Как долго я не высыпалась,
писала медленно, да зря.
Прощай, моя высокопарность!
Привет, любезные друзья!
Да здравствует любовь и легкость!
А то всю ночь в дыму сижу,
и тяжко тащится мой локоть,
строку влача, словно баржу.
А утром, свет опережая,
всплывает в глубине окна
лицо мое, словно чужая
предсмертно белая луна.
Не мил мне чистый снег на крышах,
мне тяжело мое чело,
и все затем, чтоб добрый критик
не понял в этом ничего.
Ну нет, теперь беру тетрадку
и, выбравши любой предлог,
описываю по порядку
все, что мне в голову придет.
Я пред бумагой не робею
и опишу одну из сред,
когда меня позвал к обеду
сосед-литературовед.
Он был настолько выше быта
и так воспитан и умен,
что обошла его обида
былых и нынешних времен.
Он обещал мне, что наука,
известная его уму,
откроет мне, какая мука
угодна сердцу моему.
С улыбкой грусти и привета
открыла дверь в тепло и свет
жена литературоведа,
сама литературовед.
Пока с меня пальто снимала
их просвещенная семья,
ждала я знака и сигнала,
чтобы понять, при чем здесь я.
Но, размышляя мимолетно,
я поняла мою вину:
что ж за обед без рифмоплета
и мебели под старину?
Все так и было: стол накрытый
дышал свечами, цвел паркет,
и чужеземец именитый
молчал, покуривая кент.
Литературой мы дышали,
пока хозяин вел нас в зал
и говорил о Мандельштаме,
Цветаеву он также знал.
Он оценил их одаренность,
и, некрасива, но умна,
познанья тяжкую огромность
делила с ним его жена.
Я думала: "Господь вседобрый!
Прости мне разум, полный тьмы,
вели, чтобы соблазн съедобный
отвлек их мысли и умы.
Скажи им, что пора обедать,
вели им хоть на час забыть
о том, чем им так сладко ведать,
о том, чем мне так страшно быть.
Придвинув спину к их камину,
пока не пробил час поэм,
за Мандельштама и Марину
я отогреюсь и поем.
И, озирая мир кромешный,
используй, боже, власть твою,
чтоб нас простил их прах безгрешный
за то, что нам не быть в раю".
В прощенье мне теплом собрата
повеяло, и со двора
вошла прекрасная собака,
с душой, исполненной добра.
Затем мы занялись обедом.
Я и хозяин пили ром,
нет, я пила, он этим ведал,
н все же разразился гром.
Он знал: коль ложь не бестолкова,
она не осквернит уста,
я знала: за лукавство слова
наказывает немота.
Он, сокрушаясь бесполезно,
стал разум мой учить уму,
и я ответила любезно:
"Потом, мой друг, когда умру,
вы мне успеете ответить.
Но как же мне с собою быть?
Ведь перед тем, как мною ведать,
вам следует меня убить".
Мы помирились в воскресенье.
- У нас обед. А что у вас?
- А у меня стихотворенье.
Оно написано как раз.
Б. Ахмадулина
писала медленно, да зря.
Прощай, моя высокопарность!
Привет, любезные друзья!
Да здравствует любовь и легкость!
А то всю ночь в дыму сижу,
и тяжко тащится мой локоть,
строку влача, словно баржу.
А утром, свет опережая,
всплывает в глубине окна
лицо мое, словно чужая
предсмертно белая луна.
Не мил мне чистый снег на крышах,
мне тяжело мое чело,
и все затем, чтоб добрый критик
не понял в этом ничего.
Ну нет, теперь беру тетрадку
и, выбравши любой предлог,
описываю по порядку
все, что мне в голову придет.
Я пред бумагой не робею
и опишу одну из сред,
когда меня позвал к обеду
сосед-литературовед.
Он был настолько выше быта
и так воспитан и умен,
что обошла его обида
былых и нынешних времен.
Он обещал мне, что наука,
известная его уму,
откроет мне, какая мука
угодна сердцу моему.
С улыбкой грусти и привета
открыла дверь в тепло и свет
жена литературоведа,
сама литературовед.
Пока с меня пальто снимала
их просвещенная семья,
ждала я знака и сигнала,
чтобы понять, при чем здесь я.
Но, размышляя мимолетно,
я поняла мою вину:
что ж за обед без рифмоплета
и мебели под старину?
Все так и было: стол накрытый
дышал свечами, цвел паркет,
и чужеземец именитый
молчал, покуривая кент.
Литературой мы дышали,
пока хозяин вел нас в зал
и говорил о Мандельштаме,
Цветаеву он также знал.
Он оценил их одаренность,
и, некрасива, но умна,
познанья тяжкую огромность
делила с ним его жена.
Я думала: "Господь вседобрый!
Прости мне разум, полный тьмы,
вели, чтобы соблазн съедобный
отвлек их мысли и умы.
Скажи им, что пора обедать,
вели им хоть на час забыть
о том, чем им так сладко ведать,
о том, чем мне так страшно быть.
Придвинув спину к их камину,
пока не пробил час поэм,
за Мандельштама и Марину
я отогреюсь и поем.
И, озирая мир кромешный,
используй, боже, власть твою,
чтоб нас простил их прах безгрешный
за то, что нам не быть в раю".
В прощенье мне теплом собрата
повеяло, и со двора
вошла прекрасная собака,
с душой, исполненной добра.
Затем мы занялись обедом.
Я и хозяин пили ром,
нет, я пила, он этим ведал,
н все же разразился гром.
Он знал: коль ложь не бестолкова,
она не осквернит уста,
я знала: за лукавство слова
наказывает немота.
Он, сокрушаясь бесполезно,
стал разум мой учить уму,
и я ответила любезно:
"Потом, мой друг, когда умру,
вы мне успеете ответить.
Но как же мне с собою быть?
Ведь перед тем, как мною ведать,
вам следует меня убить".
Мы помирились в воскресенье.
- У нас обед. А что у вас?
- А у меня стихотворенье.
Оно написано как раз.
Б. Ахмадулина
How long have I not had enough sleep
wrote slowly and in vain.
Goodbye, my arrogance!
Hello, dear friends!
Long live love and lightness!
And then all night in the smoke I sit,
and my elbow is dragging hard
a string of vlacha, like a barge.
And in the morning, the light ahead,
pops up in the depths of the window
my face is like someone else's
the deadly white moon.
I don't like clean snow on the roofs,
it's hard for me
and all that good critic
I did not understand this.
Well, no, now I take a notebook
and choosing any excuse
describe in order
everything that comes to my mind.
I'm not afraid of the paper
and describe one of the environments
when I called for dinner
neighbor literary critic.
He was so superior
and so educated and smart,
what went around his insult
past and present times.
He promised me that science,
known to his mind
will reveal to me what kind of flour
pleasing my heart.
With a smile of sadness and greetings
opened the door to heat and light
literary wife,
literary scholar herself.
Bye I took off my coat
their enlightened family,
I waited for the sign and the signal
to understand what have I.
But, thinking fleetingly,
I understood my guilt:
Well for dinner without rhyme
and antique furniture?
Everything was as it was: a table laid
breathed candles, flowered parquet,
and eminent stranger
silent, smoking Kent.
With the literature we breathed,
while the owner led us to the hall
and talked about mandelstam
Tsvetaeva he also knew.
He appreciated their endowments,
and ugly but smart
knowledge of immense enormity
shared with him his wife.
I thought: "The Lord is all-good!"
Forgive me a mind full of darkness
led to the temptation edible
distracted their thoughts and minds.
Tell them it's time to have dinner
led them to forget for an hour
about what they are so sweet to know
about what makes me so scared.
Moving your back to their fireplace
until the hour of poems struck,
for Mandelstam and Marina
I'll warm up and sing.
And, looking around the world pitch,
use, oh, thy power,
that we may be forgiven by their ashes sinless
for not being in heaven. "
Forgiveness to me warmth fellow
breathed and from the yard
a beautiful dog came in
with a soul full of good.
Then we went to lunch.
I and the owner drank rum,
No, I drank, he knew it,
but still thunder erupted.
He knew: if the lie is not stupid,
she does not defile the lips
I knew: for the cunning word
punishes dumbness.
He, lamenting useless,
my mind has become to teach the mind,
and I answered kindly:
"Then, my friend, when I die,
you will have time to answer me.
But how should I be with myself?
After all, before you know me
you should kill me. "
We made up on Sunday.
- We have lunch. What about you?
- And I have a poem.
It is written just.
B. Akhmadulina
wrote slowly and in vain.
Goodbye, my arrogance!
Hello, dear friends!
Long live love and lightness!
And then all night in the smoke I sit,
and my elbow is dragging hard
a string of vlacha, like a barge.
And in the morning, the light ahead,
pops up in the depths of the window
my face is like someone else's
the deadly white moon.
I don't like clean snow on the roofs,
it's hard for me
and all that good critic
I did not understand this.
Well, no, now I take a notebook
and choosing any excuse
describe in order
everything that comes to my mind.
I'm not afraid of the paper
and describe one of the environments
when I called for dinner
neighbor literary critic.
He was so superior
and so educated and smart,
what went around his insult
past and present times.
He promised me that science,
known to his mind
will reveal to me what kind of flour
pleasing my heart.
With a smile of sadness and greetings
opened the door to heat and light
literary wife,
literary scholar herself.
Bye I took off my coat
their enlightened family,
I waited for the sign and the signal
to understand what have I.
But, thinking fleetingly,
I understood my guilt:
Well for dinner without rhyme
and antique furniture?
Everything was as it was: a table laid
breathed candles, flowered parquet,
and eminent stranger
silent, smoking Kent.
With the literature we breathed,
while the owner led us to the hall
and talked about mandelstam
Tsvetaeva he also knew.
He appreciated their endowments,
and ugly but smart
knowledge of immense enormity
shared with him his wife.
I thought: "The Lord is all-good!"
Forgive me a mind full of darkness
led to the temptation edible
distracted their thoughts and minds.
Tell them it's time to have dinner
led them to forget for an hour
about what they are so sweet to know
about what makes me so scared.
Moving your back to their fireplace
until the hour of poems struck,
for Mandelstam and Marina
I'll warm up and sing.
And, looking around the world pitch,
use, oh, thy power,
that we may be forgiven by their ashes sinless
for not being in heaven. "
Forgiveness to me warmth fellow
breathed and from the yard
a beautiful dog came in
with a soul full of good.
Then we went to lunch.
I and the owner drank rum,
No, I drank, he knew it,
but still thunder erupted.
He knew: if the lie is not stupid,
she does not defile the lips
I knew: for the cunning word
punishes dumbness.
He, lamenting useless,
my mind has become to teach the mind,
and I answered kindly:
"Then, my friend, when I die,
you will have time to answer me.
But how should I be with myself?
After all, before you know me
you should kill me. "
We made up on Sunday.
- We have lunch. What about you?
- And I have a poem.
It is written just.
B. Akhmadulina
У записи 8 лайков,
0 репостов,
544 просмотров.
0 репостов,
544 просмотров.
Эту запись оставил(а) на своей стене Анастасия Пупынина
