ЗАМЕТКА НИ О ЧЕМ
Только что узнала, что, оказывается, я в детстве читала Крапивина. Но не знала, что это Крапивин! И уже практически ничего оттуда не помню. То есть я знакома с творчеством Крапивина и в то же время не знакома. Это прямо в голове не укладывается.
Когда-то мне нравился Лукьяненко. И я знала, что недоброжелатели считают Лукьяненко педофилом и подражателем Крапивина, который, конечно, тоже педофил. Мне было плевать на возможные болезненные подтексты текстов Лукьяненко, но некоторую идеализацию детства я в них уловила и даже наслаждалась ею. А также задавалась вопросом: если Лукьяненко подражает Крапивину, если он только его бледный отголосок, то как же мощен тогда оригинал? Проза Крапивина рисовалась мне в какой-то сладостной голубой дымке, представлялось совершенной утопией, квинтэссенцией советской культуры детства, эдаким пионерским Эдемом. И, естественно, после такого я была не в силах столкнуться с реальностью, то есть попросту почитать Крапивина. Так бывает. Но судьба решила, что так быть не должно, и заставила меня прочитать Крапивина даже раньше, чем Лукьяненко. Может быть, тем самым еще и подготовив к восприятию последнего. Вот, оказывается, что такое ирония судьбы.
Только что узнала, что, оказывается, я в детстве читала Крапивина. Но не знала, что это Крапивин! И уже практически ничего оттуда не помню. То есть я знакома с творчеством Крапивина и в то же время не знакома. Это прямо в голове не укладывается.
Когда-то мне нравился Лукьяненко. И я знала, что недоброжелатели считают Лукьяненко педофилом и подражателем Крапивина, который, конечно, тоже педофил. Мне было плевать на возможные болезненные подтексты текстов Лукьяненко, но некоторую идеализацию детства я в них уловила и даже наслаждалась ею. А также задавалась вопросом: если Лукьяненко подражает Крапивину, если он только его бледный отголосок, то как же мощен тогда оригинал? Проза Крапивина рисовалась мне в какой-то сладостной голубой дымке, представлялось совершенной утопией, квинтэссенцией советской культуры детства, эдаким пионерским Эдемом. И, естественно, после такого я была не в силах столкнуться с реальностью, то есть попросту почитать Крапивина. Так бывает. Но судьба решила, что так быть не должно, и заставила меня прочитать Крапивина даже раньше, чем Лукьяненко. Может быть, тем самым еще и подготовив к восприятию последнего. Вот, оказывается, что такое ирония судьбы.
NOTICE ABOUT WHAT
I just found out that, as it turns out, I read Krapivin as a child. But did not know that this is Krapivin! And practically I don’t remember anything from there. That is, I am familiar with the work of Krapivin and at the same time I am not familiar with it. It doesn’t fit right in the head.
I once liked Lukyanenko. And I knew that ill-wishers consider Lukyanenko a pedophile and imitator of Krapivin, who, of course, is also a pedophile. I didn’t care about the possible painful overtones of Lukyanenko’s texts, but I caught some idealization of my childhood and even enjoyed it. She also asked herself: if Lukyanenko imitates Krapivin, if he is only his pale echo, then how powerful is the original? Krapivin's prose was drawn to me in some kind of sweet blue haze, it seemed to be a perfect utopia, the quintessence of Soviet childhood culture, a kind of pioneering Eden. And, of course, after this I was not able to face reality, that is, simply reading Krapivin. It happens. But fate decided that this should not be so, and made me read Krapivin even earlier than Lukyanenko. Perhaps, by doing so, also preparing for the perception of the latter. Here, it turns out that such is the irony of fate.
I just found out that, as it turns out, I read Krapivin as a child. But did not know that this is Krapivin! And practically I don’t remember anything from there. That is, I am familiar with the work of Krapivin and at the same time I am not familiar with it. It doesn’t fit right in the head.
I once liked Lukyanenko. And I knew that ill-wishers consider Lukyanenko a pedophile and imitator of Krapivin, who, of course, is also a pedophile. I didn’t care about the possible painful overtones of Lukyanenko’s texts, but I caught some idealization of my childhood and even enjoyed it. She also asked herself: if Lukyanenko imitates Krapivin, if he is only his pale echo, then how powerful is the original? Krapivin's prose was drawn to me in some kind of sweet blue haze, it seemed to be a perfect utopia, the quintessence of Soviet childhood culture, a kind of pioneering Eden. And, of course, after this I was not able to face reality, that is, simply reading Krapivin. It happens. But fate decided that this should not be so, and made me read Krapivin even earlier than Lukyanenko. Perhaps, by doing so, also preparing for the perception of the latter. Here, it turns out that such is the irony of fate.
У записи 6 лайков,
0 репостов,
281 просмотров.
0 репостов,
281 просмотров.
Эту запись оставил(а) на своей стене Маргарита Скоморох
