В семь не умерли от рыбьего жира перед завтраком, в десять не были сожраны монстром из шкафа, в семнадцать не повесились, глядя, как пишут не нам глупые нежности. Семнадцать лет, не часов, конечно. В тридцать, наверное, все кризисы переживём, мировые, личные. Живучие, очень живучие. Жаль, что никчёмные.
Мы же не здоровые как космонавты. Мы даже не здоровые как призывники. Нас уже привозили в травму интересно покалеченными, чем попало накачивали, зашивали, пересобирали без лишних деталей. И один хирург говорил не дёргаться, если еще дорога рука, а одна старая селёдка не пускала в кабинет, хотя кровь со лба текла так, что ресницы склеивались. На здоровый образ жизни смотрим с уважением, но тоже издалека, так что болели, болело, будет еще болеть. У волка боли, у медведя боли, иногда пытались аж помереть от смешного чего-нибудь, типа гастрита особо острого, в глазах пропадала картинка, и живот вспарывало раскалённой ложкой, и лежали, мокрые, слабые, вывернутые наизнанку. Ревели, хихикали, выдыхая говорили тем, кто сидел рядом — зато ощущения какие! какой опыт! а ты и не знаешь как это, лошара! — и замолкали, вдыхать учились. Те, кто был рядом, считали наше чувство юмора чувством полного идиотизма и разводили нам порошки, поджимая губы.
Мы не то чтобы поняли что-то там про любовь. То родину были готовы продать за родинки на плече, то добирались от одного чувства к другому автостопом, на попутных кроватях. Влюблялись как и все, быстро, пара часов, неделя, сразу до гробовой доски, каждый раз до гробовой доски и честно не понимали, про каких это бывших нас спрашивают, кто там вообще был-то? Не было никого, только ты. Подхватывать с полуслова, приходить мириться сразу — уже не до гордости, ездить на тот край света за твоим любимым Бальзаком, сутками нежничать в одеялах до голодного обморока, давать свою — свою! — чашку, которая почти святыня, никому и никогда. Что значит "ты со всеми так", кто такие все? Я не их люблю, а тебя. А потом как-то раз не прийти в девять, остаться работать, сбросить вызов, сбросить вызов, сбросить, сколько можно, получить "с кем ты, какого хрена" — восемь вопросительных, шесть обвинительных — и понять, что вот и гробовая доска, что домой не хочется до стекла в горле. Значит, не то самое. Мы знаем о любви всё, мы ничего не знаем о любви.
Мы совсем не умеем жить про большие деньги, да и просто про деньги не всегда получается. Научились не тому, ни факультета экономики в анамнезе, ни еще каких кружков кройки и нытья. Зато профессор говорил, читая наши работы — страшного мастерства достигают некоторые дети вопреки образованию — и мы сияли. Страшным мастерством сейчас можно заработать на съёмную кв с душем на кухне и растворимый кофе — но ещё не самый плохой. И если вдруг нас решат уйти, то недели на три сбережений хватит, а дальше будем сушить сухари и кормить кошкой собаку, а в июле ещё и черника растет, в августе арбузы из клеток воровать можно, друзья, опять же, котлетами подкармливают, ноги не протянем.
Мы, наверное, счастливые. Кто бы мог подумать. Недавно оказалось, что со счастьем там тоже всё просто. Не когда хорошо, весело, пьяно — а когда смерти в эту секунду нет. Разбитая губа — счастье. Новые ключи в кармане — счастье. Сообщение от понятно кого — счастье. Потерянное пальто — счастье. Билет до моря — счастье. Заявление по собственному — счастье категорическое.
И год впереди високосный, достать чернил и выпить, не плакать же, в самом деле.
И никчёмным нам вполне есть к чему жить.
Мы же не здоровые как космонавты. Мы даже не здоровые как призывники. Нас уже привозили в травму интересно покалеченными, чем попало накачивали, зашивали, пересобирали без лишних деталей. И один хирург говорил не дёргаться, если еще дорога рука, а одна старая селёдка не пускала в кабинет, хотя кровь со лба текла так, что ресницы склеивались. На здоровый образ жизни смотрим с уважением, но тоже издалека, так что болели, болело, будет еще болеть. У волка боли, у медведя боли, иногда пытались аж помереть от смешного чего-нибудь, типа гастрита особо острого, в глазах пропадала картинка, и живот вспарывало раскалённой ложкой, и лежали, мокрые, слабые, вывернутые наизнанку. Ревели, хихикали, выдыхая говорили тем, кто сидел рядом — зато ощущения какие! какой опыт! а ты и не знаешь как это, лошара! — и замолкали, вдыхать учились. Те, кто был рядом, считали наше чувство юмора чувством полного идиотизма и разводили нам порошки, поджимая губы.
Мы не то чтобы поняли что-то там про любовь. То родину были готовы продать за родинки на плече, то добирались от одного чувства к другому автостопом, на попутных кроватях. Влюблялись как и все, быстро, пара часов, неделя, сразу до гробовой доски, каждый раз до гробовой доски и честно не понимали, про каких это бывших нас спрашивают, кто там вообще был-то? Не было никого, только ты. Подхватывать с полуслова, приходить мириться сразу — уже не до гордости, ездить на тот край света за твоим любимым Бальзаком, сутками нежничать в одеялах до голодного обморока, давать свою — свою! — чашку, которая почти святыня, никому и никогда. Что значит "ты со всеми так", кто такие все? Я не их люблю, а тебя. А потом как-то раз не прийти в девять, остаться работать, сбросить вызов, сбросить вызов, сбросить, сколько можно, получить "с кем ты, какого хрена" — восемь вопросительных, шесть обвинительных — и понять, что вот и гробовая доска, что домой не хочется до стекла в горле. Значит, не то самое. Мы знаем о любви всё, мы ничего не знаем о любви.
Мы совсем не умеем жить про большие деньги, да и просто про деньги не всегда получается. Научились не тому, ни факультета экономики в анамнезе, ни еще каких кружков кройки и нытья. Зато профессор говорил, читая наши работы — страшного мастерства достигают некоторые дети вопреки образованию — и мы сияли. Страшным мастерством сейчас можно заработать на съёмную кв с душем на кухне и растворимый кофе — но ещё не самый плохой. И если вдруг нас решат уйти, то недели на три сбережений хватит, а дальше будем сушить сухари и кормить кошкой собаку, а в июле ещё и черника растет, в августе арбузы из клеток воровать можно, друзья, опять же, котлетами подкармливают, ноги не протянем.
Мы, наверное, счастливые. Кто бы мог подумать. Недавно оказалось, что со счастьем там тоже всё просто. Не когда хорошо, весело, пьяно — а когда смерти в эту секунду нет. Разбитая губа — счастье. Новые ключи в кармане — счастье. Сообщение от понятно кого — счастье. Потерянное пальто — счастье. Билет до моря — счастье. Заявление по собственному — счастье категорическое.
И год впереди високосный, достать чернил и выпить, не плакать же, в самом деле.
И никчёмным нам вполне есть к чему жить.
At seven they did not die of fish oil before breakfast, at ten they were not devoured by a monster from the closet, at seventeen they did not hang themselves, watching how stupid tendernesses were not writing to us. Seventeen years, not hours, of course. At thirty, we’ll probably survive all the crises, global, personal. Tenacious, very tenacious. It’s a pity that they are worthless.
We are not healthy as astronauts. We are not even healthy as conscripts. We were already brought into injury interestingly crippled, which was pumped up, sewn up, rebuilt without unnecessary details. And one surgeon said not to twitch if the hand was still dear, and one old herring was not allowed into the office, although the blood flowed from the forehead so that the eyelashes stuck together. We look at a healthy lifestyle with respect, but also from afar, so that they were sick, hurt, will still hurt. The wolf’s pain, the bear’s pain, sometimes they tried to die from something funny, such as gastritis, which was especially sharp, the picture disappeared in the eyes, and the stomach was ripped open with a hot spoon, and lay wet, weak, turned inside out. Roared, giggled, exhaled, said to those who were sitting nearby - but what a feeling! what an experience! and you don’t know how it is, loshara! - and fell silent, learned to inhale. Those who were nearby considered our sense of humor to be a sense of complete idiocy and spread powders to us, pursing our lips.
It’s not that we understood something about love there. Either they were ready to sell their homeland for moles on their shoulders, then they got from one feeling to another by hitchhiking, in passing beds. They fell in love like everyone else, quickly, a couple of hours, a week, immediately to the tombstone, each time to the tombstone and honestly did not understand what kind of ex they were asking us, who was there at all? There was nobody, only you. To catch up at once, come to terms right away is no longer pride, go to the end of the world for your beloved Balzac, spend ten days in bedspreads until hungry fainting, give yours - yours! - a cup that is almost a shrine, never before. What does it mean, “are you like that”, who are everyone? I do not love them, but you. And then one day you don’t come at nine, stay to work, drop the call, drop the call, drop as much as you can, get “who the hell are you with” - eight interrogative, six indictments - and understand that this is a coffin, I don’t want to go home to the glass in my throat. So not the same thing. We know everything about love, we know nothing about love.
We do not know how to live about big money, and just about money does not always work. We learned not a thing, neither a history faculty of economics, nor even any circles of cutting and whining. But the professor said, while reading our works - some children achieve terrible skills despite their education - and we shone. You can now earn terrible workmanship on a removable apartment with a shower in the kitchen and instant coffee - but not the worst. And if suddenly we decide to leave, then three weeks is enough for three weeks, and then we will dry the crackers and feed the dog with a cat, and in July, the blueberries also grow, in August watermelons can be stolen from cages, friends, again, are fed with cutlets, their legs aren’t let's stretch it.
We are probably happy. Who would have thought. Recently it turned out that with happiness everything is also simple there. Not when it's good, fun, drunk - but when there is no death at that moment. A broken lip is happiness. New keys in your pocket - happiness. The message from it is clear to whom - happiness. A lost coat is happiness. A ticket to the sea is happiness. A statement on its own is categorical happiness.
And the year ahead is a leap year, to get ink and drink, not to cry, in fact.
And worthless we have something to live for.
We are not healthy as astronauts. We are not even healthy as conscripts. We were already brought into injury interestingly crippled, which was pumped up, sewn up, rebuilt without unnecessary details. And one surgeon said not to twitch if the hand was still dear, and one old herring was not allowed into the office, although the blood flowed from the forehead so that the eyelashes stuck together. We look at a healthy lifestyle with respect, but also from afar, so that they were sick, hurt, will still hurt. The wolf’s pain, the bear’s pain, sometimes they tried to die from something funny, such as gastritis, which was especially sharp, the picture disappeared in the eyes, and the stomach was ripped open with a hot spoon, and lay wet, weak, turned inside out. Roared, giggled, exhaled, said to those who were sitting nearby - but what a feeling! what an experience! and you don’t know how it is, loshara! - and fell silent, learned to inhale. Those who were nearby considered our sense of humor to be a sense of complete idiocy and spread powders to us, pursing our lips.
It’s not that we understood something about love there. Either they were ready to sell their homeland for moles on their shoulders, then they got from one feeling to another by hitchhiking, in passing beds. They fell in love like everyone else, quickly, a couple of hours, a week, immediately to the tombstone, each time to the tombstone and honestly did not understand what kind of ex they were asking us, who was there at all? There was nobody, only you. To catch up at once, come to terms right away is no longer pride, go to the end of the world for your beloved Balzac, spend ten days in bedspreads until hungry fainting, give yours - yours! - a cup that is almost a shrine, never before. What does it mean, “are you like that”, who are everyone? I do not love them, but you. And then one day you don’t come at nine, stay to work, drop the call, drop the call, drop as much as you can, get “who the hell are you with” - eight interrogative, six indictments - and understand that this is a coffin, I don’t want to go home to the glass in my throat. So not the same thing. We know everything about love, we know nothing about love.
We do not know how to live about big money, and just about money does not always work. We learned not a thing, neither a history faculty of economics, nor even any circles of cutting and whining. But the professor said, while reading our works - some children achieve terrible skills despite their education - and we shone. You can now earn terrible workmanship on a removable apartment with a shower in the kitchen and instant coffee - but not the worst. And if suddenly we decide to leave, then three weeks is enough for three weeks, and then we will dry the crackers and feed the dog with a cat, and in July, the blueberries also grow, in August watermelons can be stolen from cages, friends, again, are fed with cutlets, their legs aren’t let's stretch it.
We are probably happy. Who would have thought. Recently it turned out that with happiness everything is also simple there. Not when it's good, fun, drunk - but when there is no death at that moment. A broken lip is happiness. New keys in your pocket - happiness. The message from it is clear to whom - happiness. A lost coat is happiness. A ticket to the sea is happiness. A statement on its own is categorical happiness.
And the year ahead is a leap year, to get ink and drink, not to cry, in fact.
And worthless we have something to live for.
У записи 4 лайков,
0 репостов.
0 репостов.
Эту запись оставил(а) на своей стене Оксана Пыхова
