Достаточно поскрести по сусекам и отпустить то дионисийское, что еще осталось в тебе, чтобы мир вокруг пророс, лампа раздалась пузатым солнцем и жабой одновременно, стол покрылся мурашками и чихнул, ящики вспорхнули летучей мышью и запутались в клейких нитях шкафа, посреди которого восседает фарфоровый пес. Чутко слушает колебания канатов, бросается, но на лету из неуклюжей каракатицы обращается ланью, которая в брызги разбивает поверхность озера, вспыхнувшего из корзины для бумаг. Увядает в нем, тонет, темнеет и осыпается песком, который разбегается с пола по углам комнаты и смотрит из темноты — отражает свет зрачками пристальных грызунов. Углы же теряют геометрическую стойкость и разламывают комнату в космос, вывернувшись наизнанку, порхнув на прощание крылом чего-то непостижимого.
И вот я в пустоте, и уже никакая комната, никакой слой выбитой из света синевы не закроют меня от вселенной — дальше двигаться некуда, и назад тоже. Можно только спешно нагромоздить на себя неуклюжий ком занавесок, обветшалые обои — кажется, с дачи — три потолка разной степени свежести, дюжины бесполезных стен, кирпичных, фанерных, деревянных, цементных, одну даже с удобствами на этаже, бетонный бункер времен большой войны или целую земную кору с парой-тройкой океанических хребтов, пятком континентов и прорвой фауны с разными взглядами на философию Бытия и вопросы воспитания детей — даже всё это нагромоздив на себя, никуда ты отсюда не денешься. В этом есть своя прелесть, теперь тебе очень легко смогут объяснить, что такое черная дыра: никакого Хокинга не нужно, это вот так. Только это не черная дыра — оно значительно хуже и полноценней. Это вообще всё. Оно неприятно тем, в первую очередь, что какое беспокойство ему ни предъяви — слопает и не поморщится. И не разрастется. И не лопнет. И вообще ничего не сделает и не скажет — но и не денется никуда.
Так что привыкай, теперь всё так.
И неужели сможешь ты после этого просто лечь спать? Ведь закручиваясь всё глубже в тоннель, что начинается у твоего горла, неминуемо столкнешься с тканью, но она не в состоянии удержать тебя. Ты провалишься глубже, через волокна нитей, и внутри самих нитей не найдешь пристанища — и они распадутся на редкую сеть материи поверх густой пустоты. Ринувшись дальше, уже не остановиться; и очень скоро ты проламываешь барьер познания. После него объективность окончательно становится мифом, как ты и подозревал всегда, но не смел утверждать в силу своих масштабов.
И вот там, за пределами познания, расстояния всё сильнее растиснут тебя, и всё меньше это назовешь объятиями. Там, где-то за вихрящейся прабабушкой материи, ты встретишь старую свою знакомую, и опять тебе нечего будет сказать. Пропасть в глубине окажется ничуть не меньше пропасти снаружи, и ничуть не менее молчаливой в ответ на твое мычание: я, я, я. Ты всегда мнил своё Я огромным, и вот — доигрался теперь. Теперь оно не лезет не то что ни в какие ворота, теперь, здесь, оно несущественно велико. Пренебрежимо велико. Оно здесь — такой близкий родственник вселенной, что играет ничуть не большую роль. Никакой, то есть, роли не играет. И если раньше было страшно, то теперь ты даже под одеяло не забьешься.
И всё, что останется — это броситься в единственное назад, которого у тебя никто не отнимет, туда, где ты ложился спать не когда сам совладаешь с постелью, а когда положено, и компьютер съедает твою жизнь не хаотическим образом, а строго по графику, час в день, возвращайтесь завтра. Где вопросы, которые ты задаешь, содержат все более важные ответы, а вопросы, которые задают тебе, наоборот, все быстрее теряют смысл, пока не задевают на секунду вдруг самую главную струну: кто ты? Но они быстро опомнятся и после будут относиться больше к воздуху и погоде или равносильным вещам, чем к тебе, собственно. Не болит ли у него живот, не передавали ли насчет дождя, кончится ли это когда-нибудь??
Что-что, а это кончится — ты не успеешь опомниться, как унесешься прочь от рук в перчатках в вечную темноту, в которой распрощаешься окончательно с тем Я, которое так недавно заслоняло небо. И будешь струиться тугими потоками кручёных генов по рекам своих предков, все более волосатых и узколобых, все менее приспособленных к проносящейся мимо среде, пока однажды не обнаружишь себя в числе простейших, после чего относительно быстро ухнешь в небытие и скрип минералов, перетираемых в пыль. Поползешь плечом континента прочь от собственной шеи, вскипишь облаком газа, снова провалишься в уже знакомую вечность вокруг, однако на этот раз она рванёт тебе навстречу, и успевай увернуться тут. Но это всё бесполезно, ты сойдешься в точку, для того лишь, чтобы понять, что и на ней всё не закончилось, а вернее — не закончилось ничего. Ты снова сбился с дороги, и за очередным поворотом только новые склоны и дюны, не менее одинаковые, нежели те, что ты уже перебрал по песчинке.
И что делать тебе тогда? Развернуться ли, и двинуться обратно, в сторону дряхлых солнц и утомленных ангелов с пересохшими трубами? До какой поры будешь ты брести этой дорогой?..
Когда ты был маленьким, бабушка говорила: тот, кто потерялся, должен стоять на месте. Как иначе его найдут? Вот и ты замри, это всё, что тебе остаётся. Стань точкой на каждой из этих прямых и не сходи с неё, просто раскинь их от себя прочь, во все стороны. Это называют системой координат. И я скажу тебе, что в ней нет места главнее ноля.
И вот я в пустоте, и уже никакая комната, никакой слой выбитой из света синевы не закроют меня от вселенной — дальше двигаться некуда, и назад тоже. Можно только спешно нагромоздить на себя неуклюжий ком занавесок, обветшалые обои — кажется, с дачи — три потолка разной степени свежести, дюжины бесполезных стен, кирпичных, фанерных, деревянных, цементных, одну даже с удобствами на этаже, бетонный бункер времен большой войны или целую земную кору с парой-тройкой океанических хребтов, пятком континентов и прорвой фауны с разными взглядами на философию Бытия и вопросы воспитания детей — даже всё это нагромоздив на себя, никуда ты отсюда не денешься. В этом есть своя прелесть, теперь тебе очень легко смогут объяснить, что такое черная дыра: никакого Хокинга не нужно, это вот так. Только это не черная дыра — оно значительно хуже и полноценней. Это вообще всё. Оно неприятно тем, в первую очередь, что какое беспокойство ему ни предъяви — слопает и не поморщится. И не разрастется. И не лопнет. И вообще ничего не сделает и не скажет — но и не денется никуда.
Так что привыкай, теперь всё так.
И неужели сможешь ты после этого просто лечь спать? Ведь закручиваясь всё глубже в тоннель, что начинается у твоего горла, неминуемо столкнешься с тканью, но она не в состоянии удержать тебя. Ты провалишься глубже, через волокна нитей, и внутри самих нитей не найдешь пристанища — и они распадутся на редкую сеть материи поверх густой пустоты. Ринувшись дальше, уже не остановиться; и очень скоро ты проламываешь барьер познания. После него объективность окончательно становится мифом, как ты и подозревал всегда, но не смел утверждать в силу своих масштабов.
И вот там, за пределами познания, расстояния всё сильнее растиснут тебя, и всё меньше это назовешь объятиями. Там, где-то за вихрящейся прабабушкой материи, ты встретишь старую свою знакомую, и опять тебе нечего будет сказать. Пропасть в глубине окажется ничуть не меньше пропасти снаружи, и ничуть не менее молчаливой в ответ на твое мычание: я, я, я. Ты всегда мнил своё Я огромным, и вот — доигрался теперь. Теперь оно не лезет не то что ни в какие ворота, теперь, здесь, оно несущественно велико. Пренебрежимо велико. Оно здесь — такой близкий родственник вселенной, что играет ничуть не большую роль. Никакой, то есть, роли не играет. И если раньше было страшно, то теперь ты даже под одеяло не забьешься.
И всё, что останется — это броситься в единственное назад, которого у тебя никто не отнимет, туда, где ты ложился спать не когда сам совладаешь с постелью, а когда положено, и компьютер съедает твою жизнь не хаотическим образом, а строго по графику, час в день, возвращайтесь завтра. Где вопросы, которые ты задаешь, содержат все более важные ответы, а вопросы, которые задают тебе, наоборот, все быстрее теряют смысл, пока не задевают на секунду вдруг самую главную струну: кто ты? Но они быстро опомнятся и после будут относиться больше к воздуху и погоде или равносильным вещам, чем к тебе, собственно. Не болит ли у него живот, не передавали ли насчет дождя, кончится ли это когда-нибудь??
Что-что, а это кончится — ты не успеешь опомниться, как унесешься прочь от рук в перчатках в вечную темноту, в которой распрощаешься окончательно с тем Я, которое так недавно заслоняло небо. И будешь струиться тугими потоками кручёных генов по рекам своих предков, все более волосатых и узколобых, все менее приспособленных к проносящейся мимо среде, пока однажды не обнаружишь себя в числе простейших, после чего относительно быстро ухнешь в небытие и скрип минералов, перетираемых в пыль. Поползешь плечом континента прочь от собственной шеи, вскипишь облаком газа, снова провалишься в уже знакомую вечность вокруг, однако на этот раз она рванёт тебе навстречу, и успевай увернуться тут. Но это всё бесполезно, ты сойдешься в точку, для того лишь, чтобы понять, что и на ней всё не закончилось, а вернее — не закончилось ничего. Ты снова сбился с дороги, и за очередным поворотом только новые склоны и дюны, не менее одинаковые, нежели те, что ты уже перебрал по песчинке.
И что делать тебе тогда? Развернуться ли, и двинуться обратно, в сторону дряхлых солнц и утомленных ангелов с пересохшими трубами? До какой поры будешь ты брести этой дорогой?..
Когда ты был маленьким, бабушка говорила: тот, кто потерялся, должен стоять на месте. Как иначе его найдут? Вот и ты замри, это всё, что тебе остаётся. Стань точкой на каждой из этих прямых и не сходи с неё, просто раскинь их от себя прочь, во все стороны. Это называют системой координат. И я скажу тебе, что в ней нет места главнее ноля.
It is enough to scrape the bottom of the barrel and let go of the Dionysian thing that still remains in you so that the world sprouts around, the lamp sounded like a bellied sun and toad at the same time, the table became goosebumps and sneezed, the boxes fluttered in a bat and got tangled in the sticky threads of the cabinet, in the middle of which the porcelain dog sits . She listens sensitively to the vibrations of the ropes, rushes, but on the fly from the clumsy cuttlefish turns into a deer, which splits into the spray the surface of the lake that flashed out of the wastebasket. It fades in it, sinks, darkens and is showered with sand, which scatters from the floor in the corners of the room and looks out of the dark - reflects the light by the pupils of intent rodents. The corners lose their geometric stability and break the room into space, turning inside out, fluttering a wing of something incomprehensible by parting.
And here I am in the void, and already no room, no layer of the blue out of the light, will close me from the universe - there is nowhere to move farther and back too. One can only hastily pile up a clumsy lump of curtains, dilapidated wallpaper — it seems to be from a dacha — three ceilings of varying degrees of freshness, dozens of useless walls, brick, plywood, wooden, cement, one even with shared facilities, a concrete bunker from the times of the great war or a whole the Earth's crust with a couple of oceanic ridges, the heel of the continents and a break-through fauna with different views on the philosophy of Being and the issues of raising children - even heaping up on yourself, you will not get anywhere from here. It has its own charm, now it’s very easy for you to be able to explain what a black hole is: no Hawking is needed, that's it. Only this is not a black hole - it is much worse and more complete. That's all. It is unpleasant, in the first place, that no matter how anxious it is to show it, it will gobble up and not frown. And it will not grow. And do not burst. And in general he will not do anything and will not say - but he will not go anywhere either.
So get used to it, now everything is so.
And can you really just go to bed after that? After twisting deeper into the tunnel that begins at your throat, you will inevitably run into a cloth, but it is not able to hold you. You will fall deeper through the fibers of the threads, and within the threads themselves you will not find a haven - and they will break up into a rare network of matter over a thick void. Rushing on, no longer stop; and very soon you break through the barrier of knowledge. After it, objectivity finally becomes a myth, as you have always suspected, but did not dare to assert because of its scale.
And there, beyond the limits of knowledge, distances will spread more and more, and less and less you will call this a hug. There, somewhere behind the whirling great-grandmother of matter, you will meet your old friend, and again you will have nothing to say. The abyss in the depth will be no less than the abyss outside, and no less silent in response to your lowing: me, me, me. You have always thought of mine. I’m huge, and now I have finished playing. Now it climbs not that in any gate, now, here, it is insignificantly large. Negligible. It is here - such a close relative of the universe that it plays no big role at all. No, that is, the role does not play. And if it used to be scary, now you won't even get under a blanket.
And all that remains is to rush back to the only thing that no one can take from you, to where you went to bed, not when you cope with the bed, but when necessary, and the computer eats your life not in a chaotic way, but strictly according to schedule, one hour a day, come back tomorrow. Where are the questions that you ask, contain more and more important answers, and the questions that are asked to you, on the contrary, all the more quickly lose their meaning, until they touch the most important string for a second: who are you? But they will quickly come to their senses and afterwards they will relate more to the air and the weather, or equivalent things, than to you, actually. Does his stomach hurt, have you been told about rain, will it ever end ??
What-that, and it will end - you do not have time to come to your senses, as you carry away from your hands in gloves to the eternal darkness, in which you finally say goodbye to that I, who so recently obscured the sky. And you will stream tight twisted genes along the rivers of your ancestors, more and more hairy and narrow-minded, less and less adapted to the environment rushing by, until one day you find yourself among the simplest, and then relatively quickly you will lose ground into the dust. Crawl the continent’s shoulder away from your own neck, boil a cloud of gas, fall back into the familiar eternity around again, but this time it will jerk towards you, and manage to dodge here. But this is all useless, you will come to a point, so that only to understand that everything has not ended on it, or rather, nothing has ended. You are again lost from the road, and at the next turn only new slopes and dunes are no less the same than those that you have already gone through the grain of sand.
And what do you do then? Will you turn around and move back towards the decrepit suns and tired angels with dried pipes? To what n
And here I am in the void, and already no room, no layer of the blue out of the light, will close me from the universe - there is nowhere to move farther and back too. One can only hastily pile up a clumsy lump of curtains, dilapidated wallpaper — it seems to be from a dacha — three ceilings of varying degrees of freshness, dozens of useless walls, brick, plywood, wooden, cement, one even with shared facilities, a concrete bunker from the times of the great war or a whole the Earth's crust with a couple of oceanic ridges, the heel of the continents and a break-through fauna with different views on the philosophy of Being and the issues of raising children - even heaping up on yourself, you will not get anywhere from here. It has its own charm, now it’s very easy for you to be able to explain what a black hole is: no Hawking is needed, that's it. Only this is not a black hole - it is much worse and more complete. That's all. It is unpleasant, in the first place, that no matter how anxious it is to show it, it will gobble up and not frown. And it will not grow. And do not burst. And in general he will not do anything and will not say - but he will not go anywhere either.
So get used to it, now everything is so.
And can you really just go to bed after that? After twisting deeper into the tunnel that begins at your throat, you will inevitably run into a cloth, but it is not able to hold you. You will fall deeper through the fibers of the threads, and within the threads themselves you will not find a haven - and they will break up into a rare network of matter over a thick void. Rushing on, no longer stop; and very soon you break through the barrier of knowledge. After it, objectivity finally becomes a myth, as you have always suspected, but did not dare to assert because of its scale.
And there, beyond the limits of knowledge, distances will spread more and more, and less and less you will call this a hug. There, somewhere behind the whirling great-grandmother of matter, you will meet your old friend, and again you will have nothing to say. The abyss in the depth will be no less than the abyss outside, and no less silent in response to your lowing: me, me, me. You have always thought of mine. I’m huge, and now I have finished playing. Now it climbs not that in any gate, now, here, it is insignificantly large. Negligible. It is here - such a close relative of the universe that it plays no big role at all. No, that is, the role does not play. And if it used to be scary, now you won't even get under a blanket.
And all that remains is to rush back to the only thing that no one can take from you, to where you went to bed, not when you cope with the bed, but when necessary, and the computer eats your life not in a chaotic way, but strictly according to schedule, one hour a day, come back tomorrow. Where are the questions that you ask, contain more and more important answers, and the questions that are asked to you, on the contrary, all the more quickly lose their meaning, until they touch the most important string for a second: who are you? But they will quickly come to their senses and afterwards they will relate more to the air and the weather, or equivalent things, than to you, actually. Does his stomach hurt, have you been told about rain, will it ever end ??
What-that, and it will end - you do not have time to come to your senses, as you carry away from your hands in gloves to the eternal darkness, in which you finally say goodbye to that I, who so recently obscured the sky. And you will stream tight twisted genes along the rivers of your ancestors, more and more hairy and narrow-minded, less and less adapted to the environment rushing by, until one day you find yourself among the simplest, and then relatively quickly you will lose ground into the dust. Crawl the continent’s shoulder away from your own neck, boil a cloud of gas, fall back into the familiar eternity around again, but this time it will jerk towards you, and manage to dodge here. But this is all useless, you will come to a point, so that only to understand that everything has not ended on it, or rather, nothing has ended. You are again lost from the road, and at the next turn only new slopes and dunes are no less the same than those that you have already gone through the grain of sand.
And what do you do then? Will you turn around and move back towards the decrepit suns and tired angels with dried pipes? To what n
У записи 46 лайков,
12 репостов.
12 репостов.
Эту запись оставил(а) на своей стене Михаил Равдоникас
![Аня Морева [Frankie]](https://pp.userapi.com/c638230/v638230634/461fa/d35PVRqaYbM.jpg "Аня Морева [Frankie]")
