Не знаю, как это называется с т.зр. литературоведения, но это очень забавный отрывок.
"И вот погашены лампы, зашла луна, и под тоненький шепот дождя началось низвержение тьмы. Ничто, казалось, не выживет, не выстоит в этом потопе, в этом паводке тьмы; она катила в щели, в замочные скважины, затекала под ставни, затопляла комнаты, там кувшин заглотнет, там стакан, там вазу с красными и желтыми далиями, там угол, там неуступчивую массу комода. И не одна только мебель сводилась на нет; уже почти не осталось ни тела, ни духа, о котором бы можно сказать: «Это он» или «Это она». Лишь поднимется вдруг рука, будто что-то хватая, отгоняя что-то, или кто-то застонет, или вслух захохочет, будто приглашая Ничто посмеяться.
В гостиной, в столовой, на лестнице – замерло все. И тогда-то сквозь ржавые петли и взбухшее от морской сырости дерево (дом ведь, в общем, развалина) отпавшие от тугого, упрямого ветра легкомысленные ветерки отважились забраться вовнутрь. Так и виделось, как, заявившись в гостиную, шелестя клочками обоев, они, хорохорясь, спрашивают – сколько же можно висеть? Не пора ль на покой? Потом, осторожно, вдоль стен, они крались дальше, будто задумчиво спрашивая у красных и желтых розанов на обоях, не пора ли им выцвесть, и дознавались (вкрадчиво, спешить было некуда) у обрывков писем и корзинке, у цветов и у книг (беззащитных сейчас), кто они им – союзники? Или враги? И надолго ль все это?
А потом, подтянувшись на случайном луче оголенной звезды, заплутавшего корабля или это маяка, может быть, на коврах и ступенях, ветерки пробрались по лестнице, пробрались к спальне. Но тут уж им надо уняться. Все прочее пусть пропадает пропадом, здесь же все прочно. Скользким лучам, шальным ветеркам, дышащим над самой постелью, приказано – прочь. И устало, как призраки, подобные перисто-легким перстам и легкопружинистым перьям, только глянув на смеженные веки, на вольно скрещенные руки, подобрав одежды, устало они отступили. Льстиво стелясь, отступили на лестницу, в комнаты для прислуги, в мансарды; спускаясь, согнали румянец с яблок на подносе в столовой, ощипали с роз лепестки, ощупали на мольберте картину, взъерошили ворс на ковре, песком посыпали пол; потом, вдруг, разом все собрались; убрались восвояси; на прощанье все разом издали бесцельный жалостный стон; и кухонная дверь отозвалась; распахнулась; никого не впустила; захлопнулась.
(Тогда мистер Кармайкл, читавший Вергилия, задул свечу. Было за полночь.)"
(Вирджиния Вулф "На маяк")
"И вот погашены лампы, зашла луна, и под тоненький шепот дождя началось низвержение тьмы. Ничто, казалось, не выживет, не выстоит в этом потопе, в этом паводке тьмы; она катила в щели, в замочные скважины, затекала под ставни, затопляла комнаты, там кувшин заглотнет, там стакан, там вазу с красными и желтыми далиями, там угол, там неуступчивую массу комода. И не одна только мебель сводилась на нет; уже почти не осталось ни тела, ни духа, о котором бы можно сказать: «Это он» или «Это она». Лишь поднимется вдруг рука, будто что-то хватая, отгоняя что-то, или кто-то застонет, или вслух захохочет, будто приглашая Ничто посмеяться.
В гостиной, в столовой, на лестнице – замерло все. И тогда-то сквозь ржавые петли и взбухшее от морской сырости дерево (дом ведь, в общем, развалина) отпавшие от тугого, упрямого ветра легкомысленные ветерки отважились забраться вовнутрь. Так и виделось, как, заявившись в гостиную, шелестя клочками обоев, они, хорохорясь, спрашивают – сколько же можно висеть? Не пора ль на покой? Потом, осторожно, вдоль стен, они крались дальше, будто задумчиво спрашивая у красных и желтых розанов на обоях, не пора ли им выцвесть, и дознавались (вкрадчиво, спешить было некуда) у обрывков писем и корзинке, у цветов и у книг (беззащитных сейчас), кто они им – союзники? Или враги? И надолго ль все это?
А потом, подтянувшись на случайном луче оголенной звезды, заплутавшего корабля или это маяка, может быть, на коврах и ступенях, ветерки пробрались по лестнице, пробрались к спальне. Но тут уж им надо уняться. Все прочее пусть пропадает пропадом, здесь же все прочно. Скользким лучам, шальным ветеркам, дышащим над самой постелью, приказано – прочь. И устало, как призраки, подобные перисто-легким перстам и легкопружинистым перьям, только глянув на смеженные веки, на вольно скрещенные руки, подобрав одежды, устало они отступили. Льстиво стелясь, отступили на лестницу, в комнаты для прислуги, в мансарды; спускаясь, согнали румянец с яблок на подносе в столовой, ощипали с роз лепестки, ощупали на мольберте картину, взъерошили ворс на ковре, песком посыпали пол; потом, вдруг, разом все собрались; убрались восвояси; на прощанье все разом издали бесцельный жалостный стон; и кухонная дверь отозвалась; распахнулась; никого не впустила; захлопнулась.
(Тогда мистер Кармайкл, читавший Вергилия, задул свечу. Было за полночь.)"
(Вирджиния Вулф "На маяк")
I do not know what it is called with t.zr. literary criticism, but this is a very funny passage.
"And so the lamps were extinguished, the moon went down, and under a thin whisper of rain, the overthrow of darkness began. Nothing seemed to survive, could not stand in this flood, in this flood of darkness; it rolled into cracks, into keyholes, flowed under shutters, flooded of the room, there the jug is swallowed, there is a glass, there is a vase with red and yellow distances, there is a corner, there is an unstable mass of a chest of drawers, and not only the furniture was reduced to nothing; there was almost no body or spirit left, which could be said: “This is it” or “This is it.” Suddenly a hand suddenly rises, as if grabbing something, driving away something, and whether someone groans or loudly laughs, as if inviting Nothing to laugh.
In the living room, in the dining room, on the stairs - everything froze. And then through rusty loops and a tree swollen from sea dampness (the house is, after all, a ruin), frivolous breezes falling from a stubborn wind ventured to climb inside. And so it was seen how, having declared themselves in the drawing room, rustling with scraps of wallpaper, they, swaggering, asked - how much can one hang? Is it time to rest? Then, cautiously, along the walls, they crept further, as if thoughtfully asking red and yellow rosans on the wallpaper, if it was time for them to fade, and they were inquired (insinuatingly, there was no place to rush) from scraps of letters and a basket, from flowers and from books (defenseless Now), who are they allies? Or enemies? And how long is all this?
And then, having pulled themselves up on a random ray of a naked star, a ship tangled up or a lighthouse, maybe on carpets and steps, winds made their way up the stairs and made their way to the bedroom. But then they need to calm down. All the rest let it disappear, here everything is solid. Slippery rays, crazy breezes breathing over the bed itself, ordered - away. And tiredly, like ghosts, like cirrus-light fingers and light-springy feathers, only having looked at contiguous eyelids, at freely crossed arms, having picked up clothes, they wearily retreated. Flatteringly, they retreated to the stairs, to the rooms for the servants, to the attics; Going down, they drove blush from apples on a tray in the dining room, plucked petals from roses, felt a picture on an easel, ruffled the pile on the carpet, sprinkled sand on the floor; then, all at once, all gathered; retired; goodbye all at once let out an aimless pitiable groan; and the kitchen door responded; burst open; didn’t let anyone in; slammed shut.
(Then Mr. Carmichael, reading Virgil, blew out a candle. It was past midnight.) "
(Virginia Woolf "At the Lighthouse")
"And so the lamps were extinguished, the moon went down, and under a thin whisper of rain, the overthrow of darkness began. Nothing seemed to survive, could not stand in this flood, in this flood of darkness; it rolled into cracks, into keyholes, flowed under shutters, flooded of the room, there the jug is swallowed, there is a glass, there is a vase with red and yellow distances, there is a corner, there is an unstable mass of a chest of drawers, and not only the furniture was reduced to nothing; there was almost no body or spirit left, which could be said: “This is it” or “This is it.” Suddenly a hand suddenly rises, as if grabbing something, driving away something, and whether someone groans or loudly laughs, as if inviting Nothing to laugh.
In the living room, in the dining room, on the stairs - everything froze. And then through rusty loops and a tree swollen from sea dampness (the house is, after all, a ruin), frivolous breezes falling from a stubborn wind ventured to climb inside. And so it was seen how, having declared themselves in the drawing room, rustling with scraps of wallpaper, they, swaggering, asked - how much can one hang? Is it time to rest? Then, cautiously, along the walls, they crept further, as if thoughtfully asking red and yellow rosans on the wallpaper, if it was time for them to fade, and they were inquired (insinuatingly, there was no place to rush) from scraps of letters and a basket, from flowers and from books (defenseless Now), who are they allies? Or enemies? And how long is all this?
And then, having pulled themselves up on a random ray of a naked star, a ship tangled up or a lighthouse, maybe on carpets and steps, winds made their way up the stairs and made their way to the bedroom. But then they need to calm down. All the rest let it disappear, here everything is solid. Slippery rays, crazy breezes breathing over the bed itself, ordered - away. And tiredly, like ghosts, like cirrus-light fingers and light-springy feathers, only having looked at contiguous eyelids, at freely crossed arms, having picked up clothes, they wearily retreated. Flatteringly, they retreated to the stairs, to the rooms for the servants, to the attics; Going down, they drove blush from apples on a tray in the dining room, plucked petals from roses, felt a picture on an easel, ruffled the pile on the carpet, sprinkled sand on the floor; then, all at once, all gathered; retired; goodbye all at once let out an aimless pitiable groan; and the kitchen door responded; burst open; didn’t let anyone in; slammed shut.
(Then Mr. Carmichael, reading Virgil, blew out a candle. It was past midnight.) "
(Virginia Woolf "At the Lighthouse")
У записи 1 лайков,
0 репостов.
0 репостов.
Эту запись оставил(а) на своей стене Евгений Лапин
