На просторах фейсбученьки нашла прекрасное, даже два, и такое, что и не выбрать, какое лучше, и такое, что не могу не поделиться:
Я не смотрю телевизор и не читаю газет.
Мне совершенно некогда – дети, работа, быт…
Да и в приличном обществе вот уже много лет
как-то неловко беседовать о политике. Ибо сыт,
в меру пьян и достаточно хорошо одет, человек
предпочитает темы не столь отвлеченные – дом, семья,
цены на хлеб и бензин, содержание фильмо- и фонотек,
пьянство, блядство, искусство, чьи-то любовницы и друзья.
Однако по воскресеньям, когда я на три-четыре дня
готовлю обед, чтобы в будние дни пореже стоять у плиты,
я от скуки кухонной включаю радио (у меня
радио проживает как раз на кухне). И с высоты
старой посудной полки, где обретаются спички, соль,
всяческий мелкий мусор и два пожилых, щербатых слона,
мне говорят, что я должна разделить какую-то боль,
мне говорят, что в стране моей, очевидно, идет война.
Мне говорят, что кого-то, где-то, куда-то и навсегда,
что убивают, грабят, насилуют, топчут и просто лгут,
что ни один порядочный без содрогания и стыда,
что и ко мне не завтра, так послезавтра еще придут.
И я говорю – о, ужас! и возмущаясь, и трепеща,
медленнее обычного режу мясо на винегрет,
и обещаю клятвенно, пенку вылавливая с борща,
хоть как-нибудь, хоть когда-нибудь, хоть на выборы, хоть в пикет...
Но вот трагический пафос сменяет старый и добрый джаз,
или беседа с психологом за вкусный и очень здоровый секс –
и я выключаю радио, и я выключаю газ,
и переключаюсь, и без напряжения вписываюсь в контекст
бытности - и укладываю спать, и читаю вслух,
и утираю носики, и протираю пыль,
а, ублажив и вытерев, до часу или до двух,
пью чай и смотрю в пятисотый раз какой-нибудь славный фильм.
А по утру понедельник разводит привычную суету:
зевает, гремит будильником, грязной бранью ползет в окно.
Разогревая борщ или чайник плюхая на плиту,
я не включаю радио – слушать некогда все равно.
И, выходя на улицу, я не вижу ни баррикад,
ни окровавленных трупов, ни танков, ни свастики на рукавах,
и с облегченьем выплевываю этот давешний радиояд –
право, что за истерики, что за сопли на кружевах!
Да, может быть и стреляют, и убивают, и грош цена,
но жизнь кружит и бежит, не зная ни горечи, ни вины.
И так неудобно мне жить в стране, в которой идет война,
что проще поверить, будто бы вовсе нет никакой войны.
Ведь пишется, дышится, любится, зарабатывается пока
неплохо, а что до кого-там – так кому же сейчас легко?
Если же выведут танки… впрочем, я знаю наверняка,
что этого не случится - так и незачем беспоко...
(с) Ольга Макеева, Питер.
2007 год
Я не смотрю телевизор и не читаю газет.
Мне совершенно некогда – дети, работа, быт…
Да и в приличном обществе вот уже много лет
как-то неловко беседовать о политике. Ибо сыт,
в меру пьян и достаточно хорошо одет, человек
предпочитает темы не столь отвлеченные – дом, семья,
цены на хлеб и бензин, содержание фильмо- и фонотек,
пьянство, блядство, искусство, чьи-то любовницы и друзья.
Однако по воскресеньям, когда я на три-четыре дня
готовлю обед, чтобы в будние дни пореже стоять у плиты,
я от скуки кухонной включаю радио (у меня
радио проживает как раз на кухне). И с высоты
старой посудной полки, где обретаются спички, соль,
всяческий мелкий мусор и два пожилых, щербатых слона,
мне говорят, что я должна разделить какую-то боль,
мне говорят, что в стране моей, очевидно, идет война.
Мне говорят, что кого-то, где-то, куда-то и навсегда,
что убивают, грабят, насилуют, топчут и просто лгут,
что ни один порядочный без содрогания и стыда,
что и ко мне не завтра, так послезавтра еще придут.
И я говорю – о, ужас! и возмущаясь, и трепеща,
медленнее обычного режу мясо на винегрет,
и обещаю клятвенно, пенку вылавливая с борща,
хоть как-нибудь, хоть когда-нибудь, хоть на выборы, хоть в пикет...
Но вот трагический пафос сменяет старый и добрый джаз,
или беседа с психологом за вкусный и очень здоровый секс –
и я выключаю радио, и я выключаю газ,
и переключаюсь, и без напряжения вписываюсь в контекст
бытности - и укладываю спать, и читаю вслух,
и утираю носики, и протираю пыль,
а, ублажив и вытерев, до часу или до двух,
пью чай и смотрю в пятисотый раз какой-нибудь славный фильм.
А по утру понедельник разводит привычную суету:
зевает, гремит будильником, грязной бранью ползет в окно.
Разогревая борщ или чайник плюхая на плиту,
я не включаю радио – слушать некогда все равно.
И, выходя на улицу, я не вижу ни баррикад,
ни окровавленных трупов, ни танков, ни свастики на рукавах,
и с облегченьем выплевываю этот давешний радиояд –
право, что за истерики, что за сопли на кружевах!
Да, может быть и стреляют, и убивают, и грош цена,
но жизнь кружит и бежит, не зная ни горечи, ни вины.
И так неудобно мне жить в стране, в которой идет война,
что проще поверить, будто бы вовсе нет никакой войны.
Ведь пишется, дышится, любится, зарабатывается пока
неплохо, а что до кого-там – так кому же сейчас легко?
Если же выведут танки… впрочем, я знаю наверняка,
что этого не случится - так и незачем беспоко...
(с) Ольга Макеева, Питер.
2007 год
In the vastness of Facebook, I found the beauty, even two, and one that I can’t choose, which is better, and one that I can’t help sharing:
I do not watch TV or read newspapers.
I have absolutely no time - children, work, everyday life ...
And in a decent society for many years
it’s kind of awkward to talk about politics. For fed up
moderately drunk and well-dressed enough, man
prefers topics not so abstract - home, family,
prices for bread and gasoline, content of film and music libraries,
drunkenness, whore, art, someone's lovers and friends.
However, on Sundays, when I’m three to four days old
I’m cooking dinner so that on weekdays I’m less likely to stand by the stove,
I turn on the radio from the boredom of the kitchen (I have
the radio lives just in the kitchen). And from above
the old crockery, where matches, salt,
all kinds of small rubbish and two elderly, chipped elephants,
they tell me that I have to share some kind of pain,
they tell me that in my country, obviously, a war is going on.
They tell me that someone, somewhere, somewhere and forever,
that they kill, rob, rape, trample and just lie,
that not one decent without a shudder and shame,
that I’m not tomorrow too, so the day after tomorrow they’ll come again.
And I say - oh, horror! and indignant, and trembling,
I cut meat into vinaigrette slower than usual,
and I promise oath, catching foam from borscht,
at least somehow, at least sometime, at least for the elections, at least for the picket ...
But the tragic pathos replaces the old and good jazz,
or a conversation with a psychologist for tasty and very healthy sex -
and I turn off the radio, and I turn off the gas,
and I switch, and without tension I fit into the context
beingness - and I put to bed, and read aloud,
and I wipe my noses and wipe the dust
and, having ironed and wiped, up to an hour or two,
I drink tea and watch a glorious film for the 500th time.
And in the morning Monday raises the usual bustle:
yawns, rattles the alarm clock, creeps dirty window out the window.
Warming up borsch or teapot flopping on the stove,
I do not turn on the radio - there is no time to listen to it anyway.
And, going out into the street, I don’t see any barricades,
no bloodied corpses, no tanks, no swastikas on their sleeves,
and with relief I spit out this long-standing radioactive
right, what a tantrum, what a snot on lace!
Yes, maybe they shoot, and they kill, and the price is worthless,
but life circles and runs, knowing neither bitterness nor guilt.
And so it’s inconvenient for me to live in a country in which there is a war,
that it’s easier to believe that there is no war at all.
After all, it is written, breathed, loved, earned so far
not bad, but as for someone there - so who is now easy?
If they withdraw tanks ... however, I know for sure
that this will not happen - there’s no reason to bother ...
(c) Olga Makeeva, Peter.
2007 year
I do not watch TV or read newspapers.
I have absolutely no time - children, work, everyday life ...
And in a decent society for many years
it’s kind of awkward to talk about politics. For fed up
moderately drunk and well-dressed enough, man
prefers topics not so abstract - home, family,
prices for bread and gasoline, content of film and music libraries,
drunkenness, whore, art, someone's lovers and friends.
However, on Sundays, when I’m three to four days old
I’m cooking dinner so that on weekdays I’m less likely to stand by the stove,
I turn on the radio from the boredom of the kitchen (I have
the radio lives just in the kitchen). And from above
the old crockery, where matches, salt,
all kinds of small rubbish and two elderly, chipped elephants,
they tell me that I have to share some kind of pain,
they tell me that in my country, obviously, a war is going on.
They tell me that someone, somewhere, somewhere and forever,
that they kill, rob, rape, trample and just lie,
that not one decent without a shudder and shame,
that I’m not tomorrow too, so the day after tomorrow they’ll come again.
And I say - oh, horror! and indignant, and trembling,
I cut meat into vinaigrette slower than usual,
and I promise oath, catching foam from borscht,
at least somehow, at least sometime, at least for the elections, at least for the picket ...
But the tragic pathos replaces the old and good jazz,
or a conversation with a psychologist for tasty and very healthy sex -
and I turn off the radio, and I turn off the gas,
and I switch, and without tension I fit into the context
beingness - and I put to bed, and read aloud,
and I wipe my noses and wipe the dust
and, having ironed and wiped, up to an hour or two,
I drink tea and watch a glorious film for the 500th time.
And in the morning Monday raises the usual bustle:
yawns, rattles the alarm clock, creeps dirty window out the window.
Warming up borsch or teapot flopping on the stove,
I do not turn on the radio - there is no time to listen to it anyway.
And, going out into the street, I don’t see any barricades,
no bloodied corpses, no tanks, no swastikas on their sleeves,
and with relief I spit out this long-standing radioactive
right, what a tantrum, what a snot on lace!
Yes, maybe they shoot, and they kill, and the price is worthless,
but life circles and runs, knowing neither bitterness nor guilt.
And so it’s inconvenient for me to live in a country in which there is a war,
that it’s easier to believe that there is no war at all.
After all, it is written, breathed, loved, earned so far
not bad, but as for someone there - so who is now easy?
If they withdraw tanks ... however, I know for sure
that this will not happen - there’s no reason to bother ...
(c) Olga Makeeva, Peter.
2007 year
У записи 2 лайков,
0 репостов.
0 репостов.
Эту запись оставил(а) на своей стене Екатерина Сорокина
