БАЛЛАДА
Сижу, освещаемый сверху,
Я в комнате круглой моей.
Смотрю в штукатурное небо
На солнце в шестнадцать свечей.
Кругом — освещенные тоже,
И стулья, и стол, и кровать.
Сижу — и в смущеньи не знаю,
Куда бы мне руки девать.
Морозные белые пальмы
На стеклах беззвучно цветут.
Часы с металлическим шумом
В жилетном кармане идут.
О, косная, нищая скудость
Безвыходной жизни моей!
Кому мне поведать, как жалко
Себя и всех этих вещей?
И я начинаю качаться,
Колени обнявши свои,
И вдруг начинаю стихами
С собой говорить в забытьи.
Бессвязные, страстные речи!
Нельзя в них понять ничего,
Но звуки правдивее смысла
И слово сильнее всего.
И музыка, музыка, музыка
Вплетается в пенье мое,
И узкое, узкое, узкое
Пронзает меня лезвиё.
Я сам над собой вырастаю,
Над мертвым встаю бытием,
Стопами в подземное пламя,
В текучие звезды челом.
И вижу большими глазами —
Глазами, быть может, змеи, —
Как пению дикому внемлют
Несчастные вещи мои.
И в плавный, вращательный танец
Вся комната мерно идет,
И кто-то тяжелую лиру
Мне в руки сквозь ветер дает.
И нет штукатурного неба
И солнца в шестнадцать свечей:
На гладкие черные скалы
Стопы опирает — Орфей.
ВЛАДИМИР ХОДАСЕВИЧ
1921
ПЕРЕД ЗЕРКАЛОМ
Сижу, освещаемый сверху,
Я в комнате круглой моей.
Смотрю в штукатурное небо
На солнце в шестнадцать свечей.
Кругом — освещенные тоже,
И стулья, и стол, и кровать.
Сижу — и в смущеньи не знаю,
Куда бы мне руки девать.
Морозные белые пальмы
На стеклах беззвучно цветут.
Часы с металлическим шумом
В жилетном кармане идут.
О, косная, нищая скудость
Безвыходной жизни моей!
Кому мне поведать, как жалко
Себя и всех этих вещей?
И я начинаю качаться,
Колени обнявши свои,
И вдруг начинаю стихами
С собой говорить в забытьи.
Бессвязные, страстные речи!
Нельзя в них понять ничего,
Но звуки правдивее смысла
И слово сильнее всего.
И музыка, музыка, музыка
Вплетается в пенье мое,
И узкое, узкое, узкое
Пронзает меня лезвиё.
Я сам над собой вырастаю,
Над мертвым встаю бытием,
Стопами в подземное пламя,
В текучие звезды челом.
И вижу большими глазами —
Глазами, быть может, змеи, —
Как пению дикому внемлют
Несчастные вещи мои.
И в плавный, вращательный танец
Вся комната мерно идет,
И кто-то тяжелую лиру
Мне в руки сквозь ветер дает.
И нет штукатурного неба
И солнца в шестнадцать свечей:
На гладкие черные скалы
Стопы опирает — Орфей.
ВЛАДИМИР ХОДАСЕВИЧ
1921
ПЕРЕД ЗЕРКАЛОМ
BALLAD
Sitting lit from above
I'm in my round room.
I look at the stucco sky
In the sun there are sixteen candles.
Around - lit too,
And chairs, and a table, and a bed.
I’m sitting - and I don’t know in embarrassment
Where to put my hands.
Frosty white palm trees
On the glasses, they are blooming soundlessly.
Watch with a metal noise
In a vest pocket go.
Oh inert, impoverished poverty
Hopeless life of mine!
Who should I tell how sorry
Myself and all these things?
And I'm starting to swing
Kneeling on your knees
And suddenly I begin to poems
Talk to yourself in oblivion.
Incoherent, passionate speeches!
You can’t understand anything in them,
But the sounds are true
And the word is the strongest.
And music, music, music
Woven into my song
And narrow, narrow, narrow
A blade pierces me.
I grow above myself
I rise above the dead being
Feet in the underground flame
In fluid stars brow.
And I see with big eyes -
With the eyes, perhaps snakes,
Like wild singing heed
My unfortunate things.
And in a smooth, rotational dance
The whole room is moving
And someone heavy lyre
It gives me hands through the wind.
And there is no stucco sky
And the sun at sixteen candles:
To the smooth black rocks
Feet rests - Orpheus.
VLADIMIR HODASEVICH
1921
IN FRONT OF THE MIRROR
Sitting lit from above
I'm in my round room.
I look at the stucco sky
In the sun there are sixteen candles.
Around - lit too,
And chairs, and a table, and a bed.
I’m sitting - and I don’t know in embarrassment
Where to put my hands.
Frosty white palm trees
On the glasses, they are blooming soundlessly.
Watch with a metal noise
In a vest pocket go.
Oh inert, impoverished poverty
Hopeless life of mine!
Who should I tell how sorry
Myself and all these things?
And I'm starting to swing
Kneeling on your knees
And suddenly I begin to poems
Talk to yourself in oblivion.
Incoherent, passionate speeches!
You can’t understand anything in them,
But the sounds are true
And the word is the strongest.
And music, music, music
Woven into my song
And narrow, narrow, narrow
A blade pierces me.
I grow above myself
I rise above the dead being
Feet in the underground flame
In fluid stars brow.
And I see with big eyes -
With the eyes, perhaps snakes,
Like wild singing heed
My unfortunate things.
And in a smooth, rotational dance
The whole room is moving
And someone heavy lyre
It gives me hands through the wind.
And there is no stucco sky
And the sun at sixteen candles:
To the smooth black rocks
Feet rests - Orpheus.
VLADIMIR HODASEVICH
1921
IN FRONT OF THE MIRROR
У записи 8 лайков,
0 репостов,
788 просмотров.
0 репостов,
788 просмотров.
Эту запись оставил(а) на своей стене Денис Кириллов
