holding is generally not too firm.
But in the heart the flatterer will find a corner
and life is no longer visible beyond the line.
That was Dr. Faust. These are
Marlo and Goethe, Thomas Mann and the Mass
singers, intellectuals und, alas,
readers in a different class environment.
One stream sweeps their tracks
their flasks are donnervetter! - thoughts, bonds ...
And God give them time to ask: "Where?!" -
and hear that Muse shouted after them.
And an honest German himself der veg tsuryuk,
will not wait when asked.
He takes out Walther from warm trousers.
and forever goes into walther-closet.
VI
Fraulein, tell me: are you das "incubus"?
Incubus das ist aine kleine globe.
Noh grosser dichter Göte set a rebus.
Und Ivikov evil cranes,
out of Weimar fluttering fog
the key was pulled right out of the pocket.
And vigilance of Eckerman did not save us.
And we are now, sailor, aground.
There are truly spiritual tasks.
And mysticism is a sign of failure
in an attempt to deal with them. Otherwise
their bean, do not interpret it.
Tsumbayshpil, ceiling - the threshold of the roof.
A poem more, a man - Nietzsche.
I remember the Virgin in the niche
plentiful frishtik filed in bed.
Again zeptember. Boredom. Full moon.
A gray witch purrs at her feet.
And under the pillow I put a cleaver ...
Now I would like schnapps ... it's ... apgemacht.
Yavol. Zeptember. Spoiled character.
A rattling tractor skidding in the field.
Their life and the "Falkish Beobachter".
Gut nakht, mine libe guerren. J. Gut Nakht.
September 8, 1965, Norenskaya
У записи 1 лайков,
0 репостов.
0 репостов.
Эту запись оставил(а) на своей стене Полина Антоневич
