Каждое понятие христианства сочетает несочетаемое. На этом, кстати, весь Честертон построен. Возьмем, скажем,смирение и достоинство. Вот мир думает так: или смирение, но тогда нет достоинства, или достоинство, но тогда нет места смирению. А часто бывает, что нет ни того, ни другого, только одна пустая амбициозность.
Для того чтобы понять, что такое смирение не на полу, а на воде (Прим.ред. – имеется в виду один из евангельских эпизодов — «Хождение по водам» [Мф.14: 28-31]. Наталия Леонидовна считала, что христианин тот, кто решается «идти по воде», т.е. готов целиком отдать себя в Божьи руки.), человек, приходящий в Церковь, должен знать, чему оно не противоречит. Это необязательный метод, но это важно — сразу видишь, что все Евангельские понятия двойные, они не такие, как мирские. Это неэвклидова геометрия — в миру эти линии не сходятся, а здесь сходятся.
Вот представьте себе, можно так соединить все цвета, что получится белый цвет — это то смирение, которое не противоречит достоинству. А можно просто смешать все акварельные краски и выйдет грязь. Это соединение другого рода. И вот человек чаще всего находится именно здесь, где нет ни смирения, ни достоинства, и, приходя в Церковь, он перемещается, как правило, либо в сторону достоинства при отсутствии смирения, либо в сторону смирения, при отсутствии достоинства, причем в первую чаще, потому что мирская добродетель тяготеет к ценностям стоического типа. Полагают, что смирение — это какая-то пришибленность. Это не пришибленность, оно иной природы, не от мира сего.
Когда человек приходит в Церковь и остается на полу, он думает: «Ну, еще ничего! Я хоть не под пол провалился». Но это, как сказать. В подполе легче перескочить на воду — там жить нельзя, а когда ты на полу, так и будешь всю жизнь думать, что ты в порядке. Вот в этом несчастье нашего обращения.
<...>
В советские годы люди были дико униженные. Когда они оказывались в Церкви, то, прежде всего и главным образом, хотели самоутверждения, и получалось, что шли они не просто куда-то вбок от обращения, а прямо наоборот. Почувствоватьсебя блудным сыном — об этом не могло быть и речи. Вообще, притча о блудном сыне — это Евангелие в Евангелии. Она про всех нас без исключения, только не все мы еще поняли это, и не все припали к Отцу.
Я думаю, почему Бог выпустил меня сейчас говорить, вести радиопередачи? Я же не хочу говорить! Мне это очень сомнительно и соблазнительно. Слава Богу, не тем, что было бы в молодости до 30. Послушайте, я вам сейчас расскажу, это будет совершеннейшая притча.
Мой бедный папа измерял все в категориях мирского успеха, и он безумно боялся, что дочка окажется неудачницей. Атмосферу этого мира искусства, особенно у киношников, нельзя назвать даже тщеславной, это за пределами, чистое безумие, и очень страшно как всякая страсть.
А я была тогда, естественно, жутко творческой девицей, писала там что-то и думала, что когда-нибудь я буду ТАК писать!
И вот я очень тяжело заболела, причем заболела странной болезнью, которую никак не могли распознать. Начались дикие подъемы температуры, и три месяца мне было очень худо. Жила я тогда ужасно, просто умирала, боялась всего — мамы, советской власти, дико страдала, была вся в каких-то фурункулах. И у меня была такая отдушина — писать. Если бы в то время этот кумир остался, то от меня бы остались сейчас только «рожки да ножки».
И вот, когда я так заболела, я в этом диком жару поняла, что этот кумир надо отдать. Несколько кумиров — счастливую влюбленность, желание писать и науку. Их все надо отдать. Я отдала. Отдала, выздоровела очень быстро. Меня отвезли в1-ую Градскую, там сделали анализ, увидели заражение крови, но это лечить умеют — переливания плазмы, антибиотики. Вслед за этим я вышла замуж, буквально через 2 месяца. С моим будущим мужем мы были знакомы 23 дня. Я отдала счастливую влюбленность, и — «прими, вот тебе брак». А переводы у меня всегда были, просто я думала, что это временно, что я перевожу, руку, так сказать, разрабатываю, а буду писать сама. И ровно 30 лет не писала ничего. Стала писать тогда, когда для меня это сделалось чисто служебным — надо объяснить мне про Честертона, вот я и пишу.
Это все я рассказываю не для автобиографии, а для свидетельства. Это механика того, как действует Бог. Эти кумиры — жуткая вещь. Проповедовать, «пасти народы», как говорила Ахматова, — не дай Господь! «Не многие делайтесь учителями» [Иак. 3: 1]. И та странность, что меня, такого слабого человека, такого нелепого, который нигде не имеет власти, Господь поставил говорить, по-видимому, дана для того, чтобы я какое-то время передавала опыт этой дикости. Не собственных достижений, у меня их нет, а вот этой дикости, которую у нас очень мало знают.
Для того чтобы понять, что такое смирение не на полу, а на воде (Прим.ред. – имеется в виду один из евангельских эпизодов — «Хождение по водам» [Мф.14: 28-31]. Наталия Леонидовна считала, что христианин тот, кто решается «идти по воде», т.е. готов целиком отдать себя в Божьи руки.), человек, приходящий в Церковь, должен знать, чему оно не противоречит. Это необязательный метод, но это важно — сразу видишь, что все Евангельские понятия двойные, они не такие, как мирские. Это неэвклидова геометрия — в миру эти линии не сходятся, а здесь сходятся.
Вот представьте себе, можно так соединить все цвета, что получится белый цвет — это то смирение, которое не противоречит достоинству. А можно просто смешать все акварельные краски и выйдет грязь. Это соединение другого рода. И вот человек чаще всего находится именно здесь, где нет ни смирения, ни достоинства, и, приходя в Церковь, он перемещается, как правило, либо в сторону достоинства при отсутствии смирения, либо в сторону смирения, при отсутствии достоинства, причем в первую чаще, потому что мирская добродетель тяготеет к ценностям стоического типа. Полагают, что смирение — это какая-то пришибленность. Это не пришибленность, оно иной природы, не от мира сего.
Когда человек приходит в Церковь и остается на полу, он думает: «Ну, еще ничего! Я хоть не под пол провалился». Но это, как сказать. В подполе легче перескочить на воду — там жить нельзя, а когда ты на полу, так и будешь всю жизнь думать, что ты в порядке. Вот в этом несчастье нашего обращения.
<...>
В советские годы люди были дико униженные. Когда они оказывались в Церкви, то, прежде всего и главным образом, хотели самоутверждения, и получалось, что шли они не просто куда-то вбок от обращения, а прямо наоборот. Почувствоватьсебя блудным сыном — об этом не могло быть и речи. Вообще, притча о блудном сыне — это Евангелие в Евангелии. Она про всех нас без исключения, только не все мы еще поняли это, и не все припали к Отцу.
Я думаю, почему Бог выпустил меня сейчас говорить, вести радиопередачи? Я же не хочу говорить! Мне это очень сомнительно и соблазнительно. Слава Богу, не тем, что было бы в молодости до 30. Послушайте, я вам сейчас расскажу, это будет совершеннейшая притча.
Мой бедный папа измерял все в категориях мирского успеха, и он безумно боялся, что дочка окажется неудачницей. Атмосферу этого мира искусства, особенно у киношников, нельзя назвать даже тщеславной, это за пределами, чистое безумие, и очень страшно как всякая страсть.
А я была тогда, естественно, жутко творческой девицей, писала там что-то и думала, что когда-нибудь я буду ТАК писать!
И вот я очень тяжело заболела, причем заболела странной болезнью, которую никак не могли распознать. Начались дикие подъемы температуры, и три месяца мне было очень худо. Жила я тогда ужасно, просто умирала, боялась всего — мамы, советской власти, дико страдала, была вся в каких-то фурункулах. И у меня была такая отдушина — писать. Если бы в то время этот кумир остался, то от меня бы остались сейчас только «рожки да ножки».
И вот, когда я так заболела, я в этом диком жару поняла, что этот кумир надо отдать. Несколько кумиров — счастливую влюбленность, желание писать и науку. Их все надо отдать. Я отдала. Отдала, выздоровела очень быстро. Меня отвезли в1-ую Градскую, там сделали анализ, увидели заражение крови, но это лечить умеют — переливания плазмы, антибиотики. Вслед за этим я вышла замуж, буквально через 2 месяца. С моим будущим мужем мы были знакомы 23 дня. Я отдала счастливую влюбленность, и — «прими, вот тебе брак». А переводы у меня всегда были, просто я думала, что это временно, что я перевожу, руку, так сказать, разрабатываю, а буду писать сама. И ровно 30 лет не писала ничего. Стала писать тогда, когда для меня это сделалось чисто служебным — надо объяснить мне про Честертона, вот я и пишу.
Это все я рассказываю не для автобиографии, а для свидетельства. Это механика того, как действует Бог. Эти кумиры — жуткая вещь. Проповедовать, «пасти народы», как говорила Ахматова, — не дай Господь! «Не многие делайтесь учителями» [Иак. 3: 1]. И та странность, что меня, такого слабого человека, такого нелепого, который нигде не имеет власти, Господь поставил говорить, по-видимому, дана для того, чтобы я какое-то время передавала опыт этой дикости. Не собственных достижений, у меня их нет, а вот этой дикости, которую у нас очень мало знают.
Every concept of Christianity combines the unmatched. By the way, the whole Chesterton is built on this. Take, say, humility and dignity. The world thinks so: either humility, but then there is no dignity, or dignity, but then there is no place for humility. And often it happens that there is neither one nor the other, only one empty ambition.
In order to understand what humility is not on the floor, but on the water (Ed. - this refers to one of the Gospel episodes - “Walking on the Waters” [Mf.14: 28-31]. Natalia Leonidovna believed that a Christian he who decides to “walk on the water,” that is, he is ready to completely surrender himself to God’s hands.), a person who comes to the Church should know what it does not contradict. This is an optional method, but it is important - you can immediately see that all Gospel concepts are double, they are not the same as worldly ones. This is non-Euclidean geometry - in the world these lines do not converge, but here they converge.
Just imagine, you can connect all the colors in such a way that you get a white color - this is humility that does not contradict dignity. And you can just mix all the watercolors and dirt will come out. This connection is of a different kind. And now a person is often located right here, where there is neither humility nor dignity, and, coming to the Church, he moves, as a rule, either towards dignity in the absence of humility, or towards humility, in the absence of dignity, and first because the worldly virtue is to the values of the stoic type. It is believed that humility is a kind of failure. This is not a denial, it is of a different nature, not of this world.
When a person comes to church and stays on the floor, he thinks: “Well, nothing yet! At least I did not fail under the floor. ” But this is how to say. It is easier to jump into the water in the subfield - it is impossible to live there, and when you are on the floor, you will think all your life that you are fine. This is the misfortune of our conversion.
<...>
In Soviet times, people were wildly humiliated. When they found themselves in the Church, they, first and foremost, wanted self-affirmation, and it turned out that they were not just going sideways somewhere from conversion, but just the opposite. Feel like a prodigal son - this was out of the question. In general, the parable of the prodigal son is the gospel in the gospel. It is about all of us without exception, but not all of us still understood this, and not all fell to the Father.
I think, why did God let me speak now, to broadcast? I do not want to talk! It is very doubtful and seductive for me. Thank God, not what would have been in his youth to 30. Listen, I'll tell you now, it will be a perfect parable.
My poor dad measured everything in terms of worldly success, and he was terribly afraid that his daughter would be a failure. The atmosphere of this world of art, especially among filmmakers, cannot even be called vain, it is beyond limits, sheer insanity, and very frightening like all passion.
And then I was, of course, a terribly creative girl, wrote something there and thought that someday I would write SO!
And here I am very seriously ill, and I am ill with a strange disease that I could not recognize. Wild rises in temperature began, and for three months I was very bad. I lived terribly then, just died, I was afraid of everything - my mother, the Soviet government, suffered terribly, was all in some boils. And I had such an outlet - to write. If at that time this idol had remained, then only “horns and legs” would have remained of me now.
And when I got so sick, I realized in this wild heat that this idol should be given away. Several idols - happy love, the desire to write and science. They all have to give. I gave it away. She returned, recovered very quickly. I was taken to the 1st Gradskaya, they did an analysis there, they saw blood poisoning, but they are able to treat it - plasma transfusions, antibiotics. Following this, I got married, literally in 2 months. With my future husband, we were acquainted for 23 days. I gave a happy love, and - "accept, here's your marriage." And I always had translations, I just thought it was temporary, that I was translating my hand, so to speak, I was developing it, and I would write it myself. And exactly 30 years did not write anything. I started writing when it became purely official for me - I need to explain to me about Chesterton, so I write.
This is all I tell not for autobiography, but for evidence. This is the mechanics of how God works. These idols - a terrible thing. To preach, “shepherd the nations,” as Akhmatova said, “God forbid! “Not many become teachers” [James. 3: 1]. And the oddity that the Lord, such a weak person, such an absurd one, who has no authority anywhere, was set by the Lord, apparently, was given so that I could convey the experience of this wildness for some time. I don’t have my own achievements, but this wildness, which we know very little.
In order to understand what humility is not on the floor, but on the water (Ed. - this refers to one of the Gospel episodes - “Walking on the Waters” [Mf.14: 28-31]. Natalia Leonidovna believed that a Christian he who decides to “walk on the water,” that is, he is ready to completely surrender himself to God’s hands.), a person who comes to the Church should know what it does not contradict. This is an optional method, but it is important - you can immediately see that all Gospel concepts are double, they are not the same as worldly ones. This is non-Euclidean geometry - in the world these lines do not converge, but here they converge.
Just imagine, you can connect all the colors in such a way that you get a white color - this is humility that does not contradict dignity. And you can just mix all the watercolors and dirt will come out. This connection is of a different kind. And now a person is often located right here, where there is neither humility nor dignity, and, coming to the Church, he moves, as a rule, either towards dignity in the absence of humility, or towards humility, in the absence of dignity, and first because the worldly virtue is to the values of the stoic type. It is believed that humility is a kind of failure. This is not a denial, it is of a different nature, not of this world.
When a person comes to church and stays on the floor, he thinks: “Well, nothing yet! At least I did not fail under the floor. ” But this is how to say. It is easier to jump into the water in the subfield - it is impossible to live there, and when you are on the floor, you will think all your life that you are fine. This is the misfortune of our conversion.
<...>
In Soviet times, people were wildly humiliated. When they found themselves in the Church, they, first and foremost, wanted self-affirmation, and it turned out that they were not just going sideways somewhere from conversion, but just the opposite. Feel like a prodigal son - this was out of the question. In general, the parable of the prodigal son is the gospel in the gospel. It is about all of us without exception, but not all of us still understood this, and not all fell to the Father.
I think, why did God let me speak now, to broadcast? I do not want to talk! It is very doubtful and seductive for me. Thank God, not what would have been in his youth to 30. Listen, I'll tell you now, it will be a perfect parable.
My poor dad measured everything in terms of worldly success, and he was terribly afraid that his daughter would be a failure. The atmosphere of this world of art, especially among filmmakers, cannot even be called vain, it is beyond limits, sheer insanity, and very frightening like all passion.
And then I was, of course, a terribly creative girl, wrote something there and thought that someday I would write SO!
And here I am very seriously ill, and I am ill with a strange disease that I could not recognize. Wild rises in temperature began, and for three months I was very bad. I lived terribly then, just died, I was afraid of everything - my mother, the Soviet government, suffered terribly, was all in some boils. And I had such an outlet - to write. If at that time this idol had remained, then only “horns and legs” would have remained of me now.
And when I got so sick, I realized in this wild heat that this idol should be given away. Several idols - happy love, the desire to write and science. They all have to give. I gave it away. She returned, recovered very quickly. I was taken to the 1st Gradskaya, they did an analysis there, they saw blood poisoning, but they are able to treat it - plasma transfusions, antibiotics. Following this, I got married, literally in 2 months. With my future husband, we were acquainted for 23 days. I gave a happy love, and - "accept, here's your marriage." And I always had translations, I just thought it was temporary, that I was translating my hand, so to speak, I was developing it, and I would write it myself. And exactly 30 years did not write anything. I started writing when it became purely official for me - I need to explain to me about Chesterton, so I write.
This is all I tell not for autobiography, but for evidence. This is the mechanics of how God works. These idols - a terrible thing. To preach, “shepherd the nations,” as Akhmatova said, “God forbid! “Not many become teachers” [James. 3: 1]. And the oddity that the Lord, such a weak person, such an absurd one, who has no authority anywhere, was set by the Lord, apparently, was given so that I could convey the experience of this wildness for some time. I don’t have my own achievements, but this wildness, which we know very little.
У записи 1 лайков,
0 репостов.
0 репостов.
Эту запись оставил(а) на своей стене Мария Соболева
