Сегодня утром отправилась в наводящий ужас и окруженный легендами Большой Дом на Литейном, чтобы прочитать недавно рассекреченное дело, по которому в 1934 году проходил и был расстрелян мой прадедушка – Павел Ливанов.
Открываю папку с пометкой «Хранить вечно» (мне объяснили, что политические дела не подлежат уничтожению) и переношусь в зиму 1934 года. Здесь моей прабабушке Татьяне тоже 27 лет, здесь ночью к их дому на 10-ой Красноармейской подъезжает безмолвный черный автомобиль, который заберет моего прадеда, чтобы уже никогда не вернуть.
Я со страхом прикасаюсь к полупрозрачным НКВД-шным листкам, которые видели все это ровно 80 лет назад. Вот квитанция принятых у прадеда при личном обыске вещей – у него был с собой мундштук и он был при галстуке. Поехали. Анкета арестованного, протоколы первых допросов – все на удивление читаемо и понятно. Где работал – с кем дружил и общался. А на какие такие темы? А на антисоветские? И здесь он начинает рассказывать.…
Захотелось вскочить и заорать туда – в ржавые бумаги – Зачем, дед? Зачем ты им все это искренне рассказываешь? Не продолжай, замолчи! Неужели ты не знаешь, ты же вон какой умный!
А говорит он о неэффективной политике Советской власти в сфере коллективизации, об истощении деревни, о преимуществах капиталистической модели и о губительных темпах индустриализации. И о том, что да, увлечен героикой народовольцев, восхищен их жертвенностью, да читает определенную литературу, что знает, как можно изменить все к лучшему. Но никакой террористической деятельности не планировал и не считает это методом и никаких организаций не создавал. И говорит об этом честно, не отрицая своих убеждений – тут же – реплики с перекрестных допросов трех других проходивших с ним по делу товарищей. Они отрицают всё. Они указывают, что Ливанов вел разговоры и вовлекал. Мне это показалось совершенно непонятным. А речь, между делом, идет о трех-пяти их случайных и не всегда совместных встречах, где, видимо, приятели просто делились своими мыслями о ситуации в стране.
И тут же прямо у меня на глазах в ходе чтения все эти бумажки взлетают в воздух и составляют форму вполне стройного дела – Ливанов, проповедующий философию террористов народовольцев, создал ячейку для ведения контрреволюционной и террористической деятельности. Читали запрещенные книги, готовили прокламации и хождение в народ, вербовал участников для ведения антисоветской борьбы.
Наконец, протокол судебного заседания и выцветшее, от руки подписанное, рваное, в самом низу страницы неотвратимое - «Расстрелять».
На то заседание пустили прабабушку с моей 3-летней бабушкой на руках. И после объявления приговора позволили ребенку подойти к прадеду попрощаться. Он обнял её и сунул в кармашек детского платья записку: «Таня, я ни в чем не виноват».
Расписка о том, что он получил копию приговора и его собственноручная подпись. Трогаю её. Через время прикасаюсь к его руке.
Знаю, что когда-нибудь еще пожму её и даже, наверное, осмелюсь его обнять.
А пока – надо как следует все это осмыслить. Я благодарна за это утро в другой эпохе вместе со своей семьей.
Открываю папку с пометкой «Хранить вечно» (мне объяснили, что политические дела не подлежат уничтожению) и переношусь в зиму 1934 года. Здесь моей прабабушке Татьяне тоже 27 лет, здесь ночью к их дому на 10-ой Красноармейской подъезжает безмолвный черный автомобиль, который заберет моего прадеда, чтобы уже никогда не вернуть.
Я со страхом прикасаюсь к полупрозрачным НКВД-шным листкам, которые видели все это ровно 80 лет назад. Вот квитанция принятых у прадеда при личном обыске вещей – у него был с собой мундштук и он был при галстуке. Поехали. Анкета арестованного, протоколы первых допросов – все на удивление читаемо и понятно. Где работал – с кем дружил и общался. А на какие такие темы? А на антисоветские? И здесь он начинает рассказывать.…
Захотелось вскочить и заорать туда – в ржавые бумаги – Зачем, дед? Зачем ты им все это искренне рассказываешь? Не продолжай, замолчи! Неужели ты не знаешь, ты же вон какой умный!
А говорит он о неэффективной политике Советской власти в сфере коллективизации, об истощении деревни, о преимуществах капиталистической модели и о губительных темпах индустриализации. И о том, что да, увлечен героикой народовольцев, восхищен их жертвенностью, да читает определенную литературу, что знает, как можно изменить все к лучшему. Но никакой террористической деятельности не планировал и не считает это методом и никаких организаций не создавал. И говорит об этом честно, не отрицая своих убеждений – тут же – реплики с перекрестных допросов трех других проходивших с ним по делу товарищей. Они отрицают всё. Они указывают, что Ливанов вел разговоры и вовлекал. Мне это показалось совершенно непонятным. А речь, между делом, идет о трех-пяти их случайных и не всегда совместных встречах, где, видимо, приятели просто делились своими мыслями о ситуации в стране.
И тут же прямо у меня на глазах в ходе чтения все эти бумажки взлетают в воздух и составляют форму вполне стройного дела – Ливанов, проповедующий философию террористов народовольцев, создал ячейку для ведения контрреволюционной и террористической деятельности. Читали запрещенные книги, готовили прокламации и хождение в народ, вербовал участников для ведения антисоветской борьбы.
Наконец, протокол судебного заседания и выцветшее, от руки подписанное, рваное, в самом низу страницы неотвратимое - «Расстрелять».
На то заседание пустили прабабушку с моей 3-летней бабушкой на руках. И после объявления приговора позволили ребенку подойти к прадеду попрощаться. Он обнял её и сунул в кармашек детского платья записку: «Таня, я ни в чем не виноват».
Расписка о том, что он получил копию приговора и его собственноручная подпись. Трогаю её. Через время прикасаюсь к его руке.
Знаю, что когда-нибудь еще пожму её и даже, наверное, осмелюсь его обнять.
А пока – надо как следует все это осмыслить. Я благодарна за это утро в другой эпохе вместе со своей семьей.
This morning I went to the terrifying Big House on Liteiny, surrounded by legends, to read the recently declassified case, in which my great-grandfather, Pavel Livanov, passed and was shot.
I open the folder marked "Keep forever" (they explained to me that political affairs are not subject to destruction) and moved to the winter of 1934. Here, my great-grandmother Tatyana is also 27 years old, here at night a silent black car drives up to their house on the 10th Krasnoarmeyskaya, which will pick up my great-grandfather so that he will never be able to return it.
I fearfully touch the translucent NKVD-shnyh sheets that saw all this exactly 80 years ago. Here is the receipt of things taken by my great-grandfather during a personal search - he had a mouthpiece with him and he was with a tie. Go. The questionnaire of the arrested person, the minutes of the first interrogations - everything is surprisingly readable and understandable. Where he worked - with whom he was friends and talked. And on what topics? And the anti-Soviet? And here he begins to tell. ...
I wanted to jump in and scream there - in rusty papers - Why, grandfather? Why are you telling them all this sincerely? Do not go on, shut up! Don't you know, you're so smart!
But he speaks of the ineffective policy of the Soviet government in the field of collectivization, the depletion of the countryside, the advantages of the capitalist model and the destructive pace of industrialization. And about the fact that yes, he is fascinated by the heroism of the people of the people, admired by their sacrifice, and he reads certain literature that he knows how to change everything for the better. But he did not plan any terrorist activity and does not consider it a method and did not create any organizations. And he speaks honestly about this, without denying his convictions - right there - replicas from cross-examination of three other comrades who were with him in the case. They deny everything. They indicate that Livanov was talking and involved. It seemed to me completely incomprehensible. And the matter, in between, is about three or five of their random and not always joint meetings, where, apparently, friends simply shared their thoughts on the situation in the country.
And right here, right before my eyes, while reading, all these pieces of paper fly up into the air and form a completely harmonious affair - Livanov, who preaches the philosophy of terrorists of the People’s Volunteers, created a cell for counter-revolutionary and terrorist activities. They read forbidden books, prepared proclamations and went to the people, recruited participants for anti-Soviet struggle.
Finally, the protocol of the court session and the faded, hand-signed, torn, inevitable at the very bottom of the page - “Shoot”.
At that meeting, my great-grandmother was let in with my 3-year-old grandmother in her arms. And after the announcement of the sentence, they allowed the child to approach his great-grandfather to say goodbye. He hugged her and put a note in the pocket of his children's dress: "Tanya, I’m not guilty of anything."
A receipt that he received a copy of the sentence and his own signature. I touch her. After a while I touch his hand.
I know that someday I will shake it and even, probably, I dare to hug him.
In the meantime, one must properly comprehend all this. I am grateful for this morning in a different era with my family.
I open the folder marked "Keep forever" (they explained to me that political affairs are not subject to destruction) and moved to the winter of 1934. Here, my great-grandmother Tatyana is also 27 years old, here at night a silent black car drives up to their house on the 10th Krasnoarmeyskaya, which will pick up my great-grandfather so that he will never be able to return it.
I fearfully touch the translucent NKVD-shnyh sheets that saw all this exactly 80 years ago. Here is the receipt of things taken by my great-grandfather during a personal search - he had a mouthpiece with him and he was with a tie. Go. The questionnaire of the arrested person, the minutes of the first interrogations - everything is surprisingly readable and understandable. Where he worked - with whom he was friends and talked. And on what topics? And the anti-Soviet? And here he begins to tell. ...
I wanted to jump in and scream there - in rusty papers - Why, grandfather? Why are you telling them all this sincerely? Do not go on, shut up! Don't you know, you're so smart!
But he speaks of the ineffective policy of the Soviet government in the field of collectivization, the depletion of the countryside, the advantages of the capitalist model and the destructive pace of industrialization. And about the fact that yes, he is fascinated by the heroism of the people of the people, admired by their sacrifice, and he reads certain literature that he knows how to change everything for the better. But he did not plan any terrorist activity and does not consider it a method and did not create any organizations. And he speaks honestly about this, without denying his convictions - right there - replicas from cross-examination of three other comrades who were with him in the case. They deny everything. They indicate that Livanov was talking and involved. It seemed to me completely incomprehensible. And the matter, in between, is about three or five of their random and not always joint meetings, where, apparently, friends simply shared their thoughts on the situation in the country.
And right here, right before my eyes, while reading, all these pieces of paper fly up into the air and form a completely harmonious affair - Livanov, who preaches the philosophy of terrorists of the People’s Volunteers, created a cell for counter-revolutionary and terrorist activities. They read forbidden books, prepared proclamations and went to the people, recruited participants for anti-Soviet struggle.
Finally, the protocol of the court session and the faded, hand-signed, torn, inevitable at the very bottom of the page - “Shoot”.
At that meeting, my great-grandmother was let in with my 3-year-old grandmother in her arms. And after the announcement of the sentence, they allowed the child to approach his great-grandfather to say goodbye. He hugged her and put a note in the pocket of his children's dress: "Tanya, I’m not guilty of anything."
A receipt that he received a copy of the sentence and his own signature. I touch her. After a while I touch his hand.
I know that someday I will shake it and even, probably, I dare to hug him.
In the meantime, one must properly comprehend all this. I am grateful for this morning in a different era with my family.
У записи 97 лайков,
3 репостов.
3 репостов.
Эту запись оставил(а) на своей стене Татьяна Батурина
