Это утро не похоже ни на что, оно и не утро вовсе, а короткий обрывок первого дня: проба, бесплатный образец, авантитул. Нечего делать. Некуда идти. Бессмысленно начинать что–то новое, ведь еще не убрано старое: посуда, скатерти, обертки от подарков, хвоя, осыпавшаяся на паркет.
Ложишься на рассвете, встаешь на закате, попусту болтаешься по дому, смотришь в окно. Солнце первого января что в Москве, что в Питере садится в четыре часа дня, так что достается на нашу долю разве что клочок серого света, иссеченный мелкими, незрелыми снежинками, или красная, болезненная заря, ничего не предвещающая, кроме быстро наваливающейся тьмы.
Странные чувства. Вот только что мы суетились, торопливо разливали шампанское, усердно старались успеть чокнуться, пока длится имперский, медленный бой курантов, пытались уловить и осознать момент таинственного перехода, когда старое время словно бы рассыпается в прах, а нового времени еще нет.
Радовались, как и все всегда радуются в эту минуту, волновались, как будто боялись не справиться, не суметь проскочить в невидимые двери. Но, как и всегда, справились, проскочили. И вот теперь, открыв сонные глаза на вечерней заре, мы входим в это странное состояние — ни восторга, ни огорчения, ни спешки, ни сожаления, ни бодрости, ни усталости, ни похмелья.
Этот день — лишний, как бывает лишним подарок: получить его приятно, а что с ним делать — неизвестно. Этот день — короткий, короче всех остальных в году. В этот день не готовят — всего полно, да и едят только один раз, и то все вчерашнее и без разбору: ассорти салатов, изменивших вкус, подсохшие пироги, которые позабыли накрыть салфеткой, фаршированные яйца, если остались. То ли это завтрак — но с водкой и селедкой; то ли обед, но без супа. Этот день тихий: отсмеялись вчера, отвеселились, обессилели.
Хорошо в этот день быть за городом, на даче, в деревне. Хорошо надеть старую одежду с рваными рукавами, лысую шубу, которую стыдно людям показать, валенки. Хорошо выйти и тупо постоять, бессмысленно глядя на небо, а если повезет — на звезды. Хорошо чувствовать себя — собой: ничьим, непонятным самому себе, уютным и домашним, шестилетним, вечным. Хорошо любить и не ждать подвоха. Хорошо прислониться: к столбу крыльца или к человеку.
Этот день не запомнится, настолько он пуст. Что делали? — ничего. Куда ходили? — никуда. О чем говорили? Да вроде бы ни о чем. Запомнится только пустота и краткость, и приглушенный свет, и драгоценное безделье, и милая вялость, и сладкая зевота, и спутанные мысли, и глубокий ранний сон. Как бы мы жили, если бы этого дня не было! Как справились бы с жизнью, с ее оглушительным и жестоким ревом, с этим валом смысла, понять который мы все равно не успеваем, с валом дней, наматывающим и наматывающим июли, и сентябри, и ноябри!
Лишний, пустой, чудный день, короткая палочка среди трех с половиной сотен длинных, незаметно подсунутый нам, расчетливым, нам, ищущим смысла, объяснений, оправданий. День без числа, вне людского счета, день просто так, — Благодать.
Татьяна Толстая
Ложишься на рассвете, встаешь на закате, попусту болтаешься по дому, смотришь в окно. Солнце первого января что в Москве, что в Питере садится в четыре часа дня, так что достается на нашу долю разве что клочок серого света, иссеченный мелкими, незрелыми снежинками, или красная, болезненная заря, ничего не предвещающая, кроме быстро наваливающейся тьмы.
Странные чувства. Вот только что мы суетились, торопливо разливали шампанское, усердно старались успеть чокнуться, пока длится имперский, медленный бой курантов, пытались уловить и осознать момент таинственного перехода, когда старое время словно бы рассыпается в прах, а нового времени еще нет.
Радовались, как и все всегда радуются в эту минуту, волновались, как будто боялись не справиться, не суметь проскочить в невидимые двери. Но, как и всегда, справились, проскочили. И вот теперь, открыв сонные глаза на вечерней заре, мы входим в это странное состояние — ни восторга, ни огорчения, ни спешки, ни сожаления, ни бодрости, ни усталости, ни похмелья.
Этот день — лишний, как бывает лишним подарок: получить его приятно, а что с ним делать — неизвестно. Этот день — короткий, короче всех остальных в году. В этот день не готовят — всего полно, да и едят только один раз, и то все вчерашнее и без разбору: ассорти салатов, изменивших вкус, подсохшие пироги, которые позабыли накрыть салфеткой, фаршированные яйца, если остались. То ли это завтрак — но с водкой и селедкой; то ли обед, но без супа. Этот день тихий: отсмеялись вчера, отвеселились, обессилели.
Хорошо в этот день быть за городом, на даче, в деревне. Хорошо надеть старую одежду с рваными рукавами, лысую шубу, которую стыдно людям показать, валенки. Хорошо выйти и тупо постоять, бессмысленно глядя на небо, а если повезет — на звезды. Хорошо чувствовать себя — собой: ничьим, непонятным самому себе, уютным и домашним, шестилетним, вечным. Хорошо любить и не ждать подвоха. Хорошо прислониться: к столбу крыльца или к человеку.
Этот день не запомнится, настолько он пуст. Что делали? — ничего. Куда ходили? — никуда. О чем говорили? Да вроде бы ни о чем. Запомнится только пустота и краткость, и приглушенный свет, и драгоценное безделье, и милая вялость, и сладкая зевота, и спутанные мысли, и глубокий ранний сон. Как бы мы жили, если бы этого дня не было! Как справились бы с жизнью, с ее оглушительным и жестоким ревом, с этим валом смысла, понять который мы все равно не успеваем, с валом дней, наматывающим и наматывающим июли, и сентябри, и ноябри!
Лишний, пустой, чудный день, короткая палочка среди трех с половиной сотен длинных, незаметно подсунутый нам, расчетливым, нам, ищущим смысла, объяснений, оправданий. День без числа, вне людского счета, день просто так, — Благодать.
Татьяна Толстая
This morning is not like anything, it is not morning at all, but a short piece of the first day: sample, free sample, avantitul. Nothing to do. Nowhere to go. It is pointless to start something new, because the old has not yet been cleaned: dishes, tablecloths, gift wrappers, needles that showered on the floor.
You lie down at dawn, get up at sunset, in vain hang out around the house, look out the window. The sun of the first of January is in Moscow, that in St. Petersburg, it sets at four in the afternoon, so only a piece of gray light, excised by small, immature snowflakes, or a red, painful dawn that does not bode well except rapidly falling darkness falls on our lot.
Strange feelings. We just fussed, hurriedly poured champagne, tried hard to catch a glass while the imperial, slow battle of the chimes lasted, tried to catch and realize the moment of the mysterious transition, when the old time seemed to crumble to dust, but there is still no new time.
We were happy, as everyone is always happy at this moment, worried, as if they were afraid not to cope, not to be able to slip through the invisible doors. But, as always, they managed, slipped through. And now, having opened sleepy eyes at the evening dawn, we enter this strange state - no rapture, no grief, no rush, no regret, no cheerfulness, no tiredness, no hangover.
This day is superfluous, as it is superfluous: it is pleasant to receive it, but it is unknown what to do with it. This day is short, shorter than all the rest of the year. They don’t cook on this day - everything is full, and they eat only once, and that’s all yesterday and indiscriminately: assorted salads that changed the taste, dried cakes that they forgot to cover with a napkin, stuffed eggs, if any. Whether it's breakfast - but with vodka and herring; or lunch, but without soup. This day is quiet: laughed yesterday, amused, weakened.
It is good that day to be out of town, in the country, in the village. It is good to put on old clothes with torn sleeves, a bald fur coat that is embarrassing for people to show, boots. It’s good to go out and stand stupidly, looking pointlessly at the sky, and if you are lucky, at the stars. It’s good to feel like yourself: no one, incomprehensible to yourself, comfortable and homely, six years old, eternal. It’s good to love and not wait for a dirty trick. Lean well against the pillar of the porch or the person.
This day will not be remembered, it is so empty. What they were doing? - nothing. Where did they go? - nowhere. What were you talking about? Yes, it seems to be about nothing. Only void and brevity, and dim light, and precious idleness, and sweet lethargy, and sweet yawning, and confused thoughts, and a deep early sleep will be remembered. How would we live if this day were not! How would you cope with life, with its deafening and cruel roar, with this shaft of meaning, which we still do not have time to understand, with the shaft of days, winding and winding July, and September, and November!
An extra, empty, wonderful day, a short wand among three and a half hundred long, imperceptibly slipped to us, prudent, to us, who are looking for meaning, explanation, excuses. A day without a number, beyond the human count, a day just like that - Grace.
Tatyana Tolstaya
You lie down at dawn, get up at sunset, in vain hang out around the house, look out the window. The sun of the first of January is in Moscow, that in St. Petersburg, it sets at four in the afternoon, so only a piece of gray light, excised by small, immature snowflakes, or a red, painful dawn that does not bode well except rapidly falling darkness falls on our lot.
Strange feelings. We just fussed, hurriedly poured champagne, tried hard to catch a glass while the imperial, slow battle of the chimes lasted, tried to catch and realize the moment of the mysterious transition, when the old time seemed to crumble to dust, but there is still no new time.
We were happy, as everyone is always happy at this moment, worried, as if they were afraid not to cope, not to be able to slip through the invisible doors. But, as always, they managed, slipped through. And now, having opened sleepy eyes at the evening dawn, we enter this strange state - no rapture, no grief, no rush, no regret, no cheerfulness, no tiredness, no hangover.
This day is superfluous, as it is superfluous: it is pleasant to receive it, but it is unknown what to do with it. This day is short, shorter than all the rest of the year. They don’t cook on this day - everything is full, and they eat only once, and that’s all yesterday and indiscriminately: assorted salads that changed the taste, dried cakes that they forgot to cover with a napkin, stuffed eggs, if any. Whether it's breakfast - but with vodka and herring; or lunch, but without soup. This day is quiet: laughed yesterday, amused, weakened.
It is good that day to be out of town, in the country, in the village. It is good to put on old clothes with torn sleeves, a bald fur coat that is embarrassing for people to show, boots. It’s good to go out and stand stupidly, looking pointlessly at the sky, and if you are lucky, at the stars. It’s good to feel like yourself: no one, incomprehensible to yourself, comfortable and homely, six years old, eternal. It’s good to love and not wait for a dirty trick. Lean well against the pillar of the porch or the person.
This day will not be remembered, it is so empty. What they were doing? - nothing. Where did they go? - nowhere. What were you talking about? Yes, it seems to be about nothing. Only void and brevity, and dim light, and precious idleness, and sweet lethargy, and sweet yawning, and confused thoughts, and a deep early sleep will be remembered. How would we live if this day were not! How would you cope with life, with its deafening and cruel roar, with this shaft of meaning, which we still do not have time to understand, with the shaft of days, winding and winding July, and September, and November!
An extra, empty, wonderful day, a short wand among three and a half hundred long, imperceptibly slipped to us, prudent, to us, who are looking for meaning, explanation, excuses. A day without a number, beyond the human count, a day just like that - Grace.
Tatyana Tolstaya
У записи 31 лайков,
3 репостов,
1802 просмотров.
3 репостов,
1802 просмотров.
Эту запись оставил(а) на своей стене Марина Денисова
