Я листала галерею и наткнулась на это фото. Оно сделано около года назад. Мама две недели как в больнице. Я на шестом месяце беременности. Каждое утро я собираюсь, тщательно крашусь и отвожу Коринн в садик.
Еду в госпиталь, иду по знакомым коридорам , здороваюсь с персоналом. Весь день провожу там. Неумело поправляю маме бесчисленные трубки, заглядываю врачам в глаза, каждый час ухожу плакать в туалет или в какой-нибудь уголок, отчитываюсь родным, разговариваю со страховой. Мне почему-то казалось, что мама, всегда придававшая такое значение моему внешнему виду, оценит мои старания и красиво уложенные волнами волосы. Прошу Адри забрать Коринн, что-то перехватываю в больничной столовой. Рассказываю маме, что была не внеплановом узи и что пусть она не волнуется - это точно девочка, как мы все и мечтали. Созваниваюсь с моей родственницей, практически старшей сестрой Танюшей, которая буквально вливает в меня энергию из далекого Узбекистана.
День кончался, мы кормили маму ужином, я целовала ее на прощание. Она не реагировала, как и всегда. Я тащилась на пустую парковку, ехала домой. В тысячный раз накатывало осознание произошедшего и начиналась истерика. Домой я вваливалась, шатаясь как пьяная, с растекшимся макияжем, скрученными в узел волосами и буквально падала на руки Адри. Поспав часа четыре, я вскакивала, мыла голову, придирчиво подбирала себе платье и все начиналось сначала.
Потом приехал дежурить брат и у меня настал выходной. Я взяла Коринн, Кирилла и пошла гулять. Мы дурачились в каком-то ресторане, болтали, объедались гамбургерами - вредная еда в то время вообще была единственным моим развлечением и отдушиной. И я, совершенно разрушенная изнутри, делала селфи, шутила и вообще пыталась вернуться в свою прежнюю жизнь хотя бы на несколько часов. И вот тогда сделали эту фотографию.
Прошел год. Мы оправились. Фактически в день маминой операции родилась Лера. Медицинские бумаги я подписывала между схватками. Танюши больше нет.
Сегодня мама даже сама мне звонит и спрашивает строго, "как там книга, ты же не хочешь все затянуть и в последнюю неделю бегать с вытаращенными глазами, сколько у тебя уже написано?"
А я до сих пор не могу заходить в столовые самообслуживания, знаете, которые в больницах или икеях. При взгляде на один этот белый казенный поднос, начинает трясти, как какую-то хроническую невротичку. Этот поднос означает, что после своего невеселого обеда, когда я автоматически запихаю в себя очередной бутерброд и заем шоколадкой, я встану, пройду свои шаги до палаты и снова провалюсь в ад. Он означает безнадегу и горе.
Я очень благодарна тем, кто помог мне в то страшное время. Помню всех-всех и однажды надеюсь отпалатить вам добром на добро.
Еду в госпиталь, иду по знакомым коридорам , здороваюсь с персоналом. Весь день провожу там. Неумело поправляю маме бесчисленные трубки, заглядываю врачам в глаза, каждый час ухожу плакать в туалет или в какой-нибудь уголок, отчитываюсь родным, разговариваю со страховой. Мне почему-то казалось, что мама, всегда придававшая такое значение моему внешнему виду, оценит мои старания и красиво уложенные волнами волосы. Прошу Адри забрать Коринн, что-то перехватываю в больничной столовой. Рассказываю маме, что была не внеплановом узи и что пусть она не волнуется - это точно девочка, как мы все и мечтали. Созваниваюсь с моей родственницей, практически старшей сестрой Танюшей, которая буквально вливает в меня энергию из далекого Узбекистана.
День кончался, мы кормили маму ужином, я целовала ее на прощание. Она не реагировала, как и всегда. Я тащилась на пустую парковку, ехала домой. В тысячный раз накатывало осознание произошедшего и начиналась истерика. Домой я вваливалась, шатаясь как пьяная, с растекшимся макияжем, скрученными в узел волосами и буквально падала на руки Адри. Поспав часа четыре, я вскакивала, мыла голову, придирчиво подбирала себе платье и все начиналось сначала.
Потом приехал дежурить брат и у меня настал выходной. Я взяла Коринн, Кирилла и пошла гулять. Мы дурачились в каком-то ресторане, болтали, объедались гамбургерами - вредная еда в то время вообще была единственным моим развлечением и отдушиной. И я, совершенно разрушенная изнутри, делала селфи, шутила и вообще пыталась вернуться в свою прежнюю жизнь хотя бы на несколько часов. И вот тогда сделали эту фотографию.
Прошел год. Мы оправились. Фактически в день маминой операции родилась Лера. Медицинские бумаги я подписывала между схватками. Танюши больше нет.
Сегодня мама даже сама мне звонит и спрашивает строго, "как там книга, ты же не хочешь все затянуть и в последнюю неделю бегать с вытаращенными глазами, сколько у тебя уже написано?"
А я до сих пор не могу заходить в столовые самообслуживания, знаете, которые в больницах или икеях. При взгляде на один этот белый казенный поднос, начинает трясти, как какую-то хроническую невротичку. Этот поднос означает, что после своего невеселого обеда, когда я автоматически запихаю в себя очередной бутерброд и заем шоколадкой, я встану, пройду свои шаги до палаты и снова провалюсь в ад. Он означает безнадегу и горе.
Я очень благодарна тем, кто помог мне в то страшное время. Помню всех-всех и однажды надеюсь отпалатить вам добром на добро.
I leafed through the gallery and came across this photo. It was made about a year ago. Mom is in a hospital for two weeks. I am six months pregnant. Every morning I get together, carefully paint myself and take Corinne to the kindergarten.
I’m going to the hospital, walking along the familiar corridors, greeting the staff. I spend all day there. I am clumsily correcting my mother’s countless tubes, looking into doctors’ eyes, every hour I’m leaving to cry in the toilet or in some corner, I report to my relatives, and I talk to the insurance. For some reason, it seemed to me that my mother, who always attached such importance to my appearance, would appreciate my efforts and hair beautifully laid in waves. I ask Adri to pick up Corinne, I intercept something in the hospital cafeteria. I tell my mother that there was an unscheduled ultrasound and that let her not worry - this is just a girl, as we all dreamed of. I call up my relative, almost the elder sister Tanyusha, who literally pours energy from distant Uzbekistan into me.
The day was ending, we fed my mother dinner, I kissed her goodbye. She did not react, as always. I trudged into an empty parking lot, drove home. For the thousandth time, awareness dawned and a tantrum began. I tumbled home, staggering like a drunk, with spreading make-up, hair twisted into a knot and literally fell into Adri’s hands. Having slept for four hours, I jumped up, washed my hair, meticulously picked up a dress and it all started all over again.
Then my brother came on duty and my day off. I took Corinne, Cyril and went for a walk. We fooled around in some restaurant, chatted, ate hamburgers - junk food at that time was generally my only entertainment and outlet. And I, completely destroyed from the inside, took a selfie, joked and generally tried to return to my previous life for at least a few hours. And then they took this photo.
A year has passed. We have recovered. In fact, on the day of my mother’s operation, Lera was born. I signed medical papers between contractions. Tanyusha is no more.
Today, my mother even calls me herself and asks sternly, "how is the book there, you don’t want to tighten everything up and run with your eyes wide in the last week, how many have you already written?"
And I still can’t go to the self-service canteens, you know, which are in hospitals or ikees. When looking at one this white breech tray begins to shake, like some kind of chronic neurotic. This tray means that after my gloomy lunch, when I automatically stuff another sandwich and a chocolate loan into myself, I get up, walk my steps to the room and fall back to hell. It means hopelessness and sorrow.
I am very grateful to those who helped me at that terrible time. I remember everyone, everyone, and one day I hope to pay you good to good.
I’m going to the hospital, walking along the familiar corridors, greeting the staff. I spend all day there. I am clumsily correcting my mother’s countless tubes, looking into doctors’ eyes, every hour I’m leaving to cry in the toilet or in some corner, I report to my relatives, and I talk to the insurance. For some reason, it seemed to me that my mother, who always attached such importance to my appearance, would appreciate my efforts and hair beautifully laid in waves. I ask Adri to pick up Corinne, I intercept something in the hospital cafeteria. I tell my mother that there was an unscheduled ultrasound and that let her not worry - this is just a girl, as we all dreamed of. I call up my relative, almost the elder sister Tanyusha, who literally pours energy from distant Uzbekistan into me.
The day was ending, we fed my mother dinner, I kissed her goodbye. She did not react, as always. I trudged into an empty parking lot, drove home. For the thousandth time, awareness dawned and a tantrum began. I tumbled home, staggering like a drunk, with spreading make-up, hair twisted into a knot and literally fell into Adri’s hands. Having slept for four hours, I jumped up, washed my hair, meticulously picked up a dress and it all started all over again.
Then my brother came on duty and my day off. I took Corinne, Cyril and went for a walk. We fooled around in some restaurant, chatted, ate hamburgers - junk food at that time was generally my only entertainment and outlet. And I, completely destroyed from the inside, took a selfie, joked and generally tried to return to my previous life for at least a few hours. And then they took this photo.
A year has passed. We have recovered. In fact, on the day of my mother’s operation, Lera was born. I signed medical papers between contractions. Tanyusha is no more.
Today, my mother even calls me herself and asks sternly, "how is the book there, you don’t want to tighten everything up and run with your eyes wide in the last week, how many have you already written?"
And I still can’t go to the self-service canteens, you know, which are in hospitals or ikees. When looking at one this white breech tray begins to shake, like some kind of chronic neurotic. This tray means that after my gloomy lunch, when I automatically stuff another sandwich and a chocolate loan into myself, I get up, walk my steps to the room and fall back to hell. It means hopelessness and sorrow.
I am very grateful to those who helped me at that terrible time. I remember everyone, everyone, and one day I hope to pay you good to good.
У записи 76 лайков,
0 репостов,
1524 просмотров.
0 репостов,
1524 просмотров.
Эту запись оставил(а) на своей стене Виктория Хогланд
