"Потому что искусство поэзии требует слов,
я - один из глухих, облысевших, угрюмых послов
второсортной державы, связавшейся с этой,-
не желая насиловать собственный мозг,
сам себе подавая одежду, спускаюсь в киоск
за вечерней газетой.
Ветер гонит листву. Старых лампочек тусклый накал
в этих грустных краях, чей эпиграф - победа зеркал,
при содействии луж порождает эффект изобилья.
Даже воры крадут апельсин, амальгаму скребя.
Впрочем, чувство, с которым глядишь на себя,-
это чувство забыл я.
В этих грустных краях все рассчитано на зиму: сны,
стены тюрем, пальто, туалеты невест - белизны
новогодней, напитки, секундные стрелки.
Воробьиные кофты и грязь по числу щелочей;
пуританские нравы. Белье. И в руках скрипачей -
деревянные грелки.
Этот край недвижим. Представляя объем валовой
чугуна и свинца, обалделой тряхнешь головой,
вспомнишь прежнюю власть на штыках и казачьих нагайках.
Но садятся орлы, как магнит, на железную смесь.
Даже стулья плетеные держатся здесь
на болтах и на гайках.
Только рыбы в морях знают цену свободе; но их
немота вынуждает нас как бы к созданью своих
этикеток и касс. И пространство торчит прейскурантом.
Время создано смертью. Нуждаясь в телах и вещах,
свойства тех и других оно ищет в сырых овощах.
Кочет внемлет курантам.
Жить в эпоху свершений, имея возвышенный нрав,
к сожалению, трудно. Красавице платье задрав,
видишь то, что искал, а не новые дивные дивы.
И не то чтобы здесь Лобачевского твердо блюдут,
но раздвинутый мир должен где-то сужаться, и тут -
тут конец перспективы.
То ли карту Европы украли агенты властей,
то ль пятерка шестых остающихся в мире частей
чересчур далека. То ли некая добрая фея
надо мной ворожит, но отсюда бежать не могу.
Сам себе наливаю кагор - не кричать же слугу -
да чешу котофея...
То ли пулю в висок, словно в место ошибки перстом,
то ли дернуть отсюдова по морю новым Христом.
Да и как не смешать с пьяных глаз, обалдев от мороза,
паровоз с кораблем - все равно не сгоришь от стыда:
как и челн на воде, не оставит на рельсах следа
колесо паровоза.
Что же пишут в газетах в разделе "Из зала суда"?
Приговор приведен в исполненье. Взглянувши сюда,
обыватель узрит сквозь очки в оловянной оправе,
как лежит человек вниз лицом у кирпичной стены;
но не спит. Ибо брезговать кумполом сны
продырявленным вправе.
Зоркость этой эпохи корнями вплетается в те
времена, неспособные в общей своей слепоте
отличать выпадавших из люлек от выпавших люлек.
Белоглазая чудь дальше смерти не хочет взглянуть.
Жалко, блюдец полно, только не с кем стола вертануть,
чтоб спросить с тебя, Рюрик.
Зоркость этих времен - это зоркость к вещам тупика.
Не по древу умом растекаться пристало пока,
но плевком по стене. И не князя будить - динозавра.
Для последней строки, эх, не вырвать у птицы пера.
Неповинной главе всех и дел-то, что ждать топора
да зеленого лавра."
Декабрь'69
У меня неделя Бродского, видимо.
я - один из глухих, облысевших, угрюмых послов
второсортной державы, связавшейся с этой,-
не желая насиловать собственный мозг,
сам себе подавая одежду, спускаюсь в киоск
за вечерней газетой.
Ветер гонит листву. Старых лампочек тусклый накал
в этих грустных краях, чей эпиграф - победа зеркал,
при содействии луж порождает эффект изобилья.
Даже воры крадут апельсин, амальгаму скребя.
Впрочем, чувство, с которым глядишь на себя,-
это чувство забыл я.
В этих грустных краях все рассчитано на зиму: сны,
стены тюрем, пальто, туалеты невест - белизны
новогодней, напитки, секундные стрелки.
Воробьиные кофты и грязь по числу щелочей;
пуританские нравы. Белье. И в руках скрипачей -
деревянные грелки.
Этот край недвижим. Представляя объем валовой
чугуна и свинца, обалделой тряхнешь головой,
вспомнишь прежнюю власть на штыках и казачьих нагайках.
Но садятся орлы, как магнит, на железную смесь.
Даже стулья плетеные держатся здесь
на болтах и на гайках.
Только рыбы в морях знают цену свободе; но их
немота вынуждает нас как бы к созданью своих
этикеток и касс. И пространство торчит прейскурантом.
Время создано смертью. Нуждаясь в телах и вещах,
свойства тех и других оно ищет в сырых овощах.
Кочет внемлет курантам.
Жить в эпоху свершений, имея возвышенный нрав,
к сожалению, трудно. Красавице платье задрав,
видишь то, что искал, а не новые дивные дивы.
И не то чтобы здесь Лобачевского твердо блюдут,
но раздвинутый мир должен где-то сужаться, и тут -
тут конец перспективы.
То ли карту Европы украли агенты властей,
то ль пятерка шестых остающихся в мире частей
чересчур далека. То ли некая добрая фея
надо мной ворожит, но отсюда бежать не могу.
Сам себе наливаю кагор - не кричать же слугу -
да чешу котофея...
То ли пулю в висок, словно в место ошибки перстом,
то ли дернуть отсюдова по морю новым Христом.
Да и как не смешать с пьяных глаз, обалдев от мороза,
паровоз с кораблем - все равно не сгоришь от стыда:
как и челн на воде, не оставит на рельсах следа
колесо паровоза.
Что же пишут в газетах в разделе "Из зала суда"?
Приговор приведен в исполненье. Взглянувши сюда,
обыватель узрит сквозь очки в оловянной оправе,
как лежит человек вниз лицом у кирпичной стены;
но не спит. Ибо брезговать кумполом сны
продырявленным вправе.
Зоркость этой эпохи корнями вплетается в те
времена, неспособные в общей своей слепоте
отличать выпадавших из люлек от выпавших люлек.
Белоглазая чудь дальше смерти не хочет взглянуть.
Жалко, блюдец полно, только не с кем стола вертануть,
чтоб спросить с тебя, Рюрик.
Зоркость этих времен - это зоркость к вещам тупика.
Не по древу умом растекаться пристало пока,
но плевком по стене. И не князя будить - динозавра.
Для последней строки, эх, не вырвать у птицы пера.
Неповинной главе всех и дел-то, что ждать топора
да зеленого лавра."
Декабрь'69
У меня неделя Бродского, видимо.
"Because the art of poetry requires words,
I am one of the deaf, bald, gloomy ambassadors
second-rate power associated with this -
not wanting to rape your own brain,
giving myself clothes, go down to the kiosk
for the evening newspaper.
The wind drives the foliage. Old light bulbs dim glow
in these sad lands, whose epigraph is the victory of mirrors,
with the assistance of puddles it creates an effect of plenty.
Even thieves steal an orange, scraping an amalgam.
However, the feeling with which you look at yourself -
I forgot this feeling.
In these sad lands everything is designed for the winter: dreams,
prison walls, coats, brides toilets - whiteness
New Year, drinks, second hands.
Sparrow sweatshirts and dirt by the number of alkalis;
Puritan manners. Lingerie. And in the hands of violinists -
wooden heating pads.
This land is immovable. Presenting gross volume
cast iron and lead, awesome shake your head
remember the old power on the bayonets and Cossack whips.
But the eagles sit, like a magnet, on an iron mixture.
Even wicker chairs hold here
on bolts and nuts.
Only fish in the seas know the value of freedom; but their
dumbness forces us, as it were, to the creation of their
labels and cash desks. And the space sticks out the price list.
Time is created by death. Needing bodies and things
it seeks the properties of both in raw vegetables.
Kochet hears the chimes.
Living in an era of accomplishment, having an elevated disposition,
unfortunately difficult. Belle dress up,
You see what you were looking for, and not new marvelous divas.
And it’s not that Lobachevsky is firmly watched here,
but the apart world has to narrow down somewhere, and here -
here is the end of the prospect.
Whether the map of Europe was stolen by agents of the authorities,
then five of the sixth remaining parts in the world
too far away. Is it some kind of fairy
He’s bewitching me, but I can’t escape from here.
I pour Cahors to myself - do not scream to the servant -
Yes, I scratch kotofey ...
Either a bullet in the temple, as if in a place of error with a finger,
or pull from here on the sea by the new Christ.
Yes, and how not to mix with drunk eyes, stunned by the frost,
steam locomotive with a ship - you still can’t burn with shame:
like a shuttle on the water, it will not leave a trace on the rails
steam locomotive wheel.
What do newspapers write in the section “From the courtroom”?
The sentence is executed. Looking here
the layman will see through the glasses in a tin rim,
how a person lies face down against a brick wall;
but not sleeping. For disdain kumpolom dreams
perforated right.
The vigilance of this era is rooted in those
times incapable of total blindness
to distinguish falling from cradles from falling cradles.
The white-eyed chud does not want to look beyond death.
Sorry, the saucer is full, but there’s no one to turn the table with,
to ask you, Rurik.
The vigilance of these times is the vigilance of things of a dead end.
It’s not the tree that spreads with the mind for now,
but spitting on the wall. And do not wake the prince - a dinosaur.
For the last line, eh, don't wrest a feather from a bird.
The innocent chapter of all and deeds is something to wait for an ax
yes green laurel. "
December'69
I have Brodsky’s week, apparently.
I am one of the deaf, bald, gloomy ambassadors
second-rate power associated with this -
not wanting to rape your own brain,
giving myself clothes, go down to the kiosk
for the evening newspaper.
The wind drives the foliage. Old light bulbs dim glow
in these sad lands, whose epigraph is the victory of mirrors,
with the assistance of puddles it creates an effect of plenty.
Even thieves steal an orange, scraping an amalgam.
However, the feeling with which you look at yourself -
I forgot this feeling.
In these sad lands everything is designed for the winter: dreams,
prison walls, coats, brides toilets - whiteness
New Year, drinks, second hands.
Sparrow sweatshirts and dirt by the number of alkalis;
Puritan manners. Lingerie. And in the hands of violinists -
wooden heating pads.
This land is immovable. Presenting gross volume
cast iron and lead, awesome shake your head
remember the old power on the bayonets and Cossack whips.
But the eagles sit, like a magnet, on an iron mixture.
Even wicker chairs hold here
on bolts and nuts.
Only fish in the seas know the value of freedom; but their
dumbness forces us, as it were, to the creation of their
labels and cash desks. And the space sticks out the price list.
Time is created by death. Needing bodies and things
it seeks the properties of both in raw vegetables.
Kochet hears the chimes.
Living in an era of accomplishment, having an elevated disposition,
unfortunately difficult. Belle dress up,
You see what you were looking for, and not new marvelous divas.
And it’s not that Lobachevsky is firmly watched here,
but the apart world has to narrow down somewhere, and here -
here is the end of the prospect.
Whether the map of Europe was stolen by agents of the authorities,
then five of the sixth remaining parts in the world
too far away. Is it some kind of fairy
He’s bewitching me, but I can’t escape from here.
I pour Cahors to myself - do not scream to the servant -
Yes, I scratch kotofey ...
Either a bullet in the temple, as if in a place of error with a finger,
or pull from here on the sea by the new Christ.
Yes, and how not to mix with drunk eyes, stunned by the frost,
steam locomotive with a ship - you still can’t burn with shame:
like a shuttle on the water, it will not leave a trace on the rails
steam locomotive wheel.
What do newspapers write in the section “From the courtroom”?
The sentence is executed. Looking here
the layman will see through the glasses in a tin rim,
how a person lies face down against a brick wall;
but not sleeping. For disdain kumpolom dreams
perforated right.
The vigilance of this era is rooted in those
times incapable of total blindness
to distinguish falling from cradles from falling cradles.
The white-eyed chud does not want to look beyond death.
Sorry, the saucer is full, but there’s no one to turn the table with,
to ask you, Rurik.
The vigilance of these times is the vigilance of things of a dead end.
It’s not the tree that spreads with the mind for now,
but spitting on the wall. And do not wake the prince - a dinosaur.
For the last line, eh, don't wrest a feather from a bird.
The innocent chapter of all and deeds is something to wait for an ax
yes green laurel. "
December'69
I have Brodsky’s week, apparently.
У записи 4 лайков,
2 репостов.
2 репостов.
Эту запись оставил(а) на своей стене Ася Солодова
