У меня есть три пласта безумных тысячелетий, тонны песчанника на выжженных солнцем скалах, ветер на Керчью, моря две с лишним трети. Бутылка рома бы в сумке место не пролежала... У меня сухие травы, дождя просящий изворот грунтовой дороги, в жаре сомлели обитатели мира, что призван быть настоящим, но разленился и не достигнул желанной цели. У него, у этого мира, есть все и возможно больше -
зачем ему тратить силы?
Гремит повозка.
Пара буйволов сонно дышат, на грубой коже капли пота как капли цветного воска. Под горячим камнем, в прохладе мшистой дремлет ящерица, застыв трепещущим монолитом, пахнет соленой пылью и терпкой хмельной душицей. Старик в повозке вспоминает о пережитом, о перемолотом, перестоявшем и перебдевшем, он видал в этом крае и паруса, и трубы. И он бы нам поведал о наболевшем, если бы был, как в мечтах своих, - трубадуром: таким тонким, насмешливым, звонким, почти бескостным, живущим лишь за счет пения птиц и пары монет на пиво. Старик загоревшей рукой поправляет в повозке хворост и думает, что время не так уж неумолимо... Здесь вечный июль, у моря резвится вечность, как ребенок засыпая к вечеру от безделья. Со скал рыжей крошкой, в надежде на бесконечность, осыпается лето, не знавшее пораженья...
Я сижу у обрыва, я повелитель мира, я лишь былинка в удивленных руках небесных...
У меня есть две трети моря, горбушка хлеба и ломоть сыра.
В старом сарае у моря
вечность рыбу нанизывает на леску...
зачем ему тратить силы?
Гремит повозка.
Пара буйволов сонно дышат, на грубой коже капли пота как капли цветного воска. Под горячим камнем, в прохладе мшистой дремлет ящерица, застыв трепещущим монолитом, пахнет соленой пылью и терпкой хмельной душицей. Старик в повозке вспоминает о пережитом, о перемолотом, перестоявшем и перебдевшем, он видал в этом крае и паруса, и трубы. И он бы нам поведал о наболевшем, если бы был, как в мечтах своих, - трубадуром: таким тонким, насмешливым, звонким, почти бескостным, живущим лишь за счет пения птиц и пары монет на пиво. Старик загоревшей рукой поправляет в повозке хворост и думает, что время не так уж неумолимо... Здесь вечный июль, у моря резвится вечность, как ребенок засыпая к вечеру от безделья. Со скал рыжей крошкой, в надежде на бесконечность, осыпается лето, не знавшее пораженья...
Я сижу у обрыва, я повелитель мира, я лишь былинка в удивленных руках небесных...
У меня есть две трети моря, горбушка хлеба и ломоть сыра.
В старом сарае у моря
вечность рыбу нанизывает на леску...
I have three layers of insane millennia, tons of sandstone on cliffs scorched by the sun, the wind on Kerch, the sea two-odd third. A bottle of rum would not have lain in a bag ... I have dry herbs, rain asking for a twist of a dirt road, in the heat the inhabitants of the world were somber that it was meant to be real, but spilled and did not reach the desired goal. He, this world, has everything and possibly more -
why should he waste his strength?
The wagon thunders.
A pair of buffalos breathe sleepily, drops of sweat like drops of colored wax on rough skin. Under a hot stone, in the coolness of a mossy lizard, dozes, frozen by a trembling monolith, it smells of salty dust and tart, hoppy oregano. The old man in the wagon recalls what was experienced, about the milled, overcame and overdone, he saw in this region both sails and pipes. And he would tell us about the painful, if he were, as in his dreams, a troubadour: so thin, mocking, sonorous, almost boneless, living only due to the singing of birds and a couple of coins for beer. The old man tans his brushwood with a tan hand and thinks that time is not so inexorable ... Here is eternal July, eternity frolics by the sea, like a child falling asleep in the evening from idleness. From the rocks a red crumb, hoping for infinity, crumbles summer, which did not know defeat ...
I am sitting at a cliff, I am the ruler of the world, I am only a blade of grass in the astonished hands of heaven ...
I have two-thirds of the sea, a pile of bread and a slice of cheese.
In an old barn by the sea
eternity fish strung on a fishing line ...
why should he waste his strength?
The wagon thunders.
A pair of buffalos breathe sleepily, drops of sweat like drops of colored wax on rough skin. Under a hot stone, in the coolness of a mossy lizard, dozes, frozen by a trembling monolith, it smells of salty dust and tart, hoppy oregano. The old man in the wagon recalls what was experienced, about the milled, overcame and overdone, he saw in this region both sails and pipes. And he would tell us about the painful, if he were, as in his dreams, a troubadour: so thin, mocking, sonorous, almost boneless, living only due to the singing of birds and a couple of coins for beer. The old man tans his brushwood with a tan hand and thinks that time is not so inexorable ... Here is eternal July, eternity frolics by the sea, like a child falling asleep in the evening from idleness. From the rocks a red crumb, hoping for infinity, crumbles summer, which did not know defeat ...
I am sitting at a cliff, I am the ruler of the world, I am only a blade of grass in the astonished hands of heaven ...
I have two-thirds of the sea, a pile of bread and a slice of cheese.
In an old barn by the sea
eternity fish strung on a fishing line ...
У записи 3 лайков,
0 репостов.
0 репостов.
Эту запись оставил(а) на своей стене Ирина Косторева
