И он говорит ей: «С чего мне начать, ответь, —
я куплю нам хлеба, сниму нам клеть,
не бросай меня одного взрослеть,
это хуже ада.
Я играю блюз и ношу серьгу,
я не знаю, что для тебя смогу,
но мне гнусно быть у тебя в долгу,
да и ты не рада».
Говорит ей: «Я никого не звал,
у меня есть сцена и есть вокзал,
но теперь я видел и осязал самый свет, похоже.
У меня в гитарном чехле пятак,
я не сплю без приступов и атак,
а ты поглядишь на меня вот так,
и вскипает кожа.
Я был мальчик, я беззаботно жил;
я не тот, кто пашет до синих жил;
я тебя, наверно, не заслужил,
только кто арбитры.
\Ночевал у разных и был игрок,
(и посмел ступить тебе на порог),
и курю как дьявол, да все не впрок,
только вкус селитры.
Через семь лет смрада и кабака
я умру в лысеющего быка,
в эти ляжки, пошлости и бока,
поучать и охать.
Но пока я жутко живой и твой,
пахну дымом, солью, сырой листвой,
Питер Пен, Иванушка, домовой,
не отдай меня вдоль по той кривой,
где тоска и похоть».
И она говорит ему:
«И в лесу, у цыгана с узким кольцом в носу,
я тебя от времени не спасу,
мы его там встретим.
Я умею верить и обнимать,
только я не буду тебя, как мать, опекать, оправдывать, поднимать,
я здесь не за этим.
Как все дети, росшие без отцов,
мы хотим игрушек и леденцов,
одеваться празднично, чтоб рубцов
и не замечали.
Только нет на свете того пути,
где нам вечно нет еще двадцати,
всего спросу — радовать и цвести,
как всегда вначале.
Когда меркнет свет и приходит край,
тебе нужен муж, а не мальчик Кай, отвыкай, хороший мой, отвыкай отступать, робея.
Есть вокзал и сцена, а есть жилье,
и судьба обычно берет свое
и у тех, кто бегает от нее — только чуть грубее».
И стоят в молчанье, оглушены,
этим новым качеством тишины,
где все кучевые и то слышны, — ждут, не убегая.
Как живые камни, стоят вдвоём,
а за ними гаснет дверной проём,
и земля в июле стоит своём, синяя, нагая.
я куплю нам хлеба, сниму нам клеть,
не бросай меня одного взрослеть,
это хуже ада.
Я играю блюз и ношу серьгу,
я не знаю, что для тебя смогу,
но мне гнусно быть у тебя в долгу,
да и ты не рада».
Говорит ей: «Я никого не звал,
у меня есть сцена и есть вокзал,
но теперь я видел и осязал самый свет, похоже.
У меня в гитарном чехле пятак,
я не сплю без приступов и атак,
а ты поглядишь на меня вот так,
и вскипает кожа.
Я был мальчик, я беззаботно жил;
я не тот, кто пашет до синих жил;
я тебя, наверно, не заслужил,
только кто арбитры.
\Ночевал у разных и был игрок,
(и посмел ступить тебе на порог),
и курю как дьявол, да все не впрок,
только вкус селитры.
Через семь лет смрада и кабака
я умру в лысеющего быка,
в эти ляжки, пошлости и бока,
поучать и охать.
Но пока я жутко живой и твой,
пахну дымом, солью, сырой листвой,
Питер Пен, Иванушка, домовой,
не отдай меня вдоль по той кривой,
где тоска и похоть».
И она говорит ему:
«И в лесу, у цыгана с узким кольцом в носу,
я тебя от времени не спасу,
мы его там встретим.
Я умею верить и обнимать,
только я не буду тебя, как мать, опекать, оправдывать, поднимать,
я здесь не за этим.
Как все дети, росшие без отцов,
мы хотим игрушек и леденцов,
одеваться празднично, чтоб рубцов
и не замечали.
Только нет на свете того пути,
где нам вечно нет еще двадцати,
всего спросу — радовать и цвести,
как всегда вначале.
Когда меркнет свет и приходит край,
тебе нужен муж, а не мальчик Кай, отвыкай, хороший мой, отвыкай отступать, робея.
Есть вокзал и сцена, а есть жилье,
и судьба обычно берет свое
и у тех, кто бегает от нее — только чуть грубее».
И стоят в молчанье, оглушены,
этим новым качеством тишины,
где все кучевые и то слышны, — ждут, не убегая.
Как живые камни, стоят вдвоём,
а за ними гаснет дверной проём,
и земля в июле стоит своём, синяя, нагая.
And he tells her: “Where do I start, answer, -
I will buy us bread, take off our crate,
don't leave me alone to grow up
it's worse than hell.
I play the blues and wear the earring
I don’t know what I can do for you
but I am disgusted to be in your debt
Yes, and you are not happy. "
Tells her: “I didn’t call anyone,
I have a stage and a train station,
but now I saw and felt the very light, it seems.
I have a nickel in my guitar case
I don’t sleep without attacks and attacks,
and you look at me like that
and the skin boils.
I was a boy, I lived a carefree;
I'm not the one who plows before the blue lived;
I probably didn’t deserve you
only who are the arbitrators.
\ I slept with different people and there was a player,
(and dared to step on your doorstep)
and smoke like the devil, but for good
only the taste of saltpeter.
Seven years later, stench and tavern
I will die a balding bull
in these thighs, vulgarity and sides,
to teach and to groan.
But while I'm terribly alive and yours
I smell of smoke, salt, damp leaves
Peter Pan, Ivanushka, Brownie,
don't give me along along that curve
where longing and lust. "
And she tells him:
“And in the forest, with a gypsy with a narrow nose ring,
I won’t save you from time to time
we will meet him there.
I can believe and hug
only I will not patronize, justify, raise you as a mother,
I'm not here for that.
Like all children who grew up without fathers,
we want toys and candy
dress festively so that scarring
and did not notice.
Only there is no way in the world
where we always have twenty more
all I ask is to delight and blossom,
as always at the beginning.
When the light fades and the edge comes
you need a husband, not a boy Kai, wean, my good one, wean your back, shy.
There is a station and a stage, but there is housing,
and fate usually takes its toll
and those who run away from her - only a little rougher. "
And stand in silence, stunned
this new quality of silence
where all the cumulus are audible, they wait without running away.
Like living stones, stand together
and the doorway goes out behind them,
and the earth in July stands its own, blue, naked.
I will buy us bread, take off our crate,
don't leave me alone to grow up
it's worse than hell.
I play the blues and wear the earring
I don’t know what I can do for you
but I am disgusted to be in your debt
Yes, and you are not happy. "
Tells her: “I didn’t call anyone,
I have a stage and a train station,
but now I saw and felt the very light, it seems.
I have a nickel in my guitar case
I don’t sleep without attacks and attacks,
and you look at me like that
and the skin boils.
I was a boy, I lived a carefree;
I'm not the one who plows before the blue lived;
I probably didn’t deserve you
only who are the arbitrators.
\ I slept with different people and there was a player,
(and dared to step on your doorstep)
and smoke like the devil, but for good
only the taste of saltpeter.
Seven years later, stench and tavern
I will die a balding bull
in these thighs, vulgarity and sides,
to teach and to groan.
But while I'm terribly alive and yours
I smell of smoke, salt, damp leaves
Peter Pan, Ivanushka, Brownie,
don't give me along along that curve
where longing and lust. "
And she tells him:
“And in the forest, with a gypsy with a narrow nose ring,
I won’t save you from time to time
we will meet him there.
I can believe and hug
only I will not patronize, justify, raise you as a mother,
I'm not here for that.
Like all children who grew up without fathers,
we want toys and candy
dress festively so that scarring
and did not notice.
Only there is no way in the world
where we always have twenty more
all I ask is to delight and blossom,
as always at the beginning.
When the light fades and the edge comes
you need a husband, not a boy Kai, wean, my good one, wean your back, shy.
There is a station and a stage, but there is housing,
and fate usually takes its toll
and those who run away from her - only a little rougher. "
And stand in silence, stunned
this new quality of silence
where all the cumulus are audible, they wait without running away.
Like living stones, stand together
and the doorway goes out behind them,
and the earth in July stands its own, blue, naked.
У записи 6 лайков,
0 репостов,
289 просмотров.
0 репостов,
289 просмотров.
Эту запись оставил(а) на своей стене Григорий Адаменко
