Посвящается Е.А.С.
По убогой, запущенной церкви ходит
священник. Кадит и поет: "Хвалите имя
Господне, хвалите рабы Господа"… Поет и
кадит, а рабов-то и нет: в церкви пусто…
В. В. Р о з а н о в
Уже с середины поста у отца Петра по обыкновению стало создаваться предпраздничное настроение. Самый пост становился отцу Петру все ближе и дороже. Он не только привыкал к строгому воздержанию, но находил в нем особенную прелесть и сладость. Пост усугублял радость ожидания. И часто отец Петр думал:
– А некоторые не любят поста. Бог с ними, но я не понимаю: зачем они умаляют радость праздника? В пост как-то углубляешься в мысли о Христе, об Его уничижении, об Его терпении и страстях. В пост страдаешь вместе со Христом, а потом в Воскресении вместе с Ним воскресаешь.
И отец Петр простаивал долгие покаянные службы, довольствовался супом с грибами и чаем с медом, с улыбкой смотрел, как все ниже и ниже падают снежные сугробы, как по утрам покрываются они глянцевитым ледяным слоем, который сребристыми брызгами горит на великопостном – веселом и вместе меланхолическом – солнышке.
– А вот здесь не тает, – говорил про себя отец Петр, когда, проходя из церкви после исповеди, видел близ узкой извилистой тропинки доску или клок соломы, под которыми снег не таял и стоял маленьким, но задорным бугорком. Отец Петр перебрасывал доску или солому на другое место и радовался, когда, проходя по узкой и извилистой тропинке на другой день, уже не видел задорного бугорка.
– Быстро тает. Скоро Пасха.
И чем дальше шло время, тем напряженнее становилось у отца Петра чувство ожидания праздника. Он чувствовал, будто сердце у него ширится и растет в груди. С половины шестой недели начались уже и приготовления к празднику. В церкви очищались от пыли иконы, киоты, мылись стены и пол, наводился блеск на золотые вещи, на сосуды, приготовлялись лампадки и фонари для иллюминации, пересматривалась ризница. Псаломщик в церковной школе устраивал спевки к празднику. Псаломщик назначал спевки по вечерам около шести часов. Часов в деревне было немного, а те, какие были, показывали время по-разному. Поэтому некоторые дисканты и альты приходили в школу около четырех часов и раньше. Кроме певчих, к школе собирались любители пения, и около школы всегда толпился народ. От этого казалось, что праздник совсем близко, что его уже вышли встречать. Школьный сторож Трофимыч чувствовал себя на спевках чем-то вроде героя и виновника торжества, с важностью генерала ходил по школе, зачем-то передвигал парты, делал сердитые замечания шаловливым дискантам и жарко-прежарко топил печку, ни под каким видом не позволяя зажигать ламп.
– Нынче керосин-от дорог.
Пели с восковыми свечами. И это пение в полутьме большой классной комнаты с темными силуэтами слушателей по углам и с красными, дрожащими бликами по стенам от горящих дров в печке придавало спевкам отпечаток чего-то необычного: с одной стороны – торжественного, важного, с другой – спешного, торопливого, экстренного.
Отец Петр любил заходить на собрания в школе после вечерен, и необычная обстановка спевок еще более усиливала предпраздничность его настроения.
– Скоро Пасха.
Со Страстной недели начали приготовления и в самом доме отца Петра. Здесь тоже чистили, мыли, скоблили, рубили. Все в доме было в движении, все шумело, суетилось, восклицало, скрипело, стучало, звенело. В доме отца Петра приготовления велись совсем не так, как в церкви или на спевках, без торжественности и без внутренней сосредоточенности. Здесь, наоборот, все было нервно, иногда вздорно и смешно. И тем не менее, когда отец Петр видел, как кухарка, растрепанная, грязная и сердитая, моя квашню и посуду, беспощадно плескала воду направо и налево и глухо ворчала что-то себе под нос по адресу матушки, – отец Петр и в этом ворчанье кухарки слышал одно:
– Скоро Пасха.
Сегодня Страстная суббота. Последний день… Пасха завтра… Во время обедни за пением "Воскресни Боже" переменили облачение на престоле, на жертвеннике, на всех аналоях. Вместо темного надели все белое, сверкающее. Раскрыли ярко вычищенные подсвечники и паникадила с вставленными в них высокими белыми с позолотой свечами. В церкви стало сразу как-то непривычно бело, светло и чисто. После обедни благочестивые женщины еще раз вымыли пол, украсили иконы и подсвечники розовыми и белыми цветами; староста со сторожем расставили по иконостасу и по аркам лампадки с маслом так, что они образовывали вензеля "Х.В." и целые фразы: "Радуйтеся людие! И паки реку: радуйтеся!", "Несть зде, но воста" и т.д. В семь часов отец Петр положил начало чтению "Деяний", потом пришел домой, немного закусил, выпил два стакана чаю и, чтобы подкрепиться силами к служению праздничной утрени, прилег отдохнуть, распорядившись непременно разбудить его к половине одиннадцатого.
Отец Петр сильно устал от службы и от поста на Страстной неделе. Предыдущую ночь он совсем не спал. Утреню служили около часу ночи. Спать хотелось, но как-то странно было спать в необычайный, таинственный вечер пред пасхальной заутреней. Тем не менее отец Петр прилег. Усталость чувствовалась во всех членах. Все тело как будто каменело, но в груди было так много жизни и острого, горячего чувства праздничной радости, что отец Петр долго ворочался с боку на бок, как это бывает при нервной взвинченности во время бессонницы. Но как бы то ни было, усталость превозмогла напор чувств, и отец Петр забылся.
И каково же было его смятение, его ужас и страх, когда он, проснувшись, увидел, что часы показывают… половину второго.
– Боже мой! – растерялся отец Петр. – Полночь давно прошла… Что же это такое? Как случилось?.. Не разбудили… Не разбудили…Как это так?.. Как это…Но где же все?
Отец Петр в замешательстве метался по комнате, хватался то за одно, то за другое, брал не то, что было нужно, путался, задевал за стулья, уронил лампу, разбил стекло у часов.
– Боже мой! Ничего не найдешь… Да где же все? Уехали в другое село? Боже! Что такое? Кто здесь? Кто здесь? – выкрикивал отец Петр.
Кое-как удалось ему набросить на себя рясу, и он, с взъерошенными волосами, горячий, потный, стремглав бросился на улицу. Но едва он вышел за калитку двора, как в онемении остановился.
– Что это?
На площади вокруг церкви было совершенно темно и пусто. Ни в одном окне не было видно ни огонька. Не было слышно ни звука. Это совсем не так, как в пасхальную ночь. Тогда церковь и изнутри, и снаружи горит сотнями огней. Тогда гул голосов на площади несется далеко за реку и эхом отдается где-то там в горах. А это? Боже!..
Отец Петр не мог двинуться с места. Взгляд его упал на деревню. И тут все было, как обычно. Ночь как ночь. Самая обыкновенная ночь. В крестьянских избах темно. Вокруг ничто не зашелохнет. Слышно, как работает на реке водяная мельница.
– Работают! – ужаснулся отец Петр. – В такой день работают!..
И он почти прокричал:
– Не понимаю. Ничего не понимаю.
На крик отца Петра отозвалась где-то на деревне собака. На чьем-то дворе звякнуло ведро и послышался голос:
– Да тпру, стой… Тпру…
Ничего похожего на пасхальную ночь.
Отец Петр в недоумении бросился опять к себе в дом. Везде тишина. Но в столовой накрыт стол. Белоснежная скатерть блестит. На ней кулич, сыр, яйца, ветчина – все как нужно для Пасхи. На всем в доме чистота и праздничность.
– Нет… Пасха, Пасха… Но как же так? Что же церковь?..
Отец Петр опрометью направился к церкви. Подошел к двери, взялся за скобку – заперта. Посмотрел на сторожку – темно.
– Это все сторож… Прохорыч, – решил почему-то отец Петр, – это он проспал. Он. Потому так это все и… Потому…
Отец Петр подбежал к сторожке и беспощадно застучал по подоконнику:
– Прохорыч! Прохорыч! Проспал! Заутреню проспал!.. Скорее…
Ответа не было.
– Прохорыч! – еще громче кричал отец Петр и еще громче стучал кулаком по подоконнику. Окно отворилось, но высунулась из него голова не Прохорыча, а кого-то другого, бритого и похожего на швейцара.
– Какой Прохорыч? Что такое? Пожар? Где пожар? – спрашивала голова. – А? Что?
– Да проспали заутреню! – горячился отец Петр. – Звони скорее! Скорее… Понял, что ли? Сегодня Пасха… К заутрени скорее… Ну?
Голова несколько мгновений в недоумении помолчала, потом сощурила заспанные глаза, внимательно и подозрительно окинула взором фигуру отца Петра и, наконец, заговорила:
– Заутреня? Пасха?.. Гм… Чудно!.. Какая такая заутреня?
– О, Господи, Боже мой! – волновался отец Петр. – Он еще не понимает. Да ведь нынче же Пасха, Пасха… Сейчас заутреню нужно… Пасхальную заутреню…
Голова опять промычала "гм", опять подозрительным взглядом окинула отца Петра и, изобразив гримасу удивления и досады на лице, промолвила:
– Я сейчас к вам выйду.
Через несколько минут пред отцом Петром стоял человек, одетый в какую-то форменную одежду и похожий не то на швейцара, не то на английского кучера.
– Простите, – начал он, – я вас совсем не могу понять. Прежде всего скажите, пожалуйста, кто вы?
– Как кто? – почти с плачем отвечал отец Петр. – Я здешний священник! Священник здешний! И сегодня Пасха. Нужно служить, но я проспал и все проспали… Что же вы молчите? Господи! Я тоже ничего не понимаю.
– А я начинаю понимать, – с расстановкой произнес человек в форме. – Вы, очевидно, слишком много занимались своими делами или еще что-нибудь такое и упустили из виду, что теперь не существует ни Пасхи, ни заутрени, ничего такого…
У отца Петра зашевелились волосы на голове. Он стоял и широко раскрытыми, неподвижными глазами смотрел на человека в форме.
– Вот присядьте, прошу вас, – предложил сторож, – здесь у меня скамейка. Вы очень слабы. Или, если угодно, я провожу вас до дому.
– Куда проводить? До какого до дому? – простонал отец Петр. – Я хочу служить. Пасха, Пасха сегодня. Сегодня великий праздник…
– Ах, да нет же, – раздражаясь уже, проговорил человек в форме, – я же вам говорю, что теперь упразднены все праздники.
И вдруг словно молния прорезала мысль отца Петра. Он вспомнил, как недавно, совсем – кажется ему – недавно кто-то говорил, что у нас слишком много праздников, чт
По убогой, запущенной церкви ходит
священник. Кадит и поет: "Хвалите имя
Господне, хвалите рабы Господа"… Поет и
кадит, а рабов-то и нет: в церкви пусто…
В. В. Р о з а н о в
Уже с середины поста у отца Петра по обыкновению стало создаваться предпраздничное настроение. Самый пост становился отцу Петру все ближе и дороже. Он не только привыкал к строгому воздержанию, но находил в нем особенную прелесть и сладость. Пост усугублял радость ожидания. И часто отец Петр думал:
– А некоторые не любят поста. Бог с ними, но я не понимаю: зачем они умаляют радость праздника? В пост как-то углубляешься в мысли о Христе, об Его уничижении, об Его терпении и страстях. В пост страдаешь вместе со Христом, а потом в Воскресении вместе с Ним воскресаешь.
И отец Петр простаивал долгие покаянные службы, довольствовался супом с грибами и чаем с медом, с улыбкой смотрел, как все ниже и ниже падают снежные сугробы, как по утрам покрываются они глянцевитым ледяным слоем, который сребристыми брызгами горит на великопостном – веселом и вместе меланхолическом – солнышке.
– А вот здесь не тает, – говорил про себя отец Петр, когда, проходя из церкви после исповеди, видел близ узкой извилистой тропинки доску или клок соломы, под которыми снег не таял и стоял маленьким, но задорным бугорком. Отец Петр перебрасывал доску или солому на другое место и радовался, когда, проходя по узкой и извилистой тропинке на другой день, уже не видел задорного бугорка.
– Быстро тает. Скоро Пасха.
И чем дальше шло время, тем напряженнее становилось у отца Петра чувство ожидания праздника. Он чувствовал, будто сердце у него ширится и растет в груди. С половины шестой недели начались уже и приготовления к празднику. В церкви очищались от пыли иконы, киоты, мылись стены и пол, наводился блеск на золотые вещи, на сосуды, приготовлялись лампадки и фонари для иллюминации, пересматривалась ризница. Псаломщик в церковной школе устраивал спевки к празднику. Псаломщик назначал спевки по вечерам около шести часов. Часов в деревне было немного, а те, какие были, показывали время по-разному. Поэтому некоторые дисканты и альты приходили в школу около четырех часов и раньше. Кроме певчих, к школе собирались любители пения, и около школы всегда толпился народ. От этого казалось, что праздник совсем близко, что его уже вышли встречать. Школьный сторож Трофимыч чувствовал себя на спевках чем-то вроде героя и виновника торжества, с важностью генерала ходил по школе, зачем-то передвигал парты, делал сердитые замечания шаловливым дискантам и жарко-прежарко топил печку, ни под каким видом не позволяя зажигать ламп.
– Нынче керосин-от дорог.
Пели с восковыми свечами. И это пение в полутьме большой классной комнаты с темными силуэтами слушателей по углам и с красными, дрожащими бликами по стенам от горящих дров в печке придавало спевкам отпечаток чего-то необычного: с одной стороны – торжественного, важного, с другой – спешного, торопливого, экстренного.
Отец Петр любил заходить на собрания в школе после вечерен, и необычная обстановка спевок еще более усиливала предпраздничность его настроения.
– Скоро Пасха.
Со Страстной недели начали приготовления и в самом доме отца Петра. Здесь тоже чистили, мыли, скоблили, рубили. Все в доме было в движении, все шумело, суетилось, восклицало, скрипело, стучало, звенело. В доме отца Петра приготовления велись совсем не так, как в церкви или на спевках, без торжественности и без внутренней сосредоточенности. Здесь, наоборот, все было нервно, иногда вздорно и смешно. И тем не менее, когда отец Петр видел, как кухарка, растрепанная, грязная и сердитая, моя квашню и посуду, беспощадно плескала воду направо и налево и глухо ворчала что-то себе под нос по адресу матушки, – отец Петр и в этом ворчанье кухарки слышал одно:
– Скоро Пасха.
Сегодня Страстная суббота. Последний день… Пасха завтра… Во время обедни за пением "Воскресни Боже" переменили облачение на престоле, на жертвеннике, на всех аналоях. Вместо темного надели все белое, сверкающее. Раскрыли ярко вычищенные подсвечники и паникадила с вставленными в них высокими белыми с позолотой свечами. В церкви стало сразу как-то непривычно бело, светло и чисто. После обедни благочестивые женщины еще раз вымыли пол, украсили иконы и подсвечники розовыми и белыми цветами; староста со сторожем расставили по иконостасу и по аркам лампадки с маслом так, что они образовывали вензеля "Х.В." и целые фразы: "Радуйтеся людие! И паки реку: радуйтеся!", "Несть зде, но воста" и т.д. В семь часов отец Петр положил начало чтению "Деяний", потом пришел домой, немного закусил, выпил два стакана чаю и, чтобы подкрепиться силами к служению праздничной утрени, прилег отдохнуть, распорядившись непременно разбудить его к половине одиннадцатого.
Отец Петр сильно устал от службы и от поста на Страстной неделе. Предыдущую ночь он совсем не спал. Утреню служили около часу ночи. Спать хотелось, но как-то странно было спать в необычайный, таинственный вечер пред пасхальной заутреней. Тем не менее отец Петр прилег. Усталость чувствовалась во всех членах. Все тело как будто каменело, но в груди было так много жизни и острого, горячего чувства праздничной радости, что отец Петр долго ворочался с боку на бок, как это бывает при нервной взвинченности во время бессонницы. Но как бы то ни было, усталость превозмогла напор чувств, и отец Петр забылся.
И каково же было его смятение, его ужас и страх, когда он, проснувшись, увидел, что часы показывают… половину второго.
– Боже мой! – растерялся отец Петр. – Полночь давно прошла… Что же это такое? Как случилось?.. Не разбудили… Не разбудили…Как это так?.. Как это…Но где же все?
Отец Петр в замешательстве метался по комнате, хватался то за одно, то за другое, брал не то, что было нужно, путался, задевал за стулья, уронил лампу, разбил стекло у часов.
– Боже мой! Ничего не найдешь… Да где же все? Уехали в другое село? Боже! Что такое? Кто здесь? Кто здесь? – выкрикивал отец Петр.
Кое-как удалось ему набросить на себя рясу, и он, с взъерошенными волосами, горячий, потный, стремглав бросился на улицу. Но едва он вышел за калитку двора, как в онемении остановился.
– Что это?
На площади вокруг церкви было совершенно темно и пусто. Ни в одном окне не было видно ни огонька. Не было слышно ни звука. Это совсем не так, как в пасхальную ночь. Тогда церковь и изнутри, и снаружи горит сотнями огней. Тогда гул голосов на площади несется далеко за реку и эхом отдается где-то там в горах. А это? Боже!..
Отец Петр не мог двинуться с места. Взгляд его упал на деревню. И тут все было, как обычно. Ночь как ночь. Самая обыкновенная ночь. В крестьянских избах темно. Вокруг ничто не зашелохнет. Слышно, как работает на реке водяная мельница.
– Работают! – ужаснулся отец Петр. – В такой день работают!..
И он почти прокричал:
– Не понимаю. Ничего не понимаю.
На крик отца Петра отозвалась где-то на деревне собака. На чьем-то дворе звякнуло ведро и послышался голос:
– Да тпру, стой… Тпру…
Ничего похожего на пасхальную ночь.
Отец Петр в недоумении бросился опять к себе в дом. Везде тишина. Но в столовой накрыт стол. Белоснежная скатерть блестит. На ней кулич, сыр, яйца, ветчина – все как нужно для Пасхи. На всем в доме чистота и праздничность.
– Нет… Пасха, Пасха… Но как же так? Что же церковь?..
Отец Петр опрометью направился к церкви. Подошел к двери, взялся за скобку – заперта. Посмотрел на сторожку – темно.
– Это все сторож… Прохорыч, – решил почему-то отец Петр, – это он проспал. Он. Потому так это все и… Потому…
Отец Петр подбежал к сторожке и беспощадно застучал по подоконнику:
– Прохорыч! Прохорыч! Проспал! Заутреню проспал!.. Скорее…
Ответа не было.
– Прохорыч! – еще громче кричал отец Петр и еще громче стучал кулаком по подоконнику. Окно отворилось, но высунулась из него голова не Прохорыча, а кого-то другого, бритого и похожего на швейцара.
– Какой Прохорыч? Что такое? Пожар? Где пожар? – спрашивала голова. – А? Что?
– Да проспали заутреню! – горячился отец Петр. – Звони скорее! Скорее… Понял, что ли? Сегодня Пасха… К заутрени скорее… Ну?
Голова несколько мгновений в недоумении помолчала, потом сощурила заспанные глаза, внимательно и подозрительно окинула взором фигуру отца Петра и, наконец, заговорила:
– Заутреня? Пасха?.. Гм… Чудно!.. Какая такая заутреня?
– О, Господи, Боже мой! – волновался отец Петр. – Он еще не понимает. Да ведь нынче же Пасха, Пасха… Сейчас заутреню нужно… Пасхальную заутреню…
Голова опять промычала "гм", опять подозрительным взглядом окинула отца Петра и, изобразив гримасу удивления и досады на лице, промолвила:
– Я сейчас к вам выйду.
Через несколько минут пред отцом Петром стоял человек, одетый в какую-то форменную одежду и похожий не то на швейцара, не то на английского кучера.
– Простите, – начал он, – я вас совсем не могу понять. Прежде всего скажите, пожалуйста, кто вы?
– Как кто? – почти с плачем отвечал отец Петр. – Я здешний священник! Священник здешний! И сегодня Пасха. Нужно служить, но я проспал и все проспали… Что же вы молчите? Господи! Я тоже ничего не понимаю.
– А я начинаю понимать, – с расстановкой произнес человек в форме. – Вы, очевидно, слишком много занимались своими делами или еще что-нибудь такое и упустили из виду, что теперь не существует ни Пасхи, ни заутрени, ничего такого…
У отца Петра зашевелились волосы на голове. Он стоял и широко раскрытыми, неподвижными глазами смотрел на человека в форме.
– Вот присядьте, прошу вас, – предложил сторож, – здесь у меня скамейка. Вы очень слабы. Или, если угодно, я провожу вас до дому.
– Куда проводить? До какого до дому? – простонал отец Петр. – Я хочу служить. Пасха, Пасха сегодня. Сегодня великий праздник…
– Ах, да нет же, – раздражаясь уже, проговорил человек в форме, – я же вам говорю, что теперь упразднены все праздники.
И вдруг словно молния прорезала мысль отца Петра. Он вспомнил, как недавно, совсем – кажется ему – недавно кто-то говорил, что у нас слишком много праздников, чт
Dedicated to E.A.S.
The wretched, neglected church walks
a priest. Censer and sings: "Praise the name
Lord, praise the servants of the Lord "... He sings and
censers, but there are no slaves: the church is empty ...
V.V. Rozanova
From the middle of the post, Father Peter began to create a holiday mood as usual. The very post was becoming closer and more expensive to Father Peter. He not only got used to strict abstinence, but found in him a special charm and sweetness. Fasting exacerbated the joy of expectation. And often, Father Peter thought:
- And some do not like fasting. God is with them, but I do not understand: why do they detract from the joy of the holiday? In fasting, you somehow delve into thoughts of Christ, of His humiliation, of His patience and passions. In fasting you suffer with Christ, and then in the Resurrection you resurrect with Him.
And father Peter stood idle for long penitential services, was content with soup with mushrooms and tea with honey, with a smile, watched as snowdrifts were falling lower and lower, as in the morning they were covered with a glossy ice layer that burns with silver spray on the lenten - cheerful and melancholic together - the sun.
“But it doesn’t melt here,” Father Peter said to himself when, walking out of the church after a confession, he saw a board or a block of straw near a narrow winding path under which the snow did not melt and stood a small but perky tubercle. Father Peter threw the board or straw to another place and rejoiced when, walking along the narrow and winding path the next day, he no longer saw the perky hillock.
- It melts quickly. Easter is coming.
And the farther the time went, the more intense the feeling of expectation of the holiday became for Father Peter. He felt as if his heart was expanding and growing in his chest. Preparations for the holiday have already begun at half past five. In the church, icons, icon cases were cleaned of dust, walls and floors were washed, glitter was put on gold things, on vessels, lamps and lanterns were prepared for illumination, the sacristy was revised. The psalm-maker at the church school arranged for the festival. The psalmist appointed the singing in the evenings for about six hours. There were few hours in the village, and those that were showed time in different ways. Therefore, some trebles and violas came to school about four hours earlier. In addition to singers, singing lovers gathered for the school, and people always crowded around the school. From this it seemed that the holiday was very close, that they had already gone out to meet him. The school watchman Trofimych felt like a hero and hero of the occasion at the chanting, with the importance of a general, he went to school, for some reason moved his desks, made angry remarks to playful treblers and heated the stove hot and old, under no circumstances allowing him to light the lamps.
- Today, kerosene, off the road.
Sang with wax candles. And this singing in the darkness of a large classroom with dark silhouettes of listeners in the corners and with red, trembling glare on the walls from burning firewood in the stove gave the singing an impression of something unusual: on the one hand - solemn, important, on the other - hasty, hasty, emergency.
Father Peter liked to attend meetings at school after the evenings, and the unusual atmosphere of singing further strengthened his holiday mood.
- Easter is coming.
From Holy Week, preparations began in the very home of Father Peter. Here, too, they cleaned, washed, scrubbed, chopped. Everything in the house was in motion, everything was noisy, fussed, exclaimed, creaked, pounded, clanged. In the house of Father Peter, the preparations were conducted in a completely different way than in the church or at the chanting, without solemnity and without inner concentration. Here, on the contrary, everything was nervous, sometimes absurd and ridiculous. And yet, when Father Peter saw how the cook, disheveled, dirty and angry, my pitcher and dishes, mercilessly splashed water to the right and left, and grumbled muffledly under his breath at his mother’s address - Father Peter is still grumbling the cooks heard one thing:
- Easter is coming.
Today is Good Saturday. The last day ... Easter tomorrow ... During the singing Sunday of the Resurrection, we changed the vestments on the throne, on the altar, on all the analogs. Instead of dark, they put on all the white, sparkling. They opened brightly cleaned candlesticks and chandeliers with tall white and gilded candles inserted into them. The church immediately became somehow unusually white, light and clean. After the Mass, pious women once again washed the floor, decorated the icons and candlesticks with pink and white flowers; the elder and the watchman placed oil lamps on the iconostasis and arches so that they formed the monogram "H.V." and whole phrases: "Rejoice at the people! And pack the river: rejoice!", "There is no place, but the east", etc. At seven o'clock, Father Peter began to read the Acts, then came home, had a bite, drank two glasses of tea and, in order to refresh himself with the service of the festive matins, lay down to rest, ordering to awaken him by half-past ten.
Father Peter was very tired of service and fasting at Holy Week. He had not slept at all the previous night. Matins were served at about one in the morning. I wanted to sleep, but it was somehow strange to sleep on an unusual, mysterious evening before Easter
The wretched, neglected church walks
a priest. Censer and sings: "Praise the name
Lord, praise the servants of the Lord "... He sings and
censers, but there are no slaves: the church is empty ...
V.V. Rozanova
From the middle of the post, Father Peter began to create a holiday mood as usual. The very post was becoming closer and more expensive to Father Peter. He not only got used to strict abstinence, but found in him a special charm and sweetness. Fasting exacerbated the joy of expectation. And often, Father Peter thought:
- And some do not like fasting. God is with them, but I do not understand: why do they detract from the joy of the holiday? In fasting, you somehow delve into thoughts of Christ, of His humiliation, of His patience and passions. In fasting you suffer with Christ, and then in the Resurrection you resurrect with Him.
And father Peter stood idle for long penitential services, was content with soup with mushrooms and tea with honey, with a smile, watched as snowdrifts were falling lower and lower, as in the morning they were covered with a glossy ice layer that burns with silver spray on the lenten - cheerful and melancholic together - the sun.
“But it doesn’t melt here,” Father Peter said to himself when, walking out of the church after a confession, he saw a board or a block of straw near a narrow winding path under which the snow did not melt and stood a small but perky tubercle. Father Peter threw the board or straw to another place and rejoiced when, walking along the narrow and winding path the next day, he no longer saw the perky hillock.
- It melts quickly. Easter is coming.
And the farther the time went, the more intense the feeling of expectation of the holiday became for Father Peter. He felt as if his heart was expanding and growing in his chest. Preparations for the holiday have already begun at half past five. In the church, icons, icon cases were cleaned of dust, walls and floors were washed, glitter was put on gold things, on vessels, lamps and lanterns were prepared for illumination, the sacristy was revised. The psalm-maker at the church school arranged for the festival. The psalmist appointed the singing in the evenings for about six hours. There were few hours in the village, and those that were showed time in different ways. Therefore, some trebles and violas came to school about four hours earlier. In addition to singers, singing lovers gathered for the school, and people always crowded around the school. From this it seemed that the holiday was very close, that they had already gone out to meet him. The school watchman Trofimych felt like a hero and hero of the occasion at the chanting, with the importance of a general, he went to school, for some reason moved his desks, made angry remarks to playful treblers and heated the stove hot and old, under no circumstances allowing him to light the lamps.
- Today, kerosene, off the road.
Sang with wax candles. And this singing in the darkness of a large classroom with dark silhouettes of listeners in the corners and with red, trembling glare on the walls from burning firewood in the stove gave the singing an impression of something unusual: on the one hand - solemn, important, on the other - hasty, hasty, emergency.
Father Peter liked to attend meetings at school after the evenings, and the unusual atmosphere of singing further strengthened his holiday mood.
- Easter is coming.
From Holy Week, preparations began in the very home of Father Peter. Here, too, they cleaned, washed, scrubbed, chopped. Everything in the house was in motion, everything was noisy, fussed, exclaimed, creaked, pounded, clanged. In the house of Father Peter, the preparations were conducted in a completely different way than in the church or at the chanting, without solemnity and without inner concentration. Here, on the contrary, everything was nervous, sometimes absurd and ridiculous. And yet, when Father Peter saw how the cook, disheveled, dirty and angry, my pitcher and dishes, mercilessly splashed water to the right and left, and grumbled muffledly under his breath at his mother’s address - Father Peter is still grumbling the cooks heard one thing:
- Easter is coming.
Today is Good Saturday. The last day ... Easter tomorrow ... During the singing Sunday of the Resurrection, we changed the vestments on the throne, on the altar, on all the analogs. Instead of dark, they put on all the white, sparkling. They opened brightly cleaned candlesticks and chandeliers with tall white and gilded candles inserted into them. The church immediately became somehow unusually white, light and clean. After the Mass, pious women once again washed the floor, decorated the icons and candlesticks with pink and white flowers; the elder and the watchman placed oil lamps on the iconostasis and arches so that they formed the monogram "H.V." and whole phrases: "Rejoice at the people! And pack the river: rejoice!", "There is no place, but the east", etc. At seven o'clock, Father Peter began to read the Acts, then came home, had a bite, drank two glasses of tea and, in order to refresh himself with the service of the festive matins, lay down to rest, ordering to awaken him by half-past ten.
Father Peter was very tired of service and fasting at Holy Week. He had not slept at all the previous night. Matins were served at about one in the morning. I wanted to sleep, but it was somehow strange to sleep on an unusual, mysterious evening before Easter
У записи 6 лайков,
1 репостов.
1 репостов.
Эту запись оставил(а) на своей стене Александр Новоселов
