Смена помещения дает тебе новую тишину, так же, как внезапно умолкшая ниже по улице сигнализация дает новую тишину, наполненную урчанием холостого такси на другой стороне, ожидающего позднего пассажира. Ты выходишь из коридора, и звук наполняет твои уши, расходясь из новых четырех стен, смещая акценты: шум собачьего корма и посудомоечной машины уходит на задний план, часы и свет в восьми чересчур ярких лампочках — на передний (легкий зуд, который не осознаешь, пока щелкнувший выключатель не накинет на тебя новую тишину, в которой часы вознесутся над тобой девятиэтажным домом, а всё остальное померкнет еще сильней — и смешается на фоне с машиной, проехавшей двор, переламывая какие-то мелкие камни). Иногда придет ветер, скрип дивана или половицы, тяжелый бас стула, передвинутого этажом выше; возможно, трубы донесут следы чьего-то вечернего присутствия — это, впрочем, сильно зависит от конструкции дома, старые стены иначе хранят твой покой, тут не услышишь проятжного труууу-ут, уходящего вниз по нарастающей и прерывающегося с неожиданным писком в очередную внезапную тишину. Но и здесь ты не дождешься пустоты.
CUT Твой дом медленно оседает к центру земли, и не стоит бежать от его балок, скрипов и сыпучей мелочи в штукатурке. Природа в нем отменно законопачена: каждая щель прикрыта плинтусом, розетку бережет ручной ток, под тобой фундамент и асфальтовая полоса отчуждения, земля в скверике плотно затянута корнями нескольких тополей, за окном небо в москитную сетку и облака, прихваченные для верности проводами. Это цивилизация, наш настоящий дом, не верьте пасторальным нытикам: там снаружи можно подышать, или вздохнуть в какой-нибудь аллее, но вы все равно запроситесь очень скоро сюда, подальше оттуда.
Туда, где вода — последняя связь с мрачным прошлым, холодом и темнотой — и эта вода проходит тщательный досмотр, прежде чем перелиться через твой порог, так что любой аэропорт обзавидуется. Эти места тоже не терпят вакуума, но ты не будешь рад, если поднимешься сейчас и двинешься через то, что его заполняет там, снаружи. Через поздний трамвай, дребезжащий в парк, перезвон стекол ночного клуба, возмущение одинокого мужчины — голос то ли невидимой форточки, то ли пустой улицы с магазинчиком 24, его невнятным радио, небольшой дискотекой в припаркованной девятке, дорогой, ныряющей в тоннель под железнодорожное полотно, подхваченное последней электричкой — и здесь уже отходят назад голоса (форточки поднимаются выше, улицы шире, магазинчики дальше и ничтожней), и его место занимает что-то другое, утробное — поначалу еще похожее на привычные сигнализации, но всё сильнее отдающее псиной.
И вот остались одни собаки, и, как когда-то часами, мир наполнен ими до самых антенн и сосен, до самых огоньков на редеющих сотовых вышках. Отсюда один шаг до совсем уже бездны, разложения звука на шуршание, шорох и шепот, паническое и оглушительное сначала, но — к нему быстро привыкаешь потом, день, три, неделя и, быть может, дотянешь до снежного скрипа. Вот только потом всё равно кинешься обратно, потому что не зря ты воевал все эти десять тысяч лет — вот с этим гвалтом, вот с этой темнотой, вот с этим холодом, который даже в тропических ночах валит, да хотя бы от звезд.
Товарищи, неолитическая революция победила! Говорю вам как человек и как урбанист. Наши лозунги просты: освещенный проспект в каждую ночь, книги в каждый круглосуточный, и в каждую тишину — часы.
CUT Твой дом медленно оседает к центру земли, и не стоит бежать от его балок, скрипов и сыпучей мелочи в штукатурке. Природа в нем отменно законопачена: каждая щель прикрыта плинтусом, розетку бережет ручной ток, под тобой фундамент и асфальтовая полоса отчуждения, земля в скверике плотно затянута корнями нескольких тополей, за окном небо в москитную сетку и облака, прихваченные для верности проводами. Это цивилизация, наш настоящий дом, не верьте пасторальным нытикам: там снаружи можно подышать, или вздохнуть в какой-нибудь аллее, но вы все равно запроситесь очень скоро сюда, подальше оттуда.
Туда, где вода — последняя связь с мрачным прошлым, холодом и темнотой — и эта вода проходит тщательный досмотр, прежде чем перелиться через твой порог, так что любой аэропорт обзавидуется. Эти места тоже не терпят вакуума, но ты не будешь рад, если поднимешься сейчас и двинешься через то, что его заполняет там, снаружи. Через поздний трамвай, дребезжащий в парк, перезвон стекол ночного клуба, возмущение одинокого мужчины — голос то ли невидимой форточки, то ли пустой улицы с магазинчиком 24, его невнятным радио, небольшой дискотекой в припаркованной девятке, дорогой, ныряющей в тоннель под железнодорожное полотно, подхваченное последней электричкой — и здесь уже отходят назад голоса (форточки поднимаются выше, улицы шире, магазинчики дальше и ничтожней), и его место занимает что-то другое, утробное — поначалу еще похожее на привычные сигнализации, но всё сильнее отдающее псиной.
И вот остались одни собаки, и, как когда-то часами, мир наполнен ими до самых антенн и сосен, до самых огоньков на редеющих сотовых вышках. Отсюда один шаг до совсем уже бездны, разложения звука на шуршание, шорох и шепот, паническое и оглушительное сначала, но — к нему быстро привыкаешь потом, день, три, неделя и, быть может, дотянешь до снежного скрипа. Вот только потом всё равно кинешься обратно, потому что не зря ты воевал все эти десять тысяч лет — вот с этим гвалтом, вот с этой темнотой, вот с этим холодом, который даже в тропических ночах валит, да хотя бы от звезд.
Товарищи, неолитическая революция победила! Говорю вам как человек и как урбанист. Наши лозунги просты: освещенный проспект в каждую ночь, книги в каждый круглосуточный, и в каждую тишину — часы.
Changing the room gives you a new silence, just as the alarm that suddenly fell silent down the street gives you a new silence filled with the rumbling of the idle taxi on the other side waiting for the late passenger. You leave the corridor, and the sound fills your ears, diverging from the four new walls, shifting the accents: the noise of dog food and dishwasher goes to the background, the clock and the light in eight too bright light bulbs - to the front (a light itch that you don’t realize until the clicked switch throws a new silence on you, in which the clock rises above you in a nine-story building, and everything else fades even more - and mixes in the background with the car that drives through the yard, breaking some small stones). Sometimes there will be wind, the creak of a sofa or floorboard, a heavy bass chair moved up one floor; Perhaps the pipes will carry traces of someone's evening presence - this, however, strongly depends on the construction of the house, the old walls otherwise keep you at rest, you will not hear the trumpets that go down the stairs and interrupt with an unexpected squeak. But here you will not wait emptiness.
CUT Your house slowly settles to the center of the earth, and you should not run away from its beams, squeaks and loose detail in the plaster. The nature in it is perfectly stubborn: each gap is covered with plinth, the socket is protected by manual current, under you the foundation and asphalt strip of alienation, the ground in the public garden is tightly tightened by the roots of several poplars, outside the sky the mosquito nets and clouds stuck to the cable for loyalty. This is a civilization, our real home, do not believe pastoral whiners: outside you can breathe, or breathe in some alley, but you will still be asked very soon here, away from there.
There, where the water is the last connection to the dark past, cold and darkness - and this water goes through a thorough inspection before pouring over your threshold, so that any airport will envy you. These places also do not tolerate a vacuum, but you will not be happy if you go up now and move through what fills it there, outside. Through the late tram, rattling into the park, the chime of the nightclub windows, the outrage of a lonely man - the voice of either an invisible window leaf, or an empty street with a small shop 24, its muffled radio, a small disco in a parked nine, a road diving into a tunnel under the railway track, picked up by the last train - and here the voices are already moving back (the window leaves rise higher, the streets are wider, the shops are farther and more insignificant), and something else, uterine takes up its place - at first it is still similar to the usual alarms, but still with more like a dog
And now there were only dogs left, and, like at some time in hours, the world is filled with them to the very antennas and pines, to the very lights on thinning cell towers. From here, one step to the abyss completely, decomposing the sound into rustling, rustling and whispering, panicky and deafening at first, but - you quickly get used to it later, day, three, week and, perhaps, you will loosen the squeak of snow. But then you’ll throw back all the same, because it’s not for nothing that you fought all these ten thousand years ó with this hubbub, with this darkness, with this cold, which fells even at tropical nights, at least from the stars.
Comrades, the Neolithic revolution has won! I tell you as a person and as an urbanist. Our slogans are simple: lit avenue in every night, books in every round-the-clock, and in every silence - hours.
CUT Your house slowly settles to the center of the earth, and you should not run away from its beams, squeaks and loose detail in the plaster. The nature in it is perfectly stubborn: each gap is covered with plinth, the socket is protected by manual current, under you the foundation and asphalt strip of alienation, the ground in the public garden is tightly tightened by the roots of several poplars, outside the sky the mosquito nets and clouds stuck to the cable for loyalty. This is a civilization, our real home, do not believe pastoral whiners: outside you can breathe, or breathe in some alley, but you will still be asked very soon here, away from there.
There, where the water is the last connection to the dark past, cold and darkness - and this water goes through a thorough inspection before pouring over your threshold, so that any airport will envy you. These places also do not tolerate a vacuum, but you will not be happy if you go up now and move through what fills it there, outside. Through the late tram, rattling into the park, the chime of the nightclub windows, the outrage of a lonely man - the voice of either an invisible window leaf, or an empty street with a small shop 24, its muffled radio, a small disco in a parked nine, a road diving into a tunnel under the railway track, picked up by the last train - and here the voices are already moving back (the window leaves rise higher, the streets are wider, the shops are farther and more insignificant), and something else, uterine takes up its place - at first it is still similar to the usual alarms, but still with more like a dog
And now there were only dogs left, and, like at some time in hours, the world is filled with them to the very antennas and pines, to the very lights on thinning cell towers. From here, one step to the abyss completely, decomposing the sound into rustling, rustling and whispering, panicky and deafening at first, but - you quickly get used to it later, day, three, week and, perhaps, you will loosen the squeak of snow. But then you’ll throw back all the same, because it’s not for nothing that you fought all these ten thousand years ó with this hubbub, with this darkness, with this cold, which fells even at tropical nights, at least from the stars.
Comrades, the Neolithic revolution has won! I tell you as a person and as an urbanist. Our slogans are simple: lit avenue in every night, books in every round-the-clock, and in every silence - hours.
У записи 29 лайков,
7 репостов.
7 репостов.
Эту запись оставил(а) на своей стене Михаил Равдоникас
