Колмановский рассказал, что сегодня, до прихода к нам, он успел выступить на каком-то заводе. Его отвезли туда к одиннадцати часам дня, и он пышно (теперь почему-то употребляют нелепое в этом значении слово «пафосно») позавтракал с руководством завода в роскошном директорском кабинете. Но настал час перерыва, и его с почтением проводили в заводской клуб. Зал был набит людьми, а на сцене никого и ничего не было... Нет, не совсем так: на сцене стоял небольшой стол, покрытый красной скатертью, и два стула. На один уселся директор, другой он предложил занять Колмановскому. Тот ещё раз внимательно осмотрел сцену, но так и не смог обнаружить никаких признаков рояля, пианино или даже, скажем, захудалого клавесина.
Он несколько нервно спросил у директора, на чём ему предстоит играть. Тот благодушно ответил, что старое фортепиано списали и выбросили, а новое уже куплено и будет доставлено через несколько дней. Но ведь это не концерт, а встреча, и если Колмановский расскажет рабочим несколько историй о том, как он создавал известные всем песни, все останутся очень довольны и нужный эффект будет достигнут, а, в крайнем случае, у них где-то есть аккордеон...
Даже при рассказе об этом лицо Колмановского стало каменным, и я представил себе, как был удивлен директор, когда рядом с ним вместо мягкого, легкомысленного, интеллигентного собеседника оказался непреклонный и резкий профессионал, который недвусмысленно объяснил ему, что он композитор, а не мастер разговорного жанра, и если в клубе фортепиано нет, то он немедленно встанет и уйдёт.
Директор мгновенно утратил благодушие, подозвал кого-то из своей команды, переговорил с ним по-азербайджански и успокоил Колмановского, что несколько рабочих поехали на соседний завод и привезут оттуда рояль минут через пятнадцать. И действительно, довольно скоро появились люди, которые вкатили на сцену рояль. У него западало несколько клавиш, но, в общем, играть на нем можно было вполне. Так что история кончилась благополучно.
По ходу рассказа почему-то мрачнел Фельцман, а в конце не выдержал и заметил, что благополучный конец – это смотря на чей взгляд, и рассказал, что он в это время выступал на соседнем заводе и, несмотря на западавшие клавиши, исполнил свою необычайно популярную в те годы песню «Ландыши» и вызвал бурную реакцию зала. Он встал и вышел на авансцену раскланиваться. Зрители апплодировали и кричали: «Бис!». Но когда Фельцман решил повторить песню и пошел к роялю, то инструмента на месте не оказалось: его быстро волокли куда-то какие-то подозрительные люди. Так что Колмановский косвенным образом сорвал его удачное выступление...
Он несколько нервно спросил у директора, на чём ему предстоит играть. Тот благодушно ответил, что старое фортепиано списали и выбросили, а новое уже куплено и будет доставлено через несколько дней. Но ведь это не концерт, а встреча, и если Колмановский расскажет рабочим несколько историй о том, как он создавал известные всем песни, все останутся очень довольны и нужный эффект будет достигнут, а, в крайнем случае, у них где-то есть аккордеон...
Даже при рассказе об этом лицо Колмановского стало каменным, и я представил себе, как был удивлен директор, когда рядом с ним вместо мягкого, легкомысленного, интеллигентного собеседника оказался непреклонный и резкий профессионал, который недвусмысленно объяснил ему, что он композитор, а не мастер разговорного жанра, и если в клубе фортепиано нет, то он немедленно встанет и уйдёт.
Директор мгновенно утратил благодушие, подозвал кого-то из своей команды, переговорил с ним по-азербайджански и успокоил Колмановского, что несколько рабочих поехали на соседний завод и привезут оттуда рояль минут через пятнадцать. И действительно, довольно скоро появились люди, которые вкатили на сцену рояль. У него западало несколько клавиш, но, в общем, играть на нем можно было вполне. Так что история кончилась благополучно.
По ходу рассказа почему-то мрачнел Фельцман, а в конце не выдержал и заметил, что благополучный конец – это смотря на чей взгляд, и рассказал, что он в это время выступал на соседнем заводе и, несмотря на западавшие клавиши, исполнил свою необычайно популярную в те годы песню «Ландыши» и вызвал бурную реакцию зала. Он встал и вышел на авансцену раскланиваться. Зрители апплодировали и кричали: «Бис!». Но когда Фельцман решил повторить песню и пошел к роялю, то инструмента на месте не оказалось: его быстро волокли куда-то какие-то подозрительные люди. Так что Колмановский косвенным образом сорвал его удачное выступление...
Kolmanovsky said that today, before coming to us, he managed to speak at some factory. He was taken there at eleven o’clock in the afternoon, and he had a magnificent breakfast (now for some reason they use the ridiculous word “pathos” in this sense) ate breakfast with the factory management in a luxurious director's office. But the time came for a break, and he was reverently carried to the factory club. The hall was packed with people, but there was nobody and nothing on the stage ... No, not quite like that: there was a small table covered with a red tablecloth and two chairs on the stage. The director sat down on one, and he proposed to occupy another with Kolmanovsky. He once again carefully examined the scene, but could not detect any signs of a piano, piano, or even, say, a seedy harpsichord.
He asked the director somewhat nervously what he was to play on. He complacently replied that the old piano was decommissioned and discarded, and the new one has already been bought and will be delivered in a few days. But this is not a concert, but a meeting, and if Kolmanovsky tells the workers several stories about how he created songs known to everyone, everyone will be very satisfied and the desired effect will be achieved, but, in the worst case, they will have an accordion somewhere. ..
Even when I talked about this, Kolmanovsky’s face became stony, and I imagined how surprised the director was when instead of a soft, frivolous, intelligent interlocutor, an adamant and sharp professional turned up next to him, who unequivocally explained to him that he was a composer, not a conversational master genre, and if there is no piano in the club, then he immediately gets up and leaves.
The director instantly lost compassion, called on someone from his team, spoke with him in Azerbaijani, and reassured Kolmanovsky that several workers had gone to a nearby factory and would bring the piano from there in about fifteen minutes. And indeed, pretty soon there were people who rolled the piano onto the stage. He lost a few keys, but, in general, you could play on it completely. So the story ended happily.
In the course of the story, for some reason, Feltsman gloomy, but at the end he could not stand it and noticed that the prosperous end was looking at whose eyes, and said that he was speaking at the neighboring factory at that time and, despite the keys wore down, performed his unusually popular in those years, the song "Lilies of the Valley" caused a stormy reaction from the audience. He stood up and went to the front of the bow. The audience applauded and shouted: "Encore!" But when Feltsman decided to repeat the song and went to the piano, the instrument was not in place: he was quickly dragged somewhere by some suspicious people. So Kolmanovsky indirectly thwarted his successful performance ...
He asked the director somewhat nervously what he was to play on. He complacently replied that the old piano was decommissioned and discarded, and the new one has already been bought and will be delivered in a few days. But this is not a concert, but a meeting, and if Kolmanovsky tells the workers several stories about how he created songs known to everyone, everyone will be very satisfied and the desired effect will be achieved, but, in the worst case, they will have an accordion somewhere. ..
Even when I talked about this, Kolmanovsky’s face became stony, and I imagined how surprised the director was when instead of a soft, frivolous, intelligent interlocutor, an adamant and sharp professional turned up next to him, who unequivocally explained to him that he was a composer, not a conversational master genre, and if there is no piano in the club, then he immediately gets up and leaves.
The director instantly lost compassion, called on someone from his team, spoke with him in Azerbaijani, and reassured Kolmanovsky that several workers had gone to a nearby factory and would bring the piano from there in about fifteen minutes. And indeed, pretty soon there were people who rolled the piano onto the stage. He lost a few keys, but, in general, you could play on it completely. So the story ended happily.
In the course of the story, for some reason, Feltsman gloomy, but at the end he could not stand it and noticed that the prosperous end was looking at whose eyes, and said that he was speaking at the neighboring factory at that time and, despite the keys wore down, performed his unusually popular in those years, the song "Lilies of the Valley" caused a stormy reaction from the audience. He stood up and went to the front of the bow. The audience applauded and shouted: "Encore!" But when Feltsman decided to repeat the song and went to the piano, the instrument was not in place: he was quickly dragged somewhere by some suspicious people. So Kolmanovsky indirectly thwarted his successful performance ...
У записи 2 лайков,
0 репостов.
0 репостов.
Эту запись оставил(а) на своей стене Паша Калашников
