Немного Новосибирских сказок))
Город засыпает. И остается музыка. Из непроглядных топей, из солнечной светлой пыли слагаются куплеты и ноты, слагаются жизни и сказки. В рыжих пустошах живут феи, в листве деревьев снуют крохотные гномы, тролли прячутся среди лэп и рычат протяжно и гулко. В старом дворе на Чаплыгина, где вовсе не ходят чужие, где время стоит, не шевелится, где два мужичка пьют пиво из синего в цветочках бидона, где белье сохнет на веревке, где реальность смещает границы, у зеленого двухэтажного дома дремлет старенький мотоцикл, заботливо накрытый ковром. И ему снятся сны и яви, он мудр и он беспечен, беспечность положена мотоциклам, и жара отражается от штукатурки независимо от времени года. И вот ты, чужой, ненужный, неясный здесь, фантом проскользнувший транзитом, ты становишься новым сном под ковром спящего мотоцикла. А на Садовой, у самой школы, построенной по проекту Крячкова, безалаберно охраняемой государством, прорастает звенящий город, и город этот пахнет Пекином, а еще запахом дров и бани, шашлыка и центральных улиц, что шумят где-то рядом, за кадром, пахнет тишиной и деньгами, будущими кофейнями и можжевельником возле входа. И туманом, речным туманом, золотым, с эффектом сфумато, и звенящим бойким трамваем, что идет между диких кустарников, мимо отеля "Мариотт", где трава пробивается сквозь пути, и в пыли снуют призрачные рыбы и прочие чудеса. И в сквере за Оперным долматинцы играют в фрисби, и тени изящны и тонки.
А ночью, над старым логом, где домики покосились, где сияют огнями высотки, где времена смешались, где срослись все эпохи, эры, ночью, над старым логом бродит прозрачный туман. И тогда сразу пахнет морем, свежестью, легким бризом, баркасами с мидиями и рыбой, дубовыми бочками, пеплом от костров, парапетом в граните. Миражи здесь обычное дело. Миражи здесь привычны, реальны.
И в тишине идет поезд. В никуда, нигде, ниоткуда. Двадцать минут пешим ходом до поездов. Бесконечность на деле.
И поезд несется сквозь время, и гудит, сам себя провожая.
И туман заполняет город. Полностью. До самого края.
И тихо-тихо звучит невесомая музыка.
Город под нее спит.
Город засыпает. И остается музыка. Из непроглядных топей, из солнечной светлой пыли слагаются куплеты и ноты, слагаются жизни и сказки. В рыжих пустошах живут феи, в листве деревьев снуют крохотные гномы, тролли прячутся среди лэп и рычат протяжно и гулко. В старом дворе на Чаплыгина, где вовсе не ходят чужие, где время стоит, не шевелится, где два мужичка пьют пиво из синего в цветочках бидона, где белье сохнет на веревке, где реальность смещает границы, у зеленого двухэтажного дома дремлет старенький мотоцикл, заботливо накрытый ковром. И ему снятся сны и яви, он мудр и он беспечен, беспечность положена мотоциклам, и жара отражается от штукатурки независимо от времени года. И вот ты, чужой, ненужный, неясный здесь, фантом проскользнувший транзитом, ты становишься новым сном под ковром спящего мотоцикла. А на Садовой, у самой школы, построенной по проекту Крячкова, безалаберно охраняемой государством, прорастает звенящий город, и город этот пахнет Пекином, а еще запахом дров и бани, шашлыка и центральных улиц, что шумят где-то рядом, за кадром, пахнет тишиной и деньгами, будущими кофейнями и можжевельником возле входа. И туманом, речным туманом, золотым, с эффектом сфумато, и звенящим бойким трамваем, что идет между диких кустарников, мимо отеля "Мариотт", где трава пробивается сквозь пути, и в пыли снуют призрачные рыбы и прочие чудеса. И в сквере за Оперным долматинцы играют в фрисби, и тени изящны и тонки.
А ночью, над старым логом, где домики покосились, где сияют огнями высотки, где времена смешались, где срослись все эпохи, эры, ночью, над старым логом бродит прозрачный туман. И тогда сразу пахнет морем, свежестью, легким бризом, баркасами с мидиями и рыбой, дубовыми бочками, пеплом от костров, парапетом в граните. Миражи здесь обычное дело. Миражи здесь привычны, реальны.
И в тишине идет поезд. В никуда, нигде, ниоткуда. Двадцать минут пешим ходом до поездов. Бесконечность на деле.
И поезд несется сквозь время, и гудит, сам себя провожая.
И туман заполняет город. Полностью. До самого края.
И тихо-тихо звучит невесомая музыка.
Город под нее спит.
Some Novosibirsk fairy tales))
The city is falling asleep. And the music remains. From impenetrable swamps, from sunny light dust, couplets and notes are composed, life and fairy tales are composed. Fairies live in red wastelands, tiny gnomes scurry in the foliage of trees, trolls hide among power lines and growl long and echoing. In the old courtyard on Chaplygin, where strangers don’t go at all, where time is standing, it doesn’t move, where two peasants drink beer from blue in flowered cans, where linen dries on a rope, where reality shifts boundaries, an old motorcycle snoozes around a green two-story house, carefully covered with a carpet. And he dreams and dreams, he is wise and he is careless, the carelessness is laid on motorcycles, and the heat is reflected from the plaster regardless of the time of year. And here you are, a stranger, unnecessary, obscure here, a phantom slipping in transit, you become a new dream under the carpet of a sleeping motorcycle. And on Sadovaya, near the school, designed by Kryachkov’s project, carelessly guarded by the state, a ringing city sprouts, and this city smells of Beijing, and also the smell of firewood and a bath, barbecue and central streets that make noise somewhere nearby, behind the scenes, it smells silence and money, future coffee houses and junipers near the entrance. And fog, river fog, golden, with a sphumato effect, and a ringing lively tram that goes between wild bushes, past the Marriott Hotel, where grass makes its way through, and ghostly fish and other wonders scurry through the dust. And in the square behind the Opera, the Dolmatians play frisbee, and the shadows are graceful and subtle.
And at night, over the old ravine, where the houses squinted, where the skyscrapers shine with lights, where times are mixed, where all eras and eras have grown together, at night, transparent fog wanders over the old ravine. And then it immediately smells of the sea, freshness, a light breeze, longboats with mussels and fish, oak barrels, ash from bonfires, a parapet in granite. Mirages are common here. Mirages here are familiar, real.
And in silence there is a train. Nowhere, nowhere, nowhere. Twenty minutes on foot to the trains. Infinity in practice.
And the train rushes through time, and buzzes, escorting itself.
And the fog fills the city. Completely. To the edge.
And quietly silent weightless music sounds.
The city is sleeping under it.
The city is falling asleep. And the music remains. From impenetrable swamps, from sunny light dust, couplets and notes are composed, life and fairy tales are composed. Fairies live in red wastelands, tiny gnomes scurry in the foliage of trees, trolls hide among power lines and growl long and echoing. In the old courtyard on Chaplygin, where strangers don’t go at all, where time is standing, it doesn’t move, where two peasants drink beer from blue in flowered cans, where linen dries on a rope, where reality shifts boundaries, an old motorcycle snoozes around a green two-story house, carefully covered with a carpet. And he dreams and dreams, he is wise and he is careless, the carelessness is laid on motorcycles, and the heat is reflected from the plaster regardless of the time of year. And here you are, a stranger, unnecessary, obscure here, a phantom slipping in transit, you become a new dream under the carpet of a sleeping motorcycle. And on Sadovaya, near the school, designed by Kryachkov’s project, carelessly guarded by the state, a ringing city sprouts, and this city smells of Beijing, and also the smell of firewood and a bath, barbecue and central streets that make noise somewhere nearby, behind the scenes, it smells silence and money, future coffee houses and junipers near the entrance. And fog, river fog, golden, with a sphumato effect, and a ringing lively tram that goes between wild bushes, past the Marriott Hotel, where grass makes its way through, and ghostly fish and other wonders scurry through the dust. And in the square behind the Opera, the Dolmatians play frisbee, and the shadows are graceful and subtle.
And at night, over the old ravine, where the houses squinted, where the skyscrapers shine with lights, where times are mixed, where all eras and eras have grown together, at night, transparent fog wanders over the old ravine. And then it immediately smells of the sea, freshness, a light breeze, longboats with mussels and fish, oak barrels, ash from bonfires, a parapet in granite. Mirages are common here. Mirages here are familiar, real.
And in silence there is a train. Nowhere, nowhere, nowhere. Twenty minutes on foot to the trains. Infinity in practice.
And the train rushes through time, and buzzes, escorting itself.
And the fog fills the city. Completely. To the edge.
And quietly silent weightless music sounds.
The city is sleeping under it.
У записи 2 лайков,
0 репостов,
87 просмотров.
0 репостов,
87 просмотров.
Эту запись оставил(а) на своей стене Ирина Косторева
