В. Полозкова
И он говорит ей: «С чего мне начать, ответь, - я куплю нам хлеба, сниму нам клеть, не бросай меня одного взрослеть, это хуже ада. Я играю блюз и ношу серьгу, я не знаю, что для тебя смогу, но мне гнусно быть у тебя в долгу, да и ты не рада».
Говорит ей: «Я никого не звал, у меня есть сцена и есть вокзал, но теперь я видел и осязал самый свет, похоже. У меня в гитарном чехле пятак, я не сплю без приступов и атак, а ты поглядишь на меня вот так, и вскипает кожа.
Я был мальчик, я беззаботно жил; я не тот, кто пашет до синих жил; я тебя, наверно, не заслужил, только кто арбитры. Ночевал у разных и был игрок, (и посмел ступить тебе на порог), и курю как дьявол, да все не впрок, только вкус селитры.
Через семь лет смрада и кабака я умру в лысеющего быка, в эти ляжки, пошлости и бока, поучать и охать. Но пока я жутко живой и твой, пахну дымом, солью, сырой листвой, Питер Пен, Иванушка, домовой, не отдай меня вдоль по той кривой, где тоска и похоть».
И она говорит ему: «И в лесу, у цыгана с узким кольцом в носу, я тебя от времени не спасу, мы его там встретим. Я умею верить и обнимать, только я не буду тебя, как мать, опекать, оправдывать, поднимать, я здесь не за этим.
Как все дети, росшие без отцов, мы хотим игрушек и леденцов, одеваться празднично, чтоб рубцов и не замечали. Только нет на свете того пути, где нам вечно нет еще двадцати, всего спросу — радовать и цвести, как всегда вначале.
Когда меркнет свет и приходит край, тебе нужен муж, а не мальчик Кай, отвыкай, хороший мой, отвыкай отступать, робея. Есть вокзал и сцена, а есть жилье, и судьба обычно берет свое и у тех, кто бегает от нее — только чуть грубее».
И стоят в молчанье, оглушены, этим новым качеством тишины, где все кучевые и то слышны, - ждут, не убегая. Как живые камни, стоят вдвоём, а за ними гаснет дверной проём, и земля в июле стоит своём, синяя, нагая.
И он говорит ей: «С чего мне начать, ответь, - я куплю нам хлеба, сниму нам клеть, не бросай меня одного взрослеть, это хуже ада. Я играю блюз и ношу серьгу, я не знаю, что для тебя смогу, но мне гнусно быть у тебя в долгу, да и ты не рада».
Говорит ей: «Я никого не звал, у меня есть сцена и есть вокзал, но теперь я видел и осязал самый свет, похоже. У меня в гитарном чехле пятак, я не сплю без приступов и атак, а ты поглядишь на меня вот так, и вскипает кожа.
Я был мальчик, я беззаботно жил; я не тот, кто пашет до синих жил; я тебя, наверно, не заслужил, только кто арбитры. Ночевал у разных и был игрок, (и посмел ступить тебе на порог), и курю как дьявол, да все не впрок, только вкус селитры.
Через семь лет смрада и кабака я умру в лысеющего быка, в эти ляжки, пошлости и бока, поучать и охать. Но пока я жутко живой и твой, пахну дымом, солью, сырой листвой, Питер Пен, Иванушка, домовой, не отдай меня вдоль по той кривой, где тоска и похоть».
И она говорит ему: «И в лесу, у цыгана с узким кольцом в носу, я тебя от времени не спасу, мы его там встретим. Я умею верить и обнимать, только я не буду тебя, как мать, опекать, оправдывать, поднимать, я здесь не за этим.
Как все дети, росшие без отцов, мы хотим игрушек и леденцов, одеваться празднично, чтоб рубцов и не замечали. Только нет на свете того пути, где нам вечно нет еще двадцати, всего спросу — радовать и цвести, как всегда вначале.
Когда меркнет свет и приходит край, тебе нужен муж, а не мальчик Кай, отвыкай, хороший мой, отвыкай отступать, робея. Есть вокзал и сцена, а есть жилье, и судьба обычно берет свое и у тех, кто бегает от нее — только чуть грубее».
И стоят в молчанье, оглушены, этим новым качеством тишины, где все кучевые и то слышны, - ждут, не убегая. Как живые камни, стоят вдвоём, а за ними гаснет дверной проём, и земля в июле стоит своём, синяя, нагая.
V. Polozkova
And he tells her: “Where do I start, answer me - I’ll buy us bread, take off our crate, don’t leave me to grow up alone, it’s worse than hell. I play the blues and wear an earring, I don’t know what I can for you, but I am disgusted to be in your debt, and you’re not happy either. ”
He says to her: “I didn’t call anyone, I have a stage and a station, but now I saw and felt the very light, it seems. I have a nickel in my guitar case, I don’t sleep without attacks and attacks, and you look at me like that and the skin boils.
I was a boy, I lived a carefree; I'm not the one who plows before the blue lived; I probably did not deserve you, only who are the arbitrators. I spent the night with different people and there was a player (and dared to step on your doorstep), and I smoke like the devil, but all for nothing, just the taste of saltpeter.
Seven years later, stench and tavern, I will die in a balding bull, in these thighs, vulgarity and sides, to teach and howl. But while I am terribly alive and yours, I smell of smoke, salt, damp leaves, Peter Pan, Ivanushka, brownie, do not give me along the curve where there is longing and lust. "
And she tells him: “And in the forest, by the gypsy with a narrow nose ring, I won’t save you from time to time, we will meet him there. I can believe and hug, only I will not patronize, justify, raise you as a mother, I am not here for that.
Like all children who grew up without fathers, we want toys and lollipops, dress festively so that we don’t notice scars. Only in the world there is no path where we have always been twenty, all I need is to delight and blossom, as always at the beginning.
When the light fades and the edge comes, you need a husband, not a boy Kai, wean, my good one, wean your back, shy. There is a station and a stage, but there is housing, and fate usually takes its toll from those who run away from it - only a little rougher. ”
And they stand in silence, stunned, by this new quality of silence, where everyone is cumulus and then they hear it — they wait, not running away. Like living stones, they stand together, and behind them the doorway goes out, and the ground in July stands its own, blue, naked.
And he tells her: “Where do I start, answer me - I’ll buy us bread, take off our crate, don’t leave me to grow up alone, it’s worse than hell. I play the blues and wear an earring, I don’t know what I can for you, but I am disgusted to be in your debt, and you’re not happy either. ”
He says to her: “I didn’t call anyone, I have a stage and a station, but now I saw and felt the very light, it seems. I have a nickel in my guitar case, I don’t sleep without attacks and attacks, and you look at me like that and the skin boils.
I was a boy, I lived a carefree; I'm not the one who plows before the blue lived; I probably did not deserve you, only who are the arbitrators. I spent the night with different people and there was a player (and dared to step on your doorstep), and I smoke like the devil, but all for nothing, just the taste of saltpeter.
Seven years later, stench and tavern, I will die in a balding bull, in these thighs, vulgarity and sides, to teach and howl. But while I am terribly alive and yours, I smell of smoke, salt, damp leaves, Peter Pan, Ivanushka, brownie, do not give me along the curve where there is longing and lust. "
And she tells him: “And in the forest, by the gypsy with a narrow nose ring, I won’t save you from time to time, we will meet him there. I can believe and hug, only I will not patronize, justify, raise you as a mother, I am not here for that.
Like all children who grew up without fathers, we want toys and lollipops, dress festively so that we don’t notice scars. Only in the world there is no path where we have always been twenty, all I need is to delight and blossom, as always at the beginning.
When the light fades and the edge comes, you need a husband, not a boy Kai, wean, my good one, wean your back, shy. There is a station and a stage, but there is housing, and fate usually takes its toll from those who run away from it - only a little rougher. ”
And they stand in silence, stunned, by this new quality of silence, where everyone is cumulus and then they hear it — they wait, not running away. Like living stones, they stand together, and behind them the doorway goes out, and the ground in July stands its own, blue, naked.
У записи 6 лайков,
2 репостов.
2 репостов.
Эту запись оставил(а) на своей стене Светлана Подгорнова
