Три года назад в конце июня у меня снимала комнату девушка Сара из Англии. Когда мы обсуждали погоду, она говорила:
— У вас тут холоднее, чем у нас. И еще у вас очень резко меняется погода. Вчера было +20, а сегодня уже +12!
— Это просто какой-то неудачный июнь выдался, — отвечал я, — Обычно в июне тепло.
Два года назад в конце июня ко мне приезжали друзья из Ульяновска. Они ходили в куртках и мокли под дождем. Они говорили:
— Блин, ну и погодка. И это всегда так?
— Нет, — отвечал я, — Просто в этом году так получилось. Бывает.
Год назад в Петербурге вообще не было лета. Ну было, конечно, дней эдак десять в сумме. Но на этом все.
В этом году можно посмотреть в окно, потом на градусник, потом вспомнить, сколько было в июне теплых дней, и все станет ясно.
Не знаю, как насчет глобального потепления, но вот новый ледниковый период явно все ближе. Пройдет еще лет пятнадцать, и летом в городе будет не больше +18, а зимой не холоднее -8. Тогда начнут люди собирать вещи и уезжать из Петербурга обратно. Например, в Сибирь и на Дальний Восток, где сейчас жара — в Новосибирске +26, а в Якутске +30, в Хабаровске +28.
— Не можем, — скажут, — жить в вашем климате! Мы там у себя в сорокоградусные морозы в футбол на улице играли, а как в Питер перебрались, так все время носом шмыгаем и горло полощем. Ни лета у вас нормального, ни зимы человеческой — одна серая хмарь. Живите тут сами!
Так потихоньку и поуедут — кто вглубь материка, кто в Европу, кто в Азию. И застынут в молчании пустые высотки Кудрово, Парнаса и Девяткино; на детских площадках Проспекта Ветеранов будут пастись лоси и дикие кабаны; а в заброшенном Окее у метро Купчино поселится старик-отшельник пишущий Великий Русский Роман за прилавком, где когда-то продавали филе трески и живых карпов.
Оставшиеся жители переберутся ближе к центру, а метро ограничат кольцом Крестовский-Черная речка-Выборгская-Новочеркасская-Обводный-Московские ворота-Нарвская-Василеостровская. На остальных станциях закроются тяжелые двери, погаснет свет, и они уйдут в глубокий анабиоз до лучших времен, если таковые вообще настанут.
Туристы все еще будут приезжать в город, но мало кто из них поведется на обаяние белых ночей и решит остаться. Коренные ленинградцы будут иногда отлавливать на улицах загорелых приезжих из Екатеринбурга и спрашивать:
— Ну как вам у нас?
— Очень нравится! Такой город красивый! Погода вот только не очень.
— А вы к нам переезжайте. — будут предлагать ленинградцы. — У нас места много! Город большой! А погода — ну что погода. Привыкаешь со временем.
— Нет, спасибо! — рассмеются в ответ загорелые екатеринбуржцы. — Мы уж лучше у себя на Урале.
Потом станет еще холоднее, и с севера придут сумрачные скандинавы. Они приедут на Теслах и внедорожных велосипедах с широкими шинами и попросятся в Петербург, потому что после ослабевания Гольфстрима их страны превратились в непригодные для жизни заснеженные равнины, где стоят промерзшие насквозь аккуратные домики, да заиндевевшие покосившиеся ветряки. И конечно Петербург их примет — люди они хорошие, работящие, к непогоде привыкшие. Пускай забирают себе обезлюдевший Приморский район и пустую и мертвую башню Газпрома, где на самом верхнем этаже живет одна только сошедшая с ума бывшая топ-менеджер, которая без конца проводит совещания и планерки для своих тридцати кошек.
Так пройдет еще несколько лет, и одной темной ночью, когда ледяные ладони как ореховую скорлупку раздавят Часовню Тишины в Хельсинки, к Петербургу придут на лыжах последние финны. Никакой границы между Россией и северными странами к тому времени уже не будет, но на подходе к городу останется символический пост-избушка, в которой поселится Иван Верещагин — самопровозглашенный Последний Пограничник Севера. В тулупе поверх куртки Columbia и с охотничьим карабином на плече он выйдет навстречу финнам.
— Куда вы теперь, Юсси? — спросит он главного финна в шапке с Муми-троллем.
— На юг, — ответит тот. — Таймаасса. Бангкок. Пойдешь с нами, Иван?
— Не могу, — скажет Верещагин, — Служба!
Тогда финны молча оставят у его избушки связку мороженого лосося, сверток с вяленой олениной и килограмм лакричных конфет, и скользнут белыми тенями в сумрак вечной зимы, чтобы продолжить свой поход к теплым берегам далекого Таиланда. А Верещагин помашет им вслед рукой и вернется в избу медитировать на горящую свечу и портрет Льва Толстого.
А еще через несколько лет в Петербурге не останется никого. Он застынет в морозном плену, и никто уже не закажет коктейль Боярский, не нарисует на стене логотип футбольного клуба "Зенита" и не купит уличную шаверму. Замерзнет Нева, снега занесут проспекты и улицы, обвалятся разводные мосты. И только перед полуразвалившимся Зимним дворцом можно заметить какое-то движение — это огромный мамонт чешет спину об Александрийскую колонну, цепляет хоботом обломки императорской мебели и, играя, подбрасывает вверх, любуясь тем, как блестит на солнце позолота.
Www.facebook.com%2Foleg.vikharev%2Fposts%2F10207810367172078&post=93409_36744
http://pikabu.ru/story/leto_v_peterburge_5166334
— У вас тут холоднее, чем у нас. И еще у вас очень резко меняется погода. Вчера было +20, а сегодня уже +12!
— Это просто какой-то неудачный июнь выдался, — отвечал я, — Обычно в июне тепло.
Два года назад в конце июня ко мне приезжали друзья из Ульяновска. Они ходили в куртках и мокли под дождем. Они говорили:
— Блин, ну и погодка. И это всегда так?
— Нет, — отвечал я, — Просто в этом году так получилось. Бывает.
Год назад в Петербурге вообще не было лета. Ну было, конечно, дней эдак десять в сумме. Но на этом все.
В этом году можно посмотреть в окно, потом на градусник, потом вспомнить, сколько было в июне теплых дней, и все станет ясно.
Не знаю, как насчет глобального потепления, но вот новый ледниковый период явно все ближе. Пройдет еще лет пятнадцать, и летом в городе будет не больше +18, а зимой не холоднее -8. Тогда начнут люди собирать вещи и уезжать из Петербурга обратно. Например, в Сибирь и на Дальний Восток, где сейчас жара — в Новосибирске +26, а в Якутске +30, в Хабаровске +28.
— Не можем, — скажут, — жить в вашем климате! Мы там у себя в сорокоградусные морозы в футбол на улице играли, а как в Питер перебрались, так все время носом шмыгаем и горло полощем. Ни лета у вас нормального, ни зимы человеческой — одна серая хмарь. Живите тут сами!
Так потихоньку и поуедут — кто вглубь материка, кто в Европу, кто в Азию. И застынут в молчании пустые высотки Кудрово, Парнаса и Девяткино; на детских площадках Проспекта Ветеранов будут пастись лоси и дикие кабаны; а в заброшенном Окее у метро Купчино поселится старик-отшельник пишущий Великий Русский Роман за прилавком, где когда-то продавали филе трески и живых карпов.
Оставшиеся жители переберутся ближе к центру, а метро ограничат кольцом Крестовский-Черная речка-Выборгская-Новочеркасская-Обводный-Московские ворота-Нарвская-Василеостровская. На остальных станциях закроются тяжелые двери, погаснет свет, и они уйдут в глубокий анабиоз до лучших времен, если таковые вообще настанут.
Туристы все еще будут приезжать в город, но мало кто из них поведется на обаяние белых ночей и решит остаться. Коренные ленинградцы будут иногда отлавливать на улицах загорелых приезжих из Екатеринбурга и спрашивать:
— Ну как вам у нас?
— Очень нравится! Такой город красивый! Погода вот только не очень.
— А вы к нам переезжайте. — будут предлагать ленинградцы. — У нас места много! Город большой! А погода — ну что погода. Привыкаешь со временем.
— Нет, спасибо! — рассмеются в ответ загорелые екатеринбуржцы. — Мы уж лучше у себя на Урале.
Потом станет еще холоднее, и с севера придут сумрачные скандинавы. Они приедут на Теслах и внедорожных велосипедах с широкими шинами и попросятся в Петербург, потому что после ослабевания Гольфстрима их страны превратились в непригодные для жизни заснеженные равнины, где стоят промерзшие насквозь аккуратные домики, да заиндевевшие покосившиеся ветряки. И конечно Петербург их примет — люди они хорошие, работящие, к непогоде привыкшие. Пускай забирают себе обезлюдевший Приморский район и пустую и мертвую башню Газпрома, где на самом верхнем этаже живет одна только сошедшая с ума бывшая топ-менеджер, которая без конца проводит совещания и планерки для своих тридцати кошек.
Так пройдет еще несколько лет, и одной темной ночью, когда ледяные ладони как ореховую скорлупку раздавят Часовню Тишины в Хельсинки, к Петербургу придут на лыжах последние финны. Никакой границы между Россией и северными странами к тому времени уже не будет, но на подходе к городу останется символический пост-избушка, в которой поселится Иван Верещагин — самопровозглашенный Последний Пограничник Севера. В тулупе поверх куртки Columbia и с охотничьим карабином на плече он выйдет навстречу финнам.
— Куда вы теперь, Юсси? — спросит он главного финна в шапке с Муми-троллем.
— На юг, — ответит тот. — Таймаасса. Бангкок. Пойдешь с нами, Иван?
— Не могу, — скажет Верещагин, — Служба!
Тогда финны молча оставят у его избушки связку мороженого лосося, сверток с вяленой олениной и килограмм лакричных конфет, и скользнут белыми тенями в сумрак вечной зимы, чтобы продолжить свой поход к теплым берегам далекого Таиланда. А Верещагин помашет им вслед рукой и вернется в избу медитировать на горящую свечу и портрет Льва Толстого.
А еще через несколько лет в Петербурге не останется никого. Он застынет в морозном плену, и никто уже не закажет коктейль Боярский, не нарисует на стене логотип футбольного клуба "Зенита" и не купит уличную шаверму. Замерзнет Нева, снега занесут проспекты и улицы, обвалятся разводные мосты. И только перед полуразвалившимся Зимним дворцом можно заметить какое-то движение — это огромный мамонт чешет спину об Александрийскую колонну, цепляет хоботом обломки императорской мебели и, играя, подбрасывает вверх, любуясь тем, как блестит на солнце позолота.
Www.facebook.com%2Foleg.vikharev%2Fposts%2F10207810367172078&post=93409_36744
http://pikabu.ru/story/leto_v_peterburge_5166334
Three years ago, at the end of June, a girl Sarah from England rented a room with me. When we discussed the weather, she said:
“It's colder here than ours.” And you have a very dramatic change in the weather. Yesterday it was +20, and today it is +12!
“It was just some kind of unsuccessful June,” I replied, “It is usually warm in June.”
Two years ago, at the end of June, friends from Ulyanovsk came to see me. They wore jackets and were wet in the rain. They talked:
- Damn, well, the weather. And is that always the case?
“No,” I answered, “It just happened this year.” It happens.
There was no summer at all in St. Petersburg a year ago. Well, of course, there were ten days in total. But that’s all.
This year you can look out the window, then at the thermometer, then remember how many warm days were in June, and everything will become clear.
I don’t know how about global warming, but the new ice age is clearly getting closer. It will be another fifteen years, and in the summer in the city there will be no more than +18, and in winter it will not be colder -8. Then people will start collecting things and leaving St. Petersburg back. For example, to Siberia and the Far East, where the heat is now - in Novosibirsk +26, in Yakutsk +30, in Khabarovsk +28.
“We cannot,” they say, “live in your climate!” We played football on the street in our forty degrees below zero, and as we got into Peter, we sniff and rinse our throats all the time. Neither your normal summer nor the human winter - one gray gloom. Live here yourself!
So they will slowly leave — some deep into the mainland, some to Europe, some to Asia. And the empty skyscrapers of Kudrovo, Parnassus and Devyatkino will be frozen in silence; on the playgrounds of Prospect Veterans moose and wild boars will graze; and in an abandoned Okey, near the Kupchino metro station, an old hermit writes Great Russian Roman at the counter where cod fillets and live carps were once sold.
The remaining residents will move closer to the center, and the metro will be limited to the Krestovsky-Chernaya Rechka-Vyborgskaya-Novocherkasskaya-Obvodniy-Moscow Gate-Narvskaya-Vasileostrovskaya ring. At the other stations, heavy doors will close, the lights will go out, and they will go into deep hibernation until better times, if any.
Tourists will still come to the city, but few of them will take the charm of the white nights and decide to stay. Indigenous Leningraders will sometimes catch tanned visitors from Yekaterinburg on the streets and ask:
- Well, how do you like us?
- Very like! Such a city is beautiful! The weather is just not very.
- And you are moving to us. - Leningraders will offer. - We have a lot of places! The city is big! And the weather - what the weather. Get used to it over time.
- No thanks! - tanned Yekaterinburgers will laugh in response. - We’re better in our Urals.
Then it will become even colder, and gloomy Scandinavians will come from the north. They will arrive on Tesla and off-road bicycles with wide tires and ask for St. Petersburg, because after the weakening of the Gulf Stream, their countries have turned into unsuitable snow-covered plains, where there are neat houses, frozen through and through, and frosty rickety wind turbines. And of course Petersburg will accept them - they are good people, hardworking, accustomed to the weather. Let them take away the depopulated Primorsky district and the empty and dead Gazprom tower, where only the former top manager, who has gone crazy, lives on the top floor and holds meetings and meetings for her thirty cats endlessly.
So a few more years will pass, and on one dark night, when icy palms like a nutshell crush the Chapel of Silence in Helsinki, the last Finns will ski to Petersburg. By that time there would be no border between Russia and the northern countries, but on the way to the city there would remain a symbolic post-hut, in which Ivan Vereshchagin, the self-proclaimed Last Frontier of the North, would settle. In a sheepskin coat over a Columbia jacket and with a hunting carbine on his shoulder, he will come out to meet the Finns.
“Where are you now, Jussi?” - he will ask the main Finn in a hat with a Moomin.
“South,” he will answer. - Taymaassa. Bangkok. Will you come with us, Ivan?
“I can’t,” Vereshchagin will say, “Service!”
Then the Finns will silently leave at his hut a bunch of salmon ice cream, a parcel of dried venison and a kilogram of licorice sweets, and glide with white shadows into the dusk of eternal winter to continue their journey to the warm shores of distant Thailand. And Vereshchagin waved after them and returned to the hut to meditate on a burning candle and a portrait of Leo Tolstoy.
And after a few years no one will remain in Petersburg. He will freeze in a frosty captivity, and no one will order a Boyarsky cocktail, draw the logo of the Zenit football club on the wall, or buy a street shawarma. The Neva will freeze, avenues and streets will be covered with snow, drawbridges will collapse. And only in front of the dilapidated Winter Palace can you notice some movement - this huge mammoth scratches its back against the Alexandrian column, clings the trunk of imperial furniture with its trunk and, playing, throws it up, admiring how gilding shines in the sun.
Www.facebook.com% 2Foleg.vikharev% 2Fposts% 2F10207810367172078 & post =
“It's colder here than ours.” And you have a very dramatic change in the weather. Yesterday it was +20, and today it is +12!
“It was just some kind of unsuccessful June,” I replied, “It is usually warm in June.”
Two years ago, at the end of June, friends from Ulyanovsk came to see me. They wore jackets and were wet in the rain. They talked:
- Damn, well, the weather. And is that always the case?
“No,” I answered, “It just happened this year.” It happens.
There was no summer at all in St. Petersburg a year ago. Well, of course, there were ten days in total. But that’s all.
This year you can look out the window, then at the thermometer, then remember how many warm days were in June, and everything will become clear.
I don’t know how about global warming, but the new ice age is clearly getting closer. It will be another fifteen years, and in the summer in the city there will be no more than +18, and in winter it will not be colder -8. Then people will start collecting things and leaving St. Petersburg back. For example, to Siberia and the Far East, where the heat is now - in Novosibirsk +26, in Yakutsk +30, in Khabarovsk +28.
“We cannot,” they say, “live in your climate!” We played football on the street in our forty degrees below zero, and as we got into Peter, we sniff and rinse our throats all the time. Neither your normal summer nor the human winter - one gray gloom. Live here yourself!
So they will slowly leave — some deep into the mainland, some to Europe, some to Asia. And the empty skyscrapers of Kudrovo, Parnassus and Devyatkino will be frozen in silence; on the playgrounds of Prospect Veterans moose and wild boars will graze; and in an abandoned Okey, near the Kupchino metro station, an old hermit writes Great Russian Roman at the counter where cod fillets and live carps were once sold.
The remaining residents will move closer to the center, and the metro will be limited to the Krestovsky-Chernaya Rechka-Vyborgskaya-Novocherkasskaya-Obvodniy-Moscow Gate-Narvskaya-Vasileostrovskaya ring. At the other stations, heavy doors will close, the lights will go out, and they will go into deep hibernation until better times, if any.
Tourists will still come to the city, but few of them will take the charm of the white nights and decide to stay. Indigenous Leningraders will sometimes catch tanned visitors from Yekaterinburg on the streets and ask:
- Well, how do you like us?
- Very like! Such a city is beautiful! The weather is just not very.
- And you are moving to us. - Leningraders will offer. - We have a lot of places! The city is big! And the weather - what the weather. Get used to it over time.
- No thanks! - tanned Yekaterinburgers will laugh in response. - We’re better in our Urals.
Then it will become even colder, and gloomy Scandinavians will come from the north. They will arrive on Tesla and off-road bicycles with wide tires and ask for St. Petersburg, because after the weakening of the Gulf Stream, their countries have turned into unsuitable snow-covered plains, where there are neat houses, frozen through and through, and frosty rickety wind turbines. And of course Petersburg will accept them - they are good people, hardworking, accustomed to the weather. Let them take away the depopulated Primorsky district and the empty and dead Gazprom tower, where only the former top manager, who has gone crazy, lives on the top floor and holds meetings and meetings for her thirty cats endlessly.
So a few more years will pass, and on one dark night, when icy palms like a nutshell crush the Chapel of Silence in Helsinki, the last Finns will ski to Petersburg. By that time there would be no border between Russia and the northern countries, but on the way to the city there would remain a symbolic post-hut, in which Ivan Vereshchagin, the self-proclaimed Last Frontier of the North, would settle. In a sheepskin coat over a Columbia jacket and with a hunting carbine on his shoulder, he will come out to meet the Finns.
“Where are you now, Jussi?” - he will ask the main Finn in a hat with a Moomin.
“South,” he will answer. - Taymaassa. Bangkok. Will you come with us, Ivan?
“I can’t,” Vereshchagin will say, “Service!”
Then the Finns will silently leave at his hut a bunch of salmon ice cream, a parcel of dried venison and a kilogram of licorice sweets, and glide with white shadows into the dusk of eternal winter to continue their journey to the warm shores of distant Thailand. And Vereshchagin waved after them and returned to the hut to meditate on a burning candle and a portrait of Leo Tolstoy.
And after a few years no one will remain in Petersburg. He will freeze in a frosty captivity, and no one will order a Boyarsky cocktail, draw the logo of the Zenit football club on the wall, or buy a street shawarma. The Neva will freeze, avenues and streets will be covered with snow, drawbridges will collapse. And only in front of the dilapidated Winter Palace can you notice some movement - this huge mammoth scratches its back against the Alexandrian column, clings the trunk of imperial furniture with its trunk and, playing, throws it up, admiring how gilding shines in the sun.
Www.facebook.com% 2Foleg.vikharev% 2Fposts% 2F10207810367172078 & post =
У записи 10 лайков,
1 репостов,
312 просмотров.
1 репостов,
312 просмотров.
Эту запись оставил(а) на своей стене Надежда Юрьева
