Закат, покидая веранду, задерживается на самоваре.
Но чай остыл или выпит; в блюдце с вареньем - муха.
И тяжелый шиньон очень к лицу Варваре
Андреевне, в профиль - особенно. Крахмальная блузка глухо
застегнута у подбородка. В кресле, с погасшей трубкой,
Вяльцев шуршит газетой с речью Недоброво.
У Варвары Андреевны под шелестящей юбкой
ни-че-го.
Рояль чернеет в гостиной, прислушиваясь к овации
жестких листьев боярышника. Взятые наугад
аккорды студента Максимова будят в саду цикад,
и утки в прозрачном небе, в предчувствии авиации,
плывут в направленьи Германии. Лампа не зажжена,
и Дуня тайком в кабинете читает письмо от Никки.
Дурнушка, но как сложена! и так не похожа на
книги.
Поэтому Эрлих морщится, когда Карташов зовет
сразиться в картишки с ним, доктором и Пригожиным.
Легче прихлопнуть муху, чем отмахнуться от
мыслей о голой племяннице, спасающейся на кожаном
диване от комаров и от жары вообще.
Пригожин сдает, как ест, всем животом на столике.
Спросить,что ли, доктора о небольшом прыще?
Но стоит ли?
Душные летние сумерки, близорукое время дня,
пора, когда всякое целое теряет одну десятую.
"Вас в коломянковой паре можно принять за статую
в дальнем конце аллеи, Петр Ильич". "Меня?" -
смущается деланно Эрлих, протирая платком пенсне.
Но правда: близкое в сумерках сходится в чем-то с далью,
и Эрлих пытается вспомнить, сколько раз он имел Наталью
Федоровну во сне.
Но любит ли Вяльцева доктора? Деревья со всех сторон
липнут к распахнутым окнам усадьбы, как девки к парню.
У них и следует спрашивать, у ихних ворон и крон,
у вяза, проникшего в частности к Варваре Андреевне в спальню;
он единственный видит хозяйку в одних чулках.
Снаружи Дуня зовет купаться в вечернем озере.
Вскочить, опрокинув столик! Но трудно, когда в руках
все козыри.
И хор цикад нарастает по мере того, как число
звезд в саду увеличивается, и кажется ихним голосом.
Что - если в самом деле? "Куда меня занесло?" -
думает Эрлих, возясь в дощатом сортире с поясом.
До станции - тридцать верст; где-то петух поет.
Студент, расстегнув тужурку, упрекает министров в косности.
В провинции тоже никто никому не дает.
Как в космосе.
1993
Но чай остыл или выпит; в блюдце с вареньем - муха.
И тяжелый шиньон очень к лицу Варваре
Андреевне, в профиль - особенно. Крахмальная блузка глухо
застегнута у подбородка. В кресле, с погасшей трубкой,
Вяльцев шуршит газетой с речью Недоброво.
У Варвары Андреевны под шелестящей юбкой
ни-че-го.
Рояль чернеет в гостиной, прислушиваясь к овации
жестких листьев боярышника. Взятые наугад
аккорды студента Максимова будят в саду цикад,
и утки в прозрачном небе, в предчувствии авиации,
плывут в направленьи Германии. Лампа не зажжена,
и Дуня тайком в кабинете читает письмо от Никки.
Дурнушка, но как сложена! и так не похожа на
книги.
Поэтому Эрлих морщится, когда Карташов зовет
сразиться в картишки с ним, доктором и Пригожиным.
Легче прихлопнуть муху, чем отмахнуться от
мыслей о голой племяннице, спасающейся на кожаном
диване от комаров и от жары вообще.
Пригожин сдает, как ест, всем животом на столике.
Спросить,что ли, доктора о небольшом прыще?
Но стоит ли?
Душные летние сумерки, близорукое время дня,
пора, когда всякое целое теряет одну десятую.
"Вас в коломянковой паре можно принять за статую
в дальнем конце аллеи, Петр Ильич". "Меня?" -
смущается деланно Эрлих, протирая платком пенсне.
Но правда: близкое в сумерках сходится в чем-то с далью,
и Эрлих пытается вспомнить, сколько раз он имел Наталью
Федоровну во сне.
Но любит ли Вяльцева доктора? Деревья со всех сторон
липнут к распахнутым окнам усадьбы, как девки к парню.
У них и следует спрашивать, у ихних ворон и крон,
у вяза, проникшего в частности к Варваре Андреевне в спальню;
он единственный видит хозяйку в одних чулках.
Снаружи Дуня зовет купаться в вечернем озере.
Вскочить, опрокинув столик! Но трудно, когда в руках
все козыри.
И хор цикад нарастает по мере того, как число
звезд в саду увеличивается, и кажется ихним голосом.
Что - если в самом деле? "Куда меня занесло?" -
думает Эрлих, возясь в дощатом сортире с поясом.
До станции - тридцать верст; где-то петух поет.
Студент, расстегнув тужурку, упрекает министров в косности.
В провинции тоже никто никому не дает.
Как в космосе.
1993
Sunset, leaving the veranda, lingers on a samovar.
But the tea is cold or drunk; in a saucer with jam - a fly.
And the heavy hairpiece is very to face Barbara
Andreevna, in profile - especially. Starchy blouse dull
fastened at the chin. In the chair, with the tube off,
Vyaltsev rustles with a newspaper with a speech Nedobrovo.
Varvara Andreevna under a rustling skirt
nothing.
The piano turns black in the living room, listening to a standing ovation
hard leaves of hawthorn. Taken at random
student Maximov’s chords wake up in a cicadas garden,
and ducks in a clear sky, in anticipation of aviation,
sail in the direction of Germany. The lamp is not lit
and Dunya secretly reads a letter from Nikki in his office.
Ugly, but how complicated! and so does not look like
books.
Therefore, Ehrlich frowns when Kartashov calls
fight in the cards with him, the doctor and Prigozhin.
It’s easier to slam a fly than to brush it off
thoughts of a naked niece escaping on leather
couch from mosquitoes and from heat in general.
Prigogine hands over, as he eats, with his whole stomach on the table.
Ask a doctor about a small pimple?
But is it worth it?
Stuffy summer twilight, nearsighted time of day,
time when every whole loses one tenth.
"You can be mistaken for a statue in Kolomyanka
at the far end of the alley, Pyotr Ilyich. "" Me? "-
Erlich is embarrassed at it, wiping his pince-nez with a handkerchief.
But the truth: close at dusk converges in some ways with the distance,
and Erlich tries to remember how many times he had Natalia
Fedorovna in a dream.
But does Vyaltsev love a doctor? Trees all around
they stick to the open windows of the estate, like girls to a guy.
They should be asked, their ravens and crowns,
by the elm, which penetrated in particular to Varvara Andreevna in the bedroom;
he is the only one who sees the mistress in stockings alone.
Outside, Dunya calls for a swim in the evening lake.
Jump upside down the table! But it's hard when in your hands
all the trump cards.
And the choir of cicadas grows as the number
stars in the garden is increasing, and it seems theirs voice.
What - if indeed? "Where did I go?" -
Ehrlich thinks, fumbling in a plank toilet with a belt.
To the station - thirty miles; somewhere a rooster is singing.
The student, unbuttoning his jacket, blames the ministers for inertness.
In the province, too, no one gives anyone.
Like in space.
1993
But the tea is cold or drunk; in a saucer with jam - a fly.
And the heavy hairpiece is very to face Barbara
Andreevna, in profile - especially. Starchy blouse dull
fastened at the chin. In the chair, with the tube off,
Vyaltsev rustles with a newspaper with a speech Nedobrovo.
Varvara Andreevna under a rustling skirt
nothing.
The piano turns black in the living room, listening to a standing ovation
hard leaves of hawthorn. Taken at random
student Maximov’s chords wake up in a cicadas garden,
and ducks in a clear sky, in anticipation of aviation,
sail in the direction of Germany. The lamp is not lit
and Dunya secretly reads a letter from Nikki in his office.
Ugly, but how complicated! and so does not look like
books.
Therefore, Ehrlich frowns when Kartashov calls
fight in the cards with him, the doctor and Prigozhin.
It’s easier to slam a fly than to brush it off
thoughts of a naked niece escaping on leather
couch from mosquitoes and from heat in general.
Prigogine hands over, as he eats, with his whole stomach on the table.
Ask a doctor about a small pimple?
But is it worth it?
Stuffy summer twilight, nearsighted time of day,
time when every whole loses one tenth.
"You can be mistaken for a statue in Kolomyanka
at the far end of the alley, Pyotr Ilyich. "" Me? "-
Erlich is embarrassed at it, wiping his pince-nez with a handkerchief.
But the truth: close at dusk converges in some ways with the distance,
and Erlich tries to remember how many times he had Natalia
Fedorovna in a dream.
But does Vyaltsev love a doctor? Trees all around
they stick to the open windows of the estate, like girls to a guy.
They should be asked, their ravens and crowns,
by the elm, which penetrated in particular to Varvara Andreevna in the bedroom;
he is the only one who sees the mistress in stockings alone.
Outside, Dunya calls for a swim in the evening lake.
Jump upside down the table! But it's hard when in your hands
all the trump cards.
And the choir of cicadas grows as the number
stars in the garden is increasing, and it seems theirs voice.
What - if indeed? "Where did I go?" -
Ehrlich thinks, fumbling in a plank toilet with a belt.
To the station - thirty miles; somewhere a rooster is singing.
The student, unbuttoning his jacket, blames the ministers for inertness.
In the province, too, no one gives anyone.
Like in space.
1993
У записи 7 лайков,
1 репостов.
1 репостов.
Эту запись оставил(а) на своей стене Марина Денисова
