Настроение сегодняшнего дня... иногда открывание внешнего жесткого диска с фотографиями многолетней давности приводит вот к таким размышлениям...
***
Вот я вновь посетил
эту местность любви, полуостров заводов,
парадиз мастерских и аркадию фабрик,
рай речный пароходов,
я опять прошептал:
вот я снова в младенческих ларах.
Вот я вновь пробежал Малой Охтой сквозь тысячу арок.
Предо мною река
распласталась под каменно-угольным дымом,
за спиною трамвай
прогремел на мосту невредимом,
и кирпичных оград
просветлела внезапно угрюмость.
Добрый день, вот мы встретились, бедная юность.
Джаз предместий приветствует нас,
слышишь трубы предместий,
золотой диксиленд
в черных кепках прекрасный, прелестный,
не душа и не плоть —
чья-то тень над родным патефоном,
словно платье твое вдруг подброшено вверх саксофоном.
В ярко-красном кашне
и в плаще в подворотнях, в парадных
ты стоишь на виду
на мосту возле лет безвозвратных,
прижимая к лицу недопитый стакан лимонада,
и ревет позади дорогая труба комбината.
Добрый день. Ну и встреча у нас.
До чего ты бесплотна:
рядом новый закат
гонит вдаль огневые полотна.
До чего ты бедна. Столько лет,
а промчались напрасно.
Добрый день, моя юность. Боже мой, до чего ты прекрасна.
По замерзшим холмам
молчаливо несутся борзые,
среди красных болот
возникают гудки поездные,
на пустое шоссе,
пропадая в дыму редколесья,
вылетают такси, и осины глядят в поднебесье.
Это наша зима.
Современный фонарь смотрит мертвенным оком,
предо мною горят
ослепительно тысячи окон.
Возвышаю свой крик,
чтоб с домами ему не столкнуться:
это наша зима все не может обратно вернуться.
Не до смерти ли, нет,
мы ее не найдем, не находим.
От рожденья на свет
ежедневно куда-то уходим,
словно кто-то вдали
в новостройках прекрасно играет.
Разбегаемся все. Только смерть нас одна собирает.
Значит, нету разлук.
Существует громадная встреча.
Значит, кто-то нас вдруг
в темноте обнимает за плечи,
и полны темноты,
и полны темноты и покоя,
мы все вместе стоим над холодной блестящей рекою.
Как легко нам дышать,
оттого, что подобно растенью
в чьей-то жизни чужой
мы становимся светом и тенью
или больше того —
оттого, что мы все потеряем,
отбегая навек, мы становимся смертью и раем.
Вот я вновь прохожу
в том же светлом раю — с остановки налево,
предо мною бежит,
закрываясь ладонями, новая Ева,
ярко-красный Адам
вдалеке появляется в арках,
невский ветер звенит заунывно в развешанных арфах.
Как стремительна жизнь
в черно-белом раю новостроек.
Обвивается змей,
и безмолвствует небо героик,
ледяная гора
неподвижно блестит у фонтана,
вьется утренний снег, и машины летят неустанно.
Неужели не я,
освещенный тремя фонарями,
столько лет в темноте
по осколкам бежал пустырями,
и сиянье небес
у подъемного крана клубилось?
Неужели не я? Что-то здесь навсегда изменилось.
Кто-то новый царит,
безымянный, прекрасный, всесильный,
над отчизной горит,
разливается свет темно-синий,
и в глазах у борзых
шелестят фонари — по цветочку,
кто-то вечно идет возле новых домов в одиночку.
Значит, нету разлук.
Значит, зря мы просили прощенья
у своих мертвецов.
Значит, нет для зимы возвращенья.
Остается одно:
по земле проходить бестревожно.
Невозможно отстать. Обгонять — только это возможно.
То, куда мы спешим,
этот ад или райское место,
или попросту мрак,
темнота, это все неизвестно,
дорогая страна,
постоянный предмет воспеванья,
не любовь ли она? Нет, она не имеет названья.
Это — вечная жизнь:
поразительный мост, неумолчное слово,
проплыванье баржи,
оживленье любви, убиванье былого,
пароходов огни
и сиянье витрин, звон трамваев далеких,
плеск холодной воды возле брюк твоих вечношироких.
Поздравляю себя
с этой ранней находкой, с тобою,
поздравляю себя
с удивительно горькой судьбою,
с этой вечной рекой,
с этим небом в прекрасных осинах,
с описаньем утрат за безмолвной толпой магазинов.
Не жилец этих мест,
не мертвец, а какой-то посредник,
совершенно один,
ты кричишь о себе напоследок:
никого не узнал,
обознался, забыл, обманулся,
слава Богу, зима. Значит, я никуда не вернулся.
Слава Богу, чужой.
Никого я здесь не обвиняю.
Ничего не узнать.
Я иду, тороплюсь, обгоняю.
Как легко мне теперь,
оттого, что ни с кем не расстался.
Слава Богу, что я на земле без отчизны остался.
Поздравляю себя!
Сколько лет проживу, ничего мне не надо.
Сколько лет проживу,
сколько дам на стакан лимонада.
Сколько раз я вернусь —
но уже не вернусь — словно дом запираю,
сколько дам я за грусть от кирпичной трубы и собачьего лая.
И. Бродский
***
Вот я вновь посетил
эту местность любви, полуостров заводов,
парадиз мастерских и аркадию фабрик,
рай речный пароходов,
я опять прошептал:
вот я снова в младенческих ларах.
Вот я вновь пробежал Малой Охтой сквозь тысячу арок.
Предо мною река
распласталась под каменно-угольным дымом,
за спиною трамвай
прогремел на мосту невредимом,
и кирпичных оград
просветлела внезапно угрюмость.
Добрый день, вот мы встретились, бедная юность.
Джаз предместий приветствует нас,
слышишь трубы предместий,
золотой диксиленд
в черных кепках прекрасный, прелестный,
не душа и не плоть —
чья-то тень над родным патефоном,
словно платье твое вдруг подброшено вверх саксофоном.
В ярко-красном кашне
и в плаще в подворотнях, в парадных
ты стоишь на виду
на мосту возле лет безвозвратных,
прижимая к лицу недопитый стакан лимонада,
и ревет позади дорогая труба комбината.
Добрый день. Ну и встреча у нас.
До чего ты бесплотна:
рядом новый закат
гонит вдаль огневые полотна.
До чего ты бедна. Столько лет,
а промчались напрасно.
Добрый день, моя юность. Боже мой, до чего ты прекрасна.
По замерзшим холмам
молчаливо несутся борзые,
среди красных болот
возникают гудки поездные,
на пустое шоссе,
пропадая в дыму редколесья,
вылетают такси, и осины глядят в поднебесье.
Это наша зима.
Современный фонарь смотрит мертвенным оком,
предо мною горят
ослепительно тысячи окон.
Возвышаю свой крик,
чтоб с домами ему не столкнуться:
это наша зима все не может обратно вернуться.
Не до смерти ли, нет,
мы ее не найдем, не находим.
От рожденья на свет
ежедневно куда-то уходим,
словно кто-то вдали
в новостройках прекрасно играет.
Разбегаемся все. Только смерть нас одна собирает.
Значит, нету разлук.
Существует громадная встреча.
Значит, кто-то нас вдруг
в темноте обнимает за плечи,
и полны темноты,
и полны темноты и покоя,
мы все вместе стоим над холодной блестящей рекою.
Как легко нам дышать,
оттого, что подобно растенью
в чьей-то жизни чужой
мы становимся светом и тенью
или больше того —
оттого, что мы все потеряем,
отбегая навек, мы становимся смертью и раем.
Вот я вновь прохожу
в том же светлом раю — с остановки налево,
предо мною бежит,
закрываясь ладонями, новая Ева,
ярко-красный Адам
вдалеке появляется в арках,
невский ветер звенит заунывно в развешанных арфах.
Как стремительна жизнь
в черно-белом раю новостроек.
Обвивается змей,
и безмолвствует небо героик,
ледяная гора
неподвижно блестит у фонтана,
вьется утренний снег, и машины летят неустанно.
Неужели не я,
освещенный тремя фонарями,
столько лет в темноте
по осколкам бежал пустырями,
и сиянье небес
у подъемного крана клубилось?
Неужели не я? Что-то здесь навсегда изменилось.
Кто-то новый царит,
безымянный, прекрасный, всесильный,
над отчизной горит,
разливается свет темно-синий,
и в глазах у борзых
шелестят фонари — по цветочку,
кто-то вечно идет возле новых домов в одиночку.
Значит, нету разлук.
Значит, зря мы просили прощенья
у своих мертвецов.
Значит, нет для зимы возвращенья.
Остается одно:
по земле проходить бестревожно.
Невозможно отстать. Обгонять — только это возможно.
То, куда мы спешим,
этот ад или райское место,
или попросту мрак,
темнота, это все неизвестно,
дорогая страна,
постоянный предмет воспеванья,
не любовь ли она? Нет, она не имеет названья.
Это — вечная жизнь:
поразительный мост, неумолчное слово,
проплыванье баржи,
оживленье любви, убиванье былого,
пароходов огни
и сиянье витрин, звон трамваев далеких,
плеск холодной воды возле брюк твоих вечношироких.
Поздравляю себя
с этой ранней находкой, с тобою,
поздравляю себя
с удивительно горькой судьбою,
с этой вечной рекой,
с этим небом в прекрасных осинах,
с описаньем утрат за безмолвной толпой магазинов.
Не жилец этих мест,
не мертвец, а какой-то посредник,
совершенно один,
ты кричишь о себе напоследок:
никого не узнал,
обознался, забыл, обманулся,
слава Богу, зима. Значит, я никуда не вернулся.
Слава Богу, чужой.
Никого я здесь не обвиняю.
Ничего не узнать.
Я иду, тороплюсь, обгоняю.
Как легко мне теперь,
оттого, что ни с кем не расстался.
Слава Богу, что я на земле без отчизны остался.
Поздравляю себя!
Сколько лет проживу, ничего мне не надо.
Сколько лет проживу,
сколько дам на стакан лимонада.
Сколько раз я вернусь —
но уже не вернусь — словно дом запираю,
сколько дам я за грусть от кирпичной трубы и собачьего лая.
И. Бродский
The mood of today ... sometimes opening an external hard drive with photos from years ago leads to such reflections ...
***
So I visited again
this land of love, the peninsula of factories,
paradise of workshops and arcade of factories,
paradise of river steamers,
I whispered again:
here I am again in infant chests.
So I again ran Malaya Okhta through a thousand arches.
Before me the river
sprawled under the coal smoke,
behind the back tram
thundered on the bridge unharmed,
and brick fences
the gloom suddenly brightened.
Good afternoon, here we are, poor youth.
Suburban jazz welcomes us
you hear the trumpets of the outskirts,
golden dixieland
in black caps beautiful, adorable,
not soul or flesh -
someone's shadow over the native gramophone,
as if your dress was suddenly thrown up by the saxophone.
In a bright red scarf
and in a cloak in the doorways, in the front
you stand in sight
on the bridge near the irrevocable years,
holding an unfinished glass of lemonade to my face,
and the expensive pipe of the plant roars behind.
Good day. Well, we have a meeting.
How incorporeal you are:
near a new sunset
drives firing canvases into the distance.
How poor you are. So many years
but they rushed in vain.
Good afternoon, my youth. My God, how beautiful you are.
Over the frozen hills
the greyhounds rush silently,
among the red swamps
train beeps appear,
on an empty highway
disappearing in the smoke of light forests,
taxis take off, and the aspens gaze into the skies.
This is our winter.
A modern lantern looks with a deathly eye
burning before me
dazzling thousands of windows.
I raise my cry
so that he does not collide with houses:
this is our winter, everything cannot come back.
Is it to death, no
we will not find it, we will not find it.
From birth to light
we go somewhere every day,
like someone in the distance
plays well in new buildings.
We all scatter. Death alone gathers us.
So there are no partings.
There is a huge meeting.
So someone suddenly
hugs the shoulders in the dark,
and full of darkness
and full of darkness and peace,
we all stand together over a cold, glittering river.
How easy it is for us to breathe
because like a plant
in someone else's life
we become light and shadow
or more -
because we lose everything
running away forever, we become death and paradise.
Here I go again
in the same bright paradise - from a stop to the left,
runs before me
closing with palms, new Eve,
bright red adam
in the distance appears in the arches,
the Neva wind is ringing mournfully in the hanging harps.
How fast life is
in the black and white paradise of new buildings.
The serpent is entwined
and the sky is silent heroic,
ice mountain
glistens motionless by the fountain,
the morning snow winds and the cars fly relentlessly.
Is it really not me
lit by three lanterns,
so many years in the dark
ran through the fragments of wastelands,
and the radiance of heaven
the crane was swirling?
Am I not? Something here has changed forever.
Someone new reigns
nameless, beautiful, omnipotent,
burns over the fatherland,
the light is spilling dark blue,
and in the eyes of the greyhounds
lights rustle - flower by flower,
someone always walks near new houses alone.
So there are no partings.
So, in vain we asked for forgiveness
at their dead.
So there is no return for winter.
One thing remains:
walk on the ground without anxiety.
It is impossible to be left behind. Overtaking is only possible.
Where we're in a hurry
this hell or heavenly place,
or simply darkness,
darkness, it's all unknown
dear country,
a constant subject of chant,
isn't she love? No, it has no name.
This is eternal life:
striking bridge, unceasing word,
sailing a barge,
revival of love, killing of the past,
steamer lights
and the radiance of shop windows, the ringing of distant trams,
the splash of cold water near your ever-wide trousers.
Congratulations to myself
with this early find, with you,
I congratulate myself
with a surprisingly bitter fate,
with this eternal river,
with this sky in beautiful aspens,
describing losses behind a silent crowd of shops.
Not a resident of these places,
not a dead man, but some kind of mediator,
completely alone
you shout about yourself at the end:
did not recognize anyone
misidentified, forgot, deceived,
thank God it's winter. So I haven’t returned anywhere.
Thank God, a stranger.
I don't blame anyone here.
Learn nothing.
I'm going, in a hurry, overtaking.
How easy it is for me now
because he did not part with anyone.
Thank God that I am left without a homeland on earth.
Congratulations to myself!
How many years I'll live, I don't need anything.
How many years will I live
how many will I give for a glass of lemonade.
How many times will I return -
but I will not return - as if I lock the house,
how much will I give for sadness from a brick pipe and a dog barking.
I. Brodsky
***
So I visited again
this land of love, the peninsula of factories,
paradise of workshops and arcade of factories,
paradise of river steamers,
I whispered again:
here I am again in infant chests.
So I again ran Malaya Okhta through a thousand arches.
Before me the river
sprawled under the coal smoke,
behind the back tram
thundered on the bridge unharmed,
and brick fences
the gloom suddenly brightened.
Good afternoon, here we are, poor youth.
Suburban jazz welcomes us
you hear the trumpets of the outskirts,
golden dixieland
in black caps beautiful, adorable,
not soul or flesh -
someone's shadow over the native gramophone,
as if your dress was suddenly thrown up by the saxophone.
In a bright red scarf
and in a cloak in the doorways, in the front
you stand in sight
on the bridge near the irrevocable years,
holding an unfinished glass of lemonade to my face,
and the expensive pipe of the plant roars behind.
Good day. Well, we have a meeting.
How incorporeal you are:
near a new sunset
drives firing canvases into the distance.
How poor you are. So many years
but they rushed in vain.
Good afternoon, my youth. My God, how beautiful you are.
Over the frozen hills
the greyhounds rush silently,
among the red swamps
train beeps appear,
on an empty highway
disappearing in the smoke of light forests,
taxis take off, and the aspens gaze into the skies.
This is our winter.
A modern lantern looks with a deathly eye
burning before me
dazzling thousands of windows.
I raise my cry
so that he does not collide with houses:
this is our winter, everything cannot come back.
Is it to death, no
we will not find it, we will not find it.
From birth to light
we go somewhere every day,
like someone in the distance
plays well in new buildings.
We all scatter. Death alone gathers us.
So there are no partings.
There is a huge meeting.
So someone suddenly
hugs the shoulders in the dark,
and full of darkness
and full of darkness and peace,
we all stand together over a cold, glittering river.
How easy it is for us to breathe
because like a plant
in someone else's life
we become light and shadow
or more -
because we lose everything
running away forever, we become death and paradise.
Here I go again
in the same bright paradise - from a stop to the left,
runs before me
closing with palms, new Eve,
bright red adam
in the distance appears in the arches,
the Neva wind is ringing mournfully in the hanging harps.
How fast life is
in the black and white paradise of new buildings.
The serpent is entwined
and the sky is silent heroic,
ice mountain
glistens motionless by the fountain,
the morning snow winds and the cars fly relentlessly.
Is it really not me
lit by three lanterns,
so many years in the dark
ran through the fragments of wastelands,
and the radiance of heaven
the crane was swirling?
Am I not? Something here has changed forever.
Someone new reigns
nameless, beautiful, omnipotent,
burns over the fatherland,
the light is spilling dark blue,
and in the eyes of the greyhounds
lights rustle - flower by flower,
someone always walks near new houses alone.
So there are no partings.
So, in vain we asked for forgiveness
at their dead.
So there is no return for winter.
One thing remains:
walk on the ground without anxiety.
It is impossible to be left behind. Overtaking is only possible.
Where we're in a hurry
this hell or heavenly place,
or simply darkness,
darkness, it's all unknown
dear country,
a constant subject of chant,
isn't she love? No, it has no name.
This is eternal life:
striking bridge, unceasing word,
sailing a barge,
revival of love, killing of the past,
steamer lights
and the radiance of shop windows, the ringing of distant trams,
the splash of cold water near your ever-wide trousers.
Congratulations to myself
with this early find, with you,
I congratulate myself
with a surprisingly bitter fate,
with this eternal river,
with this sky in beautiful aspens,
describing losses behind a silent crowd of shops.
Not a resident of these places,
not a dead man, but some kind of mediator,
completely alone
you shout about yourself at the end:
did not recognize anyone
misidentified, forgot, deceived,
thank God it's winter. So I haven’t returned anywhere.
Thank God, a stranger.
I don't blame anyone here.
Learn nothing.
I'm going, in a hurry, overtaking.
How easy it is for me now
because he did not part with anyone.
Thank God that I am left without a homeland on earth.
Congratulations to myself!
How many years I'll live, I don't need anything.
How many years will I live
how many will I give for a glass of lemonade.
How many times will I return -
but I will not return - as if I lock the house,
how much will I give for sadness from a brick pipe and a dog barking.
I. Brodsky
У записи 25 лайков,
0 репостов.
0 репостов.
Эту запись оставил(а) на своей стене Олечка Терехова
