АЛМАЗ
Острая звезда-алмаз,
глубину небес пронзая,
вылетела птицей света
из неволи мирозданья.
Из огромного гнезда,
где она томилась пленной,
устремляется, не зная,
что прикована к вселенной.
Охотники неземные
охотятся на планеты -
на лебедей серебристых
в водах молчанья и света.
Вслух малыши-топольки
читают букварь, а ветхий
тополь-учитель качает
в лад им иссохшею веткой.
Теперь на горе далекой,
наверно, играют в кости
покойники: им так скучно
весь век лежать на погосте!
Лягушка, пой свою песню!
Сверчок, вылезай из щели!
Пусть в тишине зазвучат
тонкие ваши свирели!
Я возвращаюсь домой.
Во мне трепещут со стоном
голубки - мои тревоги.
А на краю небосклона
спускается день-бадья
в колодезь ночей бездонный!
ПЕЙЗАЖ
Потухшие звезды
усыпали пеплом холодное лоно
реки зеленой.
Ручей растрепал свои косы,
а тайные гнезда, как в час расплаты,
огнем объяты.
Лягушки превратили канаву в дудку,
которая фальшивит еще усердней
во мгле вечерней.
Из-за горы на просторы неба
окорок луны с лицом добродушным
выплыл послушно.
Из домика, который окрашен в индиго,
звезда луну добродушную дразнит,
как мальчик-проказник.
Розовая окраска в наряд свой хрупкий,
в наряд, пошитый рукой неумелой,
гору одела.
Лавр устал оттого, что надо
казаться всезнающим и поэтичным,
как лавру прилично.
Вода течет, как текла и прежде,
на ходу в прозрачный сон погружаясь
и улыбаясь.
Все по привычке здесь горько плачет,
и вся округа, хотя и невольно,
судьбой недовольна.
Чтобы звучать в унисон с природой,
и я говорю - никуда не деться;
"О мое сердце!"
Но губы мои, мои грешные губы
окрашены соком глубокой печали
и лучше б молчали.
И этот пейзаж мне не радует сердце,
в груди я чувствую холод могилы,
и все мне не мило.
О том, что скорбное солнце скрылось,
летучая мышь сказать мне успела
и прочь улетела.
Отче наш, помилуй любовь!
(Плачут рощи - не будет удачи,
и тополи плачут.)
Я вижу, как в угольном мраке вечернем
мои глаза горят в отдаленье,
пугая тени.
И мертвую душу мою растрепал я,
призвав на помошь паучьи узоры
забытых взоров.
Настала ночь, зажигаются звезды,
вонзая кинжалы в холодное лоно
реки зеленой.
МАДРИГАЛ
Мой поцелуй был гранатом,
отверстым и темным,
твой рот был бумажной
розой.
А дальше - снежное поле.
Мои руки были железом
на двух наковальнях.
Тело твое - колокольным
закатом.
А дальше - снежное поле.
На черепе лунно,
дырявом и синем,
мои "люблю" превратились
в соленые сталактиты.
А дальше - снежное поле.
Заплесневели мечты
беспечного детства,
и просверлила луну
моя крученая боль.
А дальше - снежное поле.
Теперь, дрессировщик строгий,
я укрощать научился
и мечты свои и любовь
(этих лошадок слепых).
А дальше - снежное поле.
КОЛОКОЛ
Колокол чистозвонный
в ритме креста и распятья
одевает раннее утро
париком из туманов белых
и струями тихого плача.
А старый мой друг тополь,
перепутанный соловьями,
давно считает мгновенья,
чтоб в траву
опустить ветки
прежде еще, чем осень
его золотить станет.
Но глаз моих
две опоры
ему не дают гнуться.
Старый тополь, помедли!
Не чувствуешь, как древесина
любви моей расщепилась?
Прострись на зеленом луге,
когда душа моя треснет,
которую вихрь поцелуев
и слов
изнемочь заставил
и разодрал в клочья.
ЕСТЬ ДУШИ, ГДЕ СКРЫТЫ...
Есть души, где скрыты
увядшие зори,
и синие звезды,
и времени листья;
есть души, где прячутся
древние тени,
гул прошлых страданий
и сновидений.
Есть души другие:
в них призраки страсти
живут. И червивы
плоды. И в ненастье
там слышится эхо
сожженного крика,
который пролился,
как темные струи,
не помня о стонах
и поцелуях.
Души моей зрелость
давно уже знает,
что смутная тайна
мой дух разрушает.
И юности камни,
изъедены снами,
на дно размышления
падают сами.
"Далек ты от бога", -
твердит каждый камень.
СТАРЫЙ ЯЩЕР
На узенькой тропинке
маленький старый ящер
(родственник крокодила!)
сидел и думал.
В своем сюртуке зеленом,
похожий одновременно
на дьявола и на аббата,
подтянут, весьма корректен,
в воротничке крахмальном,
глядел он солидно и важно,
словно старый профессор.
Эти глаза артиста
с неудавшеюся карьерой,
как печально они провожали
умирающий вечер!
Вы только в сумерки, друг мой,
совершаете ваши прогулки?
Вы ходите разве без трости,
дон Ящер? Ведь вы стары,
и дети в деревне могут
напугать вас или обидеть.
Что ищете вы на тропинке,
близорукий философ?
Взгляните, разорвано небо
призрачными тенями
августовской вечерней прохлады!
Вы просите подаянья
у тускнеющего небосвода?
Осколок звезды иль каплю
лазури?
Вы, может, читали
стихи Ламартина, хотите
насладиться серебряной трелью
певчих птичек?
(Ты смотришь на пламя заката,
и глаза твои заблестели -
о грозный дракон лягушек! -
человеческими огоньками,
И плавают челны-мысли,
без руля и ветрил, качаясь
в подернутых тенью водах
твоих зрачков потемневших.)
Пришли вы, быть может, в надежде
красавицу ящерку встретить,
зеленую, словно колос
в мае,
гибкую, словно былинка
над тихой заводью сонной?
Она вас отвергла, я знаю,
и покинула ваше поле...
О, где ты счастливая младость,
любовь в камышах душистых?!
Но к черту! Не унывайте!
Вы мне симпатичны, право.
Девиз: "Я противопоставляю
себя змее", - недаром
начертан на вашем солидном
епископском подбородке.
Уже растворилось солнце
в тумане между холмами,
по дороге, пыль подымая,
двинулось стадо.
Пора на покой, дружище,
сойдите с тесной тропинки,
ступайте домой, и хватит
думать!
Успеете налюбоваться
на звезды и на небо,
когда не спеша вас будут
есть черви...
Вернитесь в свой дом скорее,
под поселком сверчков болтливых!
Спокойной вам ночи, друг мой,
дон Ящер!
Поле уже безлюдно,
холмы погрузились в сумрак,
и дорога пустынна;
лишь время от времени тихо
кукует кукушка где-то
в тополях темных.
НОЧНАЯ МЕЛОДИЯ
Мне так страшно рядом
с мертвою листвою,
страшно рядом с полем,
влажным и бесплодным;
если я не буду
разбужен тобою,
у меня останешься
ты в сердце холодном.
Чей протяжный голос
вдали раздается?
О любовь моя! Ветер
в окна бьется.
В твоем ожерелье
блеск зари таится.
Зачем ты покидаешь
меня в пути далеком?
Ты уйдешь - и будет
рыдать моя птица,
зеленый виноградник
не нальется соком.
Чей протяжный голос
вдали раздается?
О любовь моя! Ветер
в окна бьется.
И ты не узнаешь,
снежный мотылек мой,
как пылали ярко
любви моей звезды.
Наступает утро,
льется дождь потоком,
и с ветвей засохших
падают гнезда.
Чей протяжный голос
вдали раздается?
О любовь моя! Ветер
в окна бьется.
ГНЕЗДО
Что там во мне таится
в такой печальный час?
Кто лес мой, золотой
и свежий, вырубает?
Как в зыбком серебре
зеркал я прочитаю
то, что речной рассвет
передо мной расстелет?
Вяз замысла какого
в моем лесу повален?
В каком дожде молчанья
дрожу я с той поры,
как умерла любовь
на берегу печали?
Лишь терниям лелеять
то, что во мне родилось?
#ФедерикоГарсиаЛорка
Острая звезда-алмаз,
глубину небес пронзая,
вылетела птицей света
из неволи мирозданья.
Из огромного гнезда,
где она томилась пленной,
устремляется, не зная,
что прикована к вселенной.
Охотники неземные
охотятся на планеты -
на лебедей серебристых
в водах молчанья и света.
Вслух малыши-топольки
читают букварь, а ветхий
тополь-учитель качает
в лад им иссохшею веткой.
Теперь на горе далекой,
наверно, играют в кости
покойники: им так скучно
весь век лежать на погосте!
Лягушка, пой свою песню!
Сверчок, вылезай из щели!
Пусть в тишине зазвучат
тонкие ваши свирели!
Я возвращаюсь домой.
Во мне трепещут со стоном
голубки - мои тревоги.
А на краю небосклона
спускается день-бадья
в колодезь ночей бездонный!
ПЕЙЗАЖ
Потухшие звезды
усыпали пеплом холодное лоно
реки зеленой.
Ручей растрепал свои косы,
а тайные гнезда, как в час расплаты,
огнем объяты.
Лягушки превратили канаву в дудку,
которая фальшивит еще усердней
во мгле вечерней.
Из-за горы на просторы неба
окорок луны с лицом добродушным
выплыл послушно.
Из домика, который окрашен в индиго,
звезда луну добродушную дразнит,
как мальчик-проказник.
Розовая окраска в наряд свой хрупкий,
в наряд, пошитый рукой неумелой,
гору одела.
Лавр устал оттого, что надо
казаться всезнающим и поэтичным,
как лавру прилично.
Вода течет, как текла и прежде,
на ходу в прозрачный сон погружаясь
и улыбаясь.
Все по привычке здесь горько плачет,
и вся округа, хотя и невольно,
судьбой недовольна.
Чтобы звучать в унисон с природой,
и я говорю - никуда не деться;
"О мое сердце!"
Но губы мои, мои грешные губы
окрашены соком глубокой печали
и лучше б молчали.
И этот пейзаж мне не радует сердце,
в груди я чувствую холод могилы,
и все мне не мило.
О том, что скорбное солнце скрылось,
летучая мышь сказать мне успела
и прочь улетела.
Отче наш, помилуй любовь!
(Плачут рощи - не будет удачи,
и тополи плачут.)
Я вижу, как в угольном мраке вечернем
мои глаза горят в отдаленье,
пугая тени.
И мертвую душу мою растрепал я,
призвав на помошь паучьи узоры
забытых взоров.
Настала ночь, зажигаются звезды,
вонзая кинжалы в холодное лоно
реки зеленой.
МАДРИГАЛ
Мой поцелуй был гранатом,
отверстым и темным,
твой рот был бумажной
розой.
А дальше - снежное поле.
Мои руки были железом
на двух наковальнях.
Тело твое - колокольным
закатом.
А дальше - снежное поле.
На черепе лунно,
дырявом и синем,
мои "люблю" превратились
в соленые сталактиты.
А дальше - снежное поле.
Заплесневели мечты
беспечного детства,
и просверлила луну
моя крученая боль.
А дальше - снежное поле.
Теперь, дрессировщик строгий,
я укрощать научился
и мечты свои и любовь
(этих лошадок слепых).
А дальше - снежное поле.
КОЛОКОЛ
Колокол чистозвонный
в ритме креста и распятья
одевает раннее утро
париком из туманов белых
и струями тихого плача.
А старый мой друг тополь,
перепутанный соловьями,
давно считает мгновенья,
чтоб в траву
опустить ветки
прежде еще, чем осень
его золотить станет.
Но глаз моих
две опоры
ему не дают гнуться.
Старый тополь, помедли!
Не чувствуешь, как древесина
любви моей расщепилась?
Прострись на зеленом луге,
когда душа моя треснет,
которую вихрь поцелуев
и слов
изнемочь заставил
и разодрал в клочья.
ЕСТЬ ДУШИ, ГДЕ СКРЫТЫ...
Есть души, где скрыты
увядшие зори,
и синие звезды,
и времени листья;
есть души, где прячутся
древние тени,
гул прошлых страданий
и сновидений.
Есть души другие:
в них призраки страсти
живут. И червивы
плоды. И в ненастье
там слышится эхо
сожженного крика,
который пролился,
как темные струи,
не помня о стонах
и поцелуях.
Души моей зрелость
давно уже знает,
что смутная тайна
мой дух разрушает.
И юности камни,
изъедены снами,
на дно размышления
падают сами.
"Далек ты от бога", -
твердит каждый камень.
СТАРЫЙ ЯЩЕР
На узенькой тропинке
маленький старый ящер
(родственник крокодила!)
сидел и думал.
В своем сюртуке зеленом,
похожий одновременно
на дьявола и на аббата,
подтянут, весьма корректен,
в воротничке крахмальном,
глядел он солидно и важно,
словно старый профессор.
Эти глаза артиста
с неудавшеюся карьерой,
как печально они провожали
умирающий вечер!
Вы только в сумерки, друг мой,
совершаете ваши прогулки?
Вы ходите разве без трости,
дон Ящер? Ведь вы стары,
и дети в деревне могут
напугать вас или обидеть.
Что ищете вы на тропинке,
близорукий философ?
Взгляните, разорвано небо
призрачными тенями
августовской вечерней прохлады!
Вы просите подаянья
у тускнеющего небосвода?
Осколок звезды иль каплю
лазури?
Вы, может, читали
стихи Ламартина, хотите
насладиться серебряной трелью
певчих птичек?
(Ты смотришь на пламя заката,
и глаза твои заблестели -
о грозный дракон лягушек! -
человеческими огоньками,
И плавают челны-мысли,
без руля и ветрил, качаясь
в подернутых тенью водах
твоих зрачков потемневших.)
Пришли вы, быть может, в надежде
красавицу ящерку встретить,
зеленую, словно колос
в мае,
гибкую, словно былинка
над тихой заводью сонной?
Она вас отвергла, я знаю,
и покинула ваше поле...
О, где ты счастливая младость,
любовь в камышах душистых?!
Но к черту! Не унывайте!
Вы мне симпатичны, право.
Девиз: "Я противопоставляю
себя змее", - недаром
начертан на вашем солидном
епископском подбородке.
Уже растворилось солнце
в тумане между холмами,
по дороге, пыль подымая,
двинулось стадо.
Пора на покой, дружище,
сойдите с тесной тропинки,
ступайте домой, и хватит
думать!
Успеете налюбоваться
на звезды и на небо,
когда не спеша вас будут
есть черви...
Вернитесь в свой дом скорее,
под поселком сверчков болтливых!
Спокойной вам ночи, друг мой,
дон Ящер!
Поле уже безлюдно,
холмы погрузились в сумрак,
и дорога пустынна;
лишь время от времени тихо
кукует кукушка где-то
в тополях темных.
НОЧНАЯ МЕЛОДИЯ
Мне так страшно рядом
с мертвою листвою,
страшно рядом с полем,
влажным и бесплодным;
если я не буду
разбужен тобою,
у меня останешься
ты в сердце холодном.
Чей протяжный голос
вдали раздается?
О любовь моя! Ветер
в окна бьется.
В твоем ожерелье
блеск зари таится.
Зачем ты покидаешь
меня в пути далеком?
Ты уйдешь - и будет
рыдать моя птица,
зеленый виноградник
не нальется соком.
Чей протяжный голос
вдали раздается?
О любовь моя! Ветер
в окна бьется.
И ты не узнаешь,
снежный мотылек мой,
как пылали ярко
любви моей звезды.
Наступает утро,
льется дождь потоком,
и с ветвей засохших
падают гнезда.
Чей протяжный голос
вдали раздается?
О любовь моя! Ветер
в окна бьется.
ГНЕЗДО
Что там во мне таится
в такой печальный час?
Кто лес мой, золотой
и свежий, вырубает?
Как в зыбком серебре
зеркал я прочитаю
то, что речной рассвет
передо мной расстелет?
Вяз замысла какого
в моем лесу повален?
В каком дожде молчанья
дрожу я с той поры,
как умерла любовь
на берегу печали?
Лишь терниям лелеять
то, что во мне родилось?
#ФедерикоГарсиаЛорка
DIAMOND
A sharp diamond star
piercing the depths of heaven
flew out a bird of light
out of captivity of the universe.
From a huge nest
where she languished captive
rushing without knowing
that is riveted to the universe.
Unearthly hunters
preying on planets -
on silver swans
in the waters of silence and light.
Loud poplar kids
read the ABC book, while the decrepit
poplar teacher shakes
in the way of them with a withered branch.
Now on a distant mountain
probably playing dice
dead: they are so bored
lie on the graveyard all century!
Frog, sing your song!
Cricket, get out of the gap!
Let them sound in silence
thin your flute!
I am going back home.
I tremble in me with a groan
doves are my worries.
And on the edge of the horizon
a tub day comes down
into the well of nights bottomless!
LANDSCAPE
Extinct stars
covered with ashes cold bosom
river green.
A creek disheveled his braids
and secret nests, as at the time of reckoning,
embraced by fire.
The frogs turned the ditch into a pipe
which fakes even harder
in the darkness of the evening.
From over the mountains to the expanses of the sky
ham of the moon with a good-natured face
swam obediently.
From the house, which is painted in indigo,
star moon teasing good-natured
like a prankster boy.
Pink color in your fragile outfit,
in an outfit sewn by a clumsy hand
dressed up the mountain.
Laurel is tired of what is needed
seem omniscient and poetic
like a laurel decently.
Water flows as before
on the go in a transparent dream plunging
and smiling.
Everything out of habit here cries bitterly,
and the whole district, although involuntarily,
fate unhappy.
To sound in tune with nature,
and I say - do not get anywhere;
"Oh my heart!"
But my lips, my sinful lips
painted by the juice of deep sorrow
and it’s better if they were silent.
And this landscape doesn’t please my heart,
in my chest I feel the cold of the grave
and all is not nice to me.
The mournful sun hiding
the bat managed to tell me
and flew away.
Our Father, have mercy on love!
(Groves cry - there will be no luck,
and poplars cry.)
I see how in the coal darkness of the evening
my eyes burn in the distance
scaring the shadows.
And I ruined my dead soul
calling for help spider patterns
forgotten gaze.
Night has come, the stars light up
sticking daggers into the cold bosom
river green.
MADRIGAL
My kiss was a pomegranate
holey and dark
your mouth was paper
a rose.
And then a snow field.
My hands were iron
on two anvils.
Your body is a bell
sunset.
And then a snow field.
On the skull is lunar
full of holes and blue
my "love" turned
into salty stalactites.
And then a snow field.
Dreams are moldy
careless childhood
and drilled the moon
my twisted pain.
And then a snow field.
Now, the trainer is strict,
I learned to tame
and your dreams and love
(these horses are blind).
And then a snow field.
BELL
Bell bell
in the rhythm of the cross and crucifix
clothes early morning
a wig of white mists
and jets of silent crying.
And my old friend poplar,
mixed up by nightingales
counts moments long ago
so that in the grass
lower branches
before autumn
it will become gold.
But my eye
two supports
he is not allowed to bend.
Old poplar, be slow!
Don't feel like wood
Has my love been split?
Stretch out in a green meadow
when my soul crack
which whirlwind of kisses
and words
made me exhausted
and tore to shreds.
THERE ARE SOULS WHERE HIDDEN ...
There are souls where hidden
withered dawns
and blue stars
and time leaves;
there are souls where they hide
ancient shadows
rumble of past suffering
and dreams.
There are other souls:
they have ghosts of passion
live. And worms
fruit. And in bad weather
there is an echo
burnt scream
which spilled
like dark jets
not remembering the moans
and kisses.
Souls of my maturity
already knows for a long time
what a vague secret
my spirit is destroying.
And youth’s stones,
eaten by dreams
bottom thoughts
fall themselves.
"You are far from God,"
hardens every stone.
OLD LIZAR
On a narrow path
little old pangolin
(relative of a crocodile!)
sat and thought.
In his frock coat green
similar at the same time
on the devil and on the abbot,
tightened up, very correct,
in a starchy collar,
he looked solidly and importantly
like an old professor.
These eyes of the artist
with a failed career
how sad they were seeing off
dying evening!
You are only at dusk my friend
taking your walks?
Do you walk without a cane,
Don Lizard? Cause you are old
and children in the village can
scare you or offend you.
What are you looking for on the path
myopic philosopher?
Take a look, torn sky
ghostly shadows
August evening cool!
You ask for alms
in the dimmering sky?
Shard stars il drop
azure?
You may have read
poems Lamartine want
enjoy the silver trill
songbirds?
(You look at the flame of sunset,
and your eyes sparkled -
O formidable dragon of frogs! -
human lights
And shuttle thoughts float
without a rudder and sails, swinging
in shaded waters
your pupils are darkened.)
You may have come in the hope of
to meet the beautiful lizard
s
A sharp diamond star
piercing the depths of heaven
flew out a bird of light
out of captivity of the universe.
From a huge nest
where she languished captive
rushing without knowing
that is riveted to the universe.
Unearthly hunters
preying on planets -
on silver swans
in the waters of silence and light.
Loud poplar kids
read the ABC book, while the decrepit
poplar teacher shakes
in the way of them with a withered branch.
Now on a distant mountain
probably playing dice
dead: they are so bored
lie on the graveyard all century!
Frog, sing your song!
Cricket, get out of the gap!
Let them sound in silence
thin your flute!
I am going back home.
I tremble in me with a groan
doves are my worries.
And on the edge of the horizon
a tub day comes down
into the well of nights bottomless!
LANDSCAPE
Extinct stars
covered with ashes cold bosom
river green.
A creek disheveled his braids
and secret nests, as at the time of reckoning,
embraced by fire.
The frogs turned the ditch into a pipe
which fakes even harder
in the darkness of the evening.
From over the mountains to the expanses of the sky
ham of the moon with a good-natured face
swam obediently.
From the house, which is painted in indigo,
star moon teasing good-natured
like a prankster boy.
Pink color in your fragile outfit,
in an outfit sewn by a clumsy hand
dressed up the mountain.
Laurel is tired of what is needed
seem omniscient and poetic
like a laurel decently.
Water flows as before
on the go in a transparent dream plunging
and smiling.
Everything out of habit here cries bitterly,
and the whole district, although involuntarily,
fate unhappy.
To sound in tune with nature,
and I say - do not get anywhere;
"Oh my heart!"
But my lips, my sinful lips
painted by the juice of deep sorrow
and it’s better if they were silent.
And this landscape doesn’t please my heart,
in my chest I feel the cold of the grave
and all is not nice to me.
The mournful sun hiding
the bat managed to tell me
and flew away.
Our Father, have mercy on love!
(Groves cry - there will be no luck,
and poplars cry.)
I see how in the coal darkness of the evening
my eyes burn in the distance
scaring the shadows.
And I ruined my dead soul
calling for help spider patterns
forgotten gaze.
Night has come, the stars light up
sticking daggers into the cold bosom
river green.
MADRIGAL
My kiss was a pomegranate
holey and dark
your mouth was paper
a rose.
And then a snow field.
My hands were iron
on two anvils.
Your body is a bell
sunset.
And then a snow field.
On the skull is lunar
full of holes and blue
my "love" turned
into salty stalactites.
And then a snow field.
Dreams are moldy
careless childhood
and drilled the moon
my twisted pain.
And then a snow field.
Now, the trainer is strict,
I learned to tame
and your dreams and love
(these horses are blind).
And then a snow field.
BELL
Bell bell
in the rhythm of the cross and crucifix
clothes early morning
a wig of white mists
and jets of silent crying.
And my old friend poplar,
mixed up by nightingales
counts moments long ago
so that in the grass
lower branches
before autumn
it will become gold.
But my eye
two supports
he is not allowed to bend.
Old poplar, be slow!
Don't feel like wood
Has my love been split?
Stretch out in a green meadow
when my soul crack
which whirlwind of kisses
and words
made me exhausted
and tore to shreds.
THERE ARE SOULS WHERE HIDDEN ...
There are souls where hidden
withered dawns
and blue stars
and time leaves;
there are souls where they hide
ancient shadows
rumble of past suffering
and dreams.
There are other souls:
they have ghosts of passion
live. And worms
fruit. And in bad weather
there is an echo
burnt scream
which spilled
like dark jets
not remembering the moans
and kisses.
Souls of my maturity
already knows for a long time
what a vague secret
my spirit is destroying.
And youth’s stones,
eaten by dreams
bottom thoughts
fall themselves.
"You are far from God,"
hardens every stone.
OLD LIZAR
On a narrow path
little old pangolin
(relative of a crocodile!)
sat and thought.
In his frock coat green
similar at the same time
on the devil and on the abbot,
tightened up, very correct,
in a starchy collar,
he looked solidly and importantly
like an old professor.
These eyes of the artist
with a failed career
how sad they were seeing off
dying evening!
You are only at dusk my friend
taking your walks?
Do you walk without a cane,
Don Lizard? Cause you are old
and children in the village can
scare you or offend you.
What are you looking for on the path
myopic philosopher?
Take a look, torn sky
ghostly shadows
August evening cool!
You ask for alms
in the dimmering sky?
Shard stars il drop
azure?
You may have read
poems Lamartine want
enjoy the silver trill
songbirds?
(You look at the flame of sunset,
and your eyes sparkled -
O formidable dragon of frogs! -
human lights
And shuttle thoughts float
without a rudder and sails, swinging
in shaded waters
your pupils are darkened.)
You may have come in the hope of
to meet the beautiful lizard
s
У записи 1 лайков,
0 репостов,
211 просмотров.
0 репостов,
211 просмотров.
Эту запись оставил(а) на своей стене Вероника Вовденко
