...Поздно вечером мать еще раз приходит ко мне в комнату. Она думает, что
я сплю, и я притворяюсь спящим. Разговаривать, сидеть рядом без сна было бы
слишком тяжело.
Она сидит почти до самого утра, хотя ее мучают боли и временами она
корчится. Наконец я не выдерживаю и делаю вид, что просыпаюсь.
- Иди спать, мама, ты здесь простудишься.
Она говорит:
- Выспаться я и потом успею.
Я приподнимаюсь на подушках:
- Мне ведь сейчас еще не на фронт, мама. Я же сначала пробуду четыре
недели в лагере. В одно из воскресений я, может быть, еще наведаюсь к вам.
Она молчит. Затем она негромко спрашивает:
- Ты очень боишься?
- Нет, мама.
- Вот что я еще хотела сказать тебе: остерегайся женщин во Франции.
Женщины там дурные.
Ах мама, мама! Я для тебя ребенок - почему же я не могу положить тебе
голову на колени и поплакать? Почему я всегда должен быть сильнее и
сдержаннее, - ведь и мне порой хочется поплакать и услышать слово утешения,
ведь я и в самом деле еще почти совсем ребенок, в шкафу еще висят мои
короткие штанишки. Это было еще так недавно, почему же все это ушло?
Я говорю, стараясь быть как можно спокойнее:
- Там, где стоит наша часть, женщин нет, мама.
- И будь поосторожнее там на фронте, Пауль.
Ах, мама, мама! Почему я не могу обнять тебя и умереть вместе с тобой.
Какие мы все-таки несчастные людишки!
- Да, мама, я буду осторожен!
Ах, мама, мама! Давай встанем и уйдем, давай пойдем с тобой сквозь
годы, в прошлое, пока с нас не свалятся все эти беды, - в прошлое, к самим
себе!
- Может быть, тебе удастся перевестись куданибудь, где не так опасно?
- Да, мама, меня могут оставить при кухне, это вполне возможно.
- Так смотри же не отказывайся, не слушай, что люди говорят.
- Пускай себе говорят, мама, мне все равно.
Она вздыхает. Лицо ее светится в темноте белым пятном.
- А теперь иди спать, мама.
Она не отвечает. Я встаю и укутываю ее плечи моим одеялом. Она
опирается на мою руку, - у нее начались боли. Я веду ее в спальню. Там я
остаюсь с ней еще некоторое время.
- А потом, мама, тебе еще надо выздороветь до моего возвращения.
- Да, да, дитя мое.
- Не смейте мне ничего посылать, мама. Мы там едим досыта. Вам здесь
самим пригодится.
Вот она лежит в постели, бедная мама, которая любит меня больше всего
на свете. Когда я собираюсь уходить, она торопливо говорит:
- Я для тебя припасла еще две пары кальсон. Они из хорошей шерсти. Тебе
в них будет тепло. Смотри не забудь уложить их.
Ах, мама, я знаю, чего тебе стоило раздобыть эти кальсоны, сколько тебе
пришлось бегать, и клянчить, и стоять в очередях! Ах, мама, мама, как это
непостижимо, что я должен с тобой расстаться, - кто же, кроме тебя, имеет на
меня право? Я еще сижу здесь, а ты лежишь там, нам надо так много сказать
друг другу, но мы никогда не сможем высказать все это.
- Спокойной ночи, мама.
- Спокойной ночи, дитя мое.
В комнате темно. Слышится мерное дыхание матери да тиканье часов. За
окном гуляет ветер. Каштаны шумят.
В передней я спотыкаюсь о свой ранец, - он лежит там, уже уложенный,
так как завтра мне надо выехать очень рано.
Я кусаю подушки, сжимаю руками железные прутья кровати. Не надо мне
было сюда приезжать. На фронте мне все было безразлично, нередко я терял
всякую надежду, а теперь я никогда уже больше не смогу быть таким
равнодушным. Я был солдатом, теперь же все во мне - сплошная боль, боль от
жалости к себе, к матери, от сознания того, что все так беспросветно и конца
не видно.
Не надо мне было ехать в отпуск.
Ремарк Эрих Мария. «На западном фронте без перемен»
я сплю, и я притворяюсь спящим. Разговаривать, сидеть рядом без сна было бы
слишком тяжело.
Она сидит почти до самого утра, хотя ее мучают боли и временами она
корчится. Наконец я не выдерживаю и делаю вид, что просыпаюсь.
- Иди спать, мама, ты здесь простудишься.
Она говорит:
- Выспаться я и потом успею.
Я приподнимаюсь на подушках:
- Мне ведь сейчас еще не на фронт, мама. Я же сначала пробуду четыре
недели в лагере. В одно из воскресений я, может быть, еще наведаюсь к вам.
Она молчит. Затем она негромко спрашивает:
- Ты очень боишься?
- Нет, мама.
- Вот что я еще хотела сказать тебе: остерегайся женщин во Франции.
Женщины там дурные.
Ах мама, мама! Я для тебя ребенок - почему же я не могу положить тебе
голову на колени и поплакать? Почему я всегда должен быть сильнее и
сдержаннее, - ведь и мне порой хочется поплакать и услышать слово утешения,
ведь я и в самом деле еще почти совсем ребенок, в шкафу еще висят мои
короткие штанишки. Это было еще так недавно, почему же все это ушло?
Я говорю, стараясь быть как можно спокойнее:
- Там, где стоит наша часть, женщин нет, мама.
- И будь поосторожнее там на фронте, Пауль.
Ах, мама, мама! Почему я не могу обнять тебя и умереть вместе с тобой.
Какие мы все-таки несчастные людишки!
- Да, мама, я буду осторожен!
Ах, мама, мама! Давай встанем и уйдем, давай пойдем с тобой сквозь
годы, в прошлое, пока с нас не свалятся все эти беды, - в прошлое, к самим
себе!
- Может быть, тебе удастся перевестись куданибудь, где не так опасно?
- Да, мама, меня могут оставить при кухне, это вполне возможно.
- Так смотри же не отказывайся, не слушай, что люди говорят.
- Пускай себе говорят, мама, мне все равно.
Она вздыхает. Лицо ее светится в темноте белым пятном.
- А теперь иди спать, мама.
Она не отвечает. Я встаю и укутываю ее плечи моим одеялом. Она
опирается на мою руку, - у нее начались боли. Я веду ее в спальню. Там я
остаюсь с ней еще некоторое время.
- А потом, мама, тебе еще надо выздороветь до моего возвращения.
- Да, да, дитя мое.
- Не смейте мне ничего посылать, мама. Мы там едим досыта. Вам здесь
самим пригодится.
Вот она лежит в постели, бедная мама, которая любит меня больше всего
на свете. Когда я собираюсь уходить, она торопливо говорит:
- Я для тебя припасла еще две пары кальсон. Они из хорошей шерсти. Тебе
в них будет тепло. Смотри не забудь уложить их.
Ах, мама, я знаю, чего тебе стоило раздобыть эти кальсоны, сколько тебе
пришлось бегать, и клянчить, и стоять в очередях! Ах, мама, мама, как это
непостижимо, что я должен с тобой расстаться, - кто же, кроме тебя, имеет на
меня право? Я еще сижу здесь, а ты лежишь там, нам надо так много сказать
друг другу, но мы никогда не сможем высказать все это.
- Спокойной ночи, мама.
- Спокойной ночи, дитя мое.
В комнате темно. Слышится мерное дыхание матери да тиканье часов. За
окном гуляет ветер. Каштаны шумят.
В передней я спотыкаюсь о свой ранец, - он лежит там, уже уложенный,
так как завтра мне надо выехать очень рано.
Я кусаю подушки, сжимаю руками железные прутья кровати. Не надо мне
было сюда приезжать. На фронте мне все было безразлично, нередко я терял
всякую надежду, а теперь я никогда уже больше не смогу быть таким
равнодушным. Я был солдатом, теперь же все во мне - сплошная боль, боль от
жалости к себе, к матери, от сознания того, что все так беспросветно и конца
не видно.
Не надо мне было ехать в отпуск.
Ремарк Эрих Мария. «На западном фронте без перемен»
... Late in the evening, my mother comes to my room again. She thinks that
I sleep and I pretend to be asleep. Talking, sitting next to me awake would be
too hard.
She sits almost until the morning, although she is tormented by pain and at times she
writhes. Finally, I can't stand it and pretend to wake up.
- Go to sleep, mom, you'll catch a cold here.
She says:
- I have enough sleep and then I will have time.
I rise on the pillows:
- I'm not yet at the front, mom. I'll first wake up four
weeks in the camp. One Sunday I may still visit you.
She is silent. Then she asks quietly:
- Are you very afraid?
- No, mom.
“Another thing I wanted to tell you: beware of women in France.
Women are bad there.
Oh mom, mom! I'm a child for you - why can't I put you
head on your knees and cry? Why should I always be stronger and
more restrained - after all, sometimes I also want to cry and hear a word of consolation,
After all, I really am still almost a child, in the closet there are still my
short pants. It was so recently, why did it all go away?
I say, trying to be as calm as possible:
- Where our unit is, there are no women, mom.
“And be careful there at the front, Paul.
Ah, mom, mom! Why can't I hug you and die with you.
What unfortunate people we are all the same!
- Yes, Mom, I'll be careful!
Ah, mom, mom! Let's get up and leave, let's walk with you through
years, into the past, until all these troubles fall from us, - into the past, to ourselves
yourself!
- Maybe you will be able to transfer somewhere where it is not so dangerous?
- Yes, mom, they can leave me in the kitchen, it is quite possible.
“So look, don’t refuse, don’t listen to what people say.
- Let them say to themselves, Mom, I don't care.
She sighs. Her face glows in the dark with a white spot.
- Now go to bed, Mom.
She is not responding. I get up and wrap my blanket around her shoulders. It
rests on my hand - she started to hurt. I lead her into the bedroom. There i
I stay with her for some time.
“And then, Mom, you still need to recover before my return.
- Yes, yes, my child.
“Don't you dare send me anything, Mom. We eat our fill there. You here
come in handy yourself.
Here she lies in bed, poor mother who loves me the most
in the world. When I am about to leave, she hastily says:
“I have two more pairs of pants in store for you. They are made of good wool. You
they will be warm. Don't forget to pack them.
Ah, mom, I know what it cost you to get these underpants, how much for you
I had to run and beg and stand in lines! Oh mama, mama like this
it is incomprehensible that I must part with you - who, besides you, has
me right? I'm still sitting here, and you are lying there, we have so much to say
to each other, but we can never say it all.
- Good night, Mom.
- Good night, my child.
It's dark in the room. The measured breathing of the mother and the ticking of the clock are heard. Behind
the wind walks through the window. The chestnuts are rustling.
In the hallway I stumble over my knapsack - it lies there, already packed,
because tomorrow I have to leave very early.
I bite the pillows, grasp the iron rods of the bed with my hands. I do not need
was to come here. At the front, everything was indifferent to me, often I lost
all hope, and now I can never be like this again
indifferent. I was a soldier, now everything in me is solid pain, pain from
pity for yourself, for your mother, from the knowledge that everything is so hopeless and end
can not see.
I shouldn't have gone on vacation.
Remarque Erich Maria. All Quiet on the Western Front
I sleep and I pretend to be asleep. Talking, sitting next to me awake would be
too hard.
She sits almost until the morning, although she is tormented by pain and at times she
writhes. Finally, I can't stand it and pretend to wake up.
- Go to sleep, mom, you'll catch a cold here.
She says:
- I have enough sleep and then I will have time.
I rise on the pillows:
- I'm not yet at the front, mom. I'll first wake up four
weeks in the camp. One Sunday I may still visit you.
She is silent. Then she asks quietly:
- Are you very afraid?
- No, mom.
“Another thing I wanted to tell you: beware of women in France.
Women are bad there.
Oh mom, mom! I'm a child for you - why can't I put you
head on your knees and cry? Why should I always be stronger and
more restrained - after all, sometimes I also want to cry and hear a word of consolation,
After all, I really am still almost a child, in the closet there are still my
short pants. It was so recently, why did it all go away?
I say, trying to be as calm as possible:
- Where our unit is, there are no women, mom.
“And be careful there at the front, Paul.
Ah, mom, mom! Why can't I hug you and die with you.
What unfortunate people we are all the same!
- Yes, Mom, I'll be careful!
Ah, mom, mom! Let's get up and leave, let's walk with you through
years, into the past, until all these troubles fall from us, - into the past, to ourselves
yourself!
- Maybe you will be able to transfer somewhere where it is not so dangerous?
- Yes, mom, they can leave me in the kitchen, it is quite possible.
“So look, don’t refuse, don’t listen to what people say.
- Let them say to themselves, Mom, I don't care.
She sighs. Her face glows in the dark with a white spot.
- Now go to bed, Mom.
She is not responding. I get up and wrap my blanket around her shoulders. It
rests on my hand - she started to hurt. I lead her into the bedroom. There i
I stay with her for some time.
“And then, Mom, you still need to recover before my return.
- Yes, yes, my child.
“Don't you dare send me anything, Mom. We eat our fill there. You here
come in handy yourself.
Here she lies in bed, poor mother who loves me the most
in the world. When I am about to leave, she hastily says:
“I have two more pairs of pants in store for you. They are made of good wool. You
they will be warm. Don't forget to pack them.
Ah, mom, I know what it cost you to get these underpants, how much for you
I had to run and beg and stand in lines! Oh mama, mama like this
it is incomprehensible that I must part with you - who, besides you, has
me right? I'm still sitting here, and you are lying there, we have so much to say
to each other, but we can never say it all.
- Good night, Mom.
- Good night, my child.
It's dark in the room. The measured breathing of the mother and the ticking of the clock are heard. Behind
the wind walks through the window. The chestnuts are rustling.
In the hallway I stumble over my knapsack - it lies there, already packed,
because tomorrow I have to leave very early.
I bite the pillows, grasp the iron rods of the bed with my hands. I do not need
was to come here. At the front, everything was indifferent to me, often I lost
all hope, and now I can never be like this again
indifferent. I was a soldier, now everything in me is solid pain, pain from
pity for yourself, for your mother, from the knowledge that everything is so hopeless and end
can not see.
I shouldn't have gone on vacation.
Remarque Erich Maria. All Quiet on the Western Front
У записи 4 лайков,
1 репостов.
1 репостов.
Эту запись оставил(а) на своей стене Kaalinka Malinka
