Не хочу привязывать ни к каким религиозным праздникам....

Не хочу привязывать ни к каким религиозным праздникам. Просто, написав одну часть, поняла, что не успокоюсь, пока не дорасскажу историю до конца. И вот сегодня дорассказала :) Читать, наверное, будет непросто - я баловалась с рифмами и ритмом, как могла :))

Про волхвов.

***
Он так древен, что, верно, помнит Мафусаила.
Он почти не покидает кресла, не выходит из дома.
Судьба сто крат раскроила его, сметала, по новой сшила.
Он схоронил всех друзей, сыновей, знакомых.
Никто не стучит в его дверь, телефон, как черная рыба,
Нем, хотя еще слышит другое пространство.
Жизнь, очевидно, в награду за постоянство
Его не гонит, а Смерть про него забыла.
Он, как бабочка, сух и так же, наверное, хрупок.
Глядит целый день из окна и трясущимися руками
Вытирает глаза. Список его покупок
Ограничен хлебом, кефиром и творожками.
Но раз в году, в декабре, он проснется почти счастливым,
Кряхтя обувшись, ветхим шарфом укутает шею
И отправится в дальний путь - через парковую аллею,
Мимо булочной, канцтоваров, палатки с пивом.
И если бы кто-то из всех, кому до него нет дела
В предновогоднем чаду - случайный прохожий или сосед
Спросил, куда он спешит, он улыбнулся бы радостно и несмело:
Рождество. Вдруг кто заглянет? Надо купить конфет.

***
Он так древен, что все его радости и обиды
Стерлись в пыль. Внуков много. Но - приезжают редко.
Он путает их. Одного лишь всегда называет Давидом,
А другую, с печальным и тонким лицом, неизменно зовет Ревекка.
Они, появляясь, легко разгоняют тени,
Привозят запахи города, шумные новости и подарки,
Спускают его коляску с крыльца, прикрывают пледом колени,
И катают его по аллеям в больничном парке.
Доктора им шепчут “удивительно крепок! Но - нарушает режим.”
Он слывет в этом доме кутилой и донжуаном,
Не блюдет диет, вместо морса порой пьет джин,
И при встречах целует ручки знакомым дамам.
И еще - раз в году, в белый вечер, когда повсюду
Зажигают свечи, ждут снега и вспоминают сказки,
Он, давно не ходячий, встает со своей коляски,
И даже его врачи утверждают, что это чудо.
А он говорит - Рождество! И в руках у него коробка
Появляется вдруг словно из ниоткуда.
Там, укутана в пух, в белом снеге, в бордовом шелке,
Ровно дышит звезда золотым, безмятежным светом.
Он качает ее, как ребенка, и бормочет ей что-то при этом,
И несет ее через темный холл - к наряженной ёлке.

***
Он так древен, что даже время над ним не властно:
Сутки, месяцы - все расплывается и слоится.
Он никому не верит, не просит, и не боится.
Он, конечно, слепец. Но ссориться с ним опасно.
Те, что служат ему, иногда нарушают его молчанье.
Молодые волчата, гангстеры первой крови,
Он их помнит по именам, но узнает - по дыханью.
И почти всегда обрывает на полуслове.
И ни весточки для него у реальности не осталось,
Все случилось, сбылось и стало, и вновь по кругу.
Его навещают не страх и не совесть, а только жалость
Одинаково сильная - и к врагу, и к любому другу.
Он слушает новости иногда. Просто так, от скуки.
Половина событий в мире - его рук дело.
Впрочем, они трясутся - эти зрячие руки.
И лишь раз в году, в декабре, когда небо становится белым,
Он, проснувшись, подходит к окну, он глядит - и не может никак оторваться -
Как плывут облака, как машины снуют перед домом,
Он смеется, и мир ему кажется незнакомым,
Таким прозрачным и чистым, что страшно к нему прикасаться.
И всем, кто тогда по какой-то причине окажется рядом,
Всем, кому он смотрит в глаза неожиданно ясным взглядом,
На мгновение кажется, что сквозь старческие морщины
Проступает другое лицо, много яростней и моложе.
А он говорит им: само собой чудо - ведь Рождество же!
Для чудес не найдется ни лучшего времени, ни причины...

***
Оседают облака
На верблюжие бока,
Над землей плывет неслышно,
Караван издалека.
Он идет сквозь стыль и мрак
А когда замедлит шаг -
Из окна ему навстречу
Босиком выходит маг.
Путь и долог, и далек,
Через небо на восток,
Где в яслях сопит младенец,
Запеленутый в платок.
Три бессмертных мудреца.
Их дары - на дне ларца:
Ладан, золото и мирра.
А над ними - длань Творца.