Иван Шмелев. Масленица. Из книги "Лето Господне".
Масленица... Я и теперь еще чувствую это слово, как чувствовал его в детстве: яркие пятна, звоны - вызывает оно во мне; пылающие печи, синеватые волны чада в довольном гуле набравшегося люда, ухабистую снежную дорогу, уже замаслившуюся на солнце, с ныряющими по ней веселыми санями, с веселыми конями в розанах, в колокольцах и бубенцах, с игривыми переборами гармоньи. Или с детства осталось во мне чудесное, непохожее ни на что другое, в ярких цветах и позолоте, что весело называлось - "масленица"? Она стояла на высоком прилавке в банях. На большом круглом прянике, - на блине? - от которого пахло медом - и клеем пахло! - с золочеными горками по краю, с дремучим лесом, где торчали на колышках медведи, волки и зайчики, - поднимались чудесные пышные цветы, похожие на розы, и все это блистало, обвитое золотою канителью... Чудесную эту "масленицу" устраивал старичок в Зарядье, какой-то Иван Егорыч. Умер неведомый Егорыч - и "масленицы" исчезли. Но живы они во мне. Теперь потускнели праздники, и люди как будто охладели. А тогда... все и все были со мною связаны, и я был со всеми связан, от нищего старичка на кухне, зашедшего на "убогий блин", до незнакомой тройки, умчавшейся в темноту со звоном. И Бог на небе, за звездами, с лаской глядел на всех: масленица, гуляйте! В этом широком слове и теперь еще для меня жива яркая радость, перед грустью... - перед постом?
Оттепели все чаще, снег маслится. С солнечной стороны висят стеклянною бахромою сосульки, плавятся-звякают о льдышки. Прыгаешь на одном коньке, и чувствуется, как мягко режет, словно по толстой коже. Прощай, зима! Это и по галкам видно, как они кружат "свадьбой", и цокающий их гомон куда-то манит. Болтаешь коньком на лавочке и долго следишь за черной их кашей в небе. Куда-то скрылись. И вот проступают звезды. Ветерок сыроватый, мягкий, пахнет печеным хлебом, вкусным дымком березовым, блинами. Капает в темноте, - масленица идет. Давно на окне в столовой поставлен огромный ящик: посадили лучок, "к блинам"; зеленые его перышки - большие, приятно гладить. Мальчишка от мучника кому-то провез муку. Нам уже привезли: мешок голубой круп чатки и четыре мешка "людской". Привезли и сухих дров, березовых. "Еловые стрекают, - сказал мне ездок Михаила, - "галочка" не припек. Уж и поедим мы с тобой блинков!"
Художник: Борис Кустодиев
Масленица... Я и теперь еще чувствую это слово, как чувствовал его в детстве: яркие пятна, звоны - вызывает оно во мне; пылающие печи, синеватые волны чада в довольном гуле набравшегося люда, ухабистую снежную дорогу, уже замаслившуюся на солнце, с ныряющими по ней веселыми санями, с веселыми конями в розанах, в колокольцах и бубенцах, с игривыми переборами гармоньи. Или с детства осталось во мне чудесное, непохожее ни на что другое, в ярких цветах и позолоте, что весело называлось - "масленица"? Она стояла на высоком прилавке в банях. На большом круглом прянике, - на блине? - от которого пахло медом - и клеем пахло! - с золочеными горками по краю, с дремучим лесом, где торчали на колышках медведи, волки и зайчики, - поднимались чудесные пышные цветы, похожие на розы, и все это блистало, обвитое золотою канителью... Чудесную эту "масленицу" устраивал старичок в Зарядье, какой-то Иван Егорыч. Умер неведомый Егорыч - и "масленицы" исчезли. Но живы они во мне. Теперь потускнели праздники, и люди как будто охладели. А тогда... все и все были со мною связаны, и я был со всеми связан, от нищего старичка на кухне, зашедшего на "убогий блин", до незнакомой тройки, умчавшейся в темноту со звоном. И Бог на небе, за звездами, с лаской глядел на всех: масленица, гуляйте! В этом широком слове и теперь еще для меня жива яркая радость, перед грустью... - перед постом?
Оттепели все чаще, снег маслится. С солнечной стороны висят стеклянною бахромою сосульки, плавятся-звякают о льдышки. Прыгаешь на одном коньке, и чувствуется, как мягко режет, словно по толстой коже. Прощай, зима! Это и по галкам видно, как они кружат "свадьбой", и цокающий их гомон куда-то манит. Болтаешь коньком на лавочке и долго следишь за черной их кашей в небе. Куда-то скрылись. И вот проступают звезды. Ветерок сыроватый, мягкий, пахнет печеным хлебом, вкусным дымком березовым, блинами. Капает в темноте, - масленица идет. Давно на окне в столовой поставлен огромный ящик: посадили лучок, "к блинам"; зеленые его перышки - большие, приятно гладить. Мальчишка от мучника кому-то провез муку. Нам уже привезли: мешок голубой круп чатки и четыре мешка "людской". Привезли и сухих дров, березовых. "Еловые стрекают, - сказал мне ездок Михаила, - "галочка" не припек. Уж и поедим мы с тобой блинков!"
Художник: Борис Кустодиев
Ivan Shmelev. Maslenitsa. From the book "Summer of the Lord."
Shrovetide ... And now I still feel this word, as I felt it in childhood: bright spots, ringing - it causes in me; flaming stoves, bluish waves of a child in the contented hum of the crowded people, a bumpy snowy road, already oiled in the sun, with cheerful sleighs diving along it, with funny horses in rozans, in bells and bells, with playful busts of harmony. Or since childhood has I been left with a wonderful, unlike anything else, in bright colors and gilding, which was merrily called “Shrovetide”? She stood on a high counter in the baths. On a big round gingerbread - on a pancake? - from which it smelled of honey - and smelled of glue! - with gilded slides around the edge, with a dense forest where bears, wolves and bunnies stuck out on pegs - wonderful magnificent lush flowers rose like roses, and all this shone, entwined with a gold tangle ... The old man arranged a wonderful “Shrovetide” in Zaryadye, some Ivan Yegorych. The unknown Yegorych died - and the "Shrovetide" disappeared. But they are alive in me. Now the holidays have dimmed, and people seem to have cooled. And then ... everyone and everyone was connected with me, and I was connected with everyone, from a poor old man in the kitchen, who went to the "wretched pancake", to an unfamiliar three who dashed off into the darkness with a ringing. And God in heaven, behind the stars, looked kindly at everyone: Shrovetide, take a walk! In this broad word, and now for me, bright joy is still alive, before sadness ... - before fasting?
Thaws are increasingly occurring, snow is oily. On the sunny side, icicles hang in a glass fringe, melt, clink on ice. You jump on one skate, and you feel how gently it cuts, as if on thick skin. Farewell winter! This can be seen from the jackdaws, how they circle the "wedding", and the clatter of their hubbub beckons somewhere. You chat with your skate on a bench and for a long time follow their black porridge in the sky. They disappeared somewhere. And now the stars come out. The breeze is damp, soft, it smells of baked bread, delicious birch smoke, pancakes. Dripping in the dark - the carnival is coming. A long time ago a huge box was put on the window in the dining room: they put a little onion, "to pancakes"; its green feathers are large, pleasant to iron. A boy from a butcher brought flour to someone. We have already been brought: a bag of blue cereal grains and four bags of "human". They also brought dry firewood and birch. “Spruce trees are chirping,” Mikhail's rider told me, “I didn’t bite the tick. Oh, and we will eat pancakes with you!”
Artist: Boris Kustodiev
Shrovetide ... And now I still feel this word, as I felt it in childhood: bright spots, ringing - it causes in me; flaming stoves, bluish waves of a child in the contented hum of the crowded people, a bumpy snowy road, already oiled in the sun, with cheerful sleighs diving along it, with funny horses in rozans, in bells and bells, with playful busts of harmony. Or since childhood has I been left with a wonderful, unlike anything else, in bright colors and gilding, which was merrily called “Shrovetide”? She stood on a high counter in the baths. On a big round gingerbread - on a pancake? - from which it smelled of honey - and smelled of glue! - with gilded slides around the edge, with a dense forest where bears, wolves and bunnies stuck out on pegs - wonderful magnificent lush flowers rose like roses, and all this shone, entwined with a gold tangle ... The old man arranged a wonderful “Shrovetide” in Zaryadye, some Ivan Yegorych. The unknown Yegorych died - and the "Shrovetide" disappeared. But they are alive in me. Now the holidays have dimmed, and people seem to have cooled. And then ... everyone and everyone was connected with me, and I was connected with everyone, from a poor old man in the kitchen, who went to the "wretched pancake", to an unfamiliar three who dashed off into the darkness with a ringing. And God in heaven, behind the stars, looked kindly at everyone: Shrovetide, take a walk! In this broad word, and now for me, bright joy is still alive, before sadness ... - before fasting?
Thaws are increasingly occurring, snow is oily. On the sunny side, icicles hang in a glass fringe, melt, clink on ice. You jump on one skate, and you feel how gently it cuts, as if on thick skin. Farewell winter! This can be seen from the jackdaws, how they circle the "wedding", and the clatter of their hubbub beckons somewhere. You chat with your skate on a bench and for a long time follow their black porridge in the sky. They disappeared somewhere. And now the stars come out. The breeze is damp, soft, it smells of baked bread, delicious birch smoke, pancakes. Dripping in the dark - the carnival is coming. A long time ago a huge box was put on the window in the dining room: they put a little onion, "to pancakes"; its green feathers are large, pleasant to iron. A boy from a butcher brought flour to someone. We have already been brought: a bag of blue cereal grains and four bags of "human". They also brought dry firewood and birch. “Spruce trees are chirping,” Mikhail's rider told me, “I didn’t bite the tick. Oh, and we will eat pancakes with you!”
Artist: Boris Kustodiev
У записи 4 лайков,
0 репостов,
577 просмотров.
0 репостов,
577 просмотров.
Эту запись оставил(а) на своей стене Любовь Першина
