Бег и я
В школе я ненавидела бег. Когда все бегали в Михайловском саду, мы с Олей и Мехом прятались в кустах и курили. Один раз команде школы нужно было ехать на соревнования по бегу. Все заядлые бегуньи класса заболели или не пришли, и учительница физкультуры почему-то вписала туда меня. Я была не прочь потусоваться с Лейесом, Осиновским и другими ребятами, и согласилась. Мы под дождем поехали в какие-то дворы в районе Таврического сада. Там был стадион. Я с опасением смотрела на разминающихся бочковатых соперниц. Осиновский рассудительно учил меня не рвать сразу вперед, а экономить силы. Я не понимала, что это такое, потому что никогда не учувствовала ни в каких спортивных соревнованиях, считая физкультуру прибежищем идиотов. И, конечно, на старте сразу втопила. Какое-то время бежала первая среди шести, но потом силы кто-то мгновенно отобрал, и я притащилась в хвосте. Осиновский похлопывал меня согнувшуюся пополам в попытке отдышаться по спине и бодрил, а я чуть не плакала от позора. Презираемая мной физическая активность в тот момент перестала казаться такой уж ублюдской.
Потом я иногда бегала на дорожках в разных залах, куда у меня были абонементы, но это не вызывало особого ажиотажа. Механический физический оброк. Бегущие на месте люди-роботы перед десятками экранов. А потом я впервые открыла для себя бег на улице. Была зима, шёл снег, и мы с Вовиком в шапках и тёплых кофтах бежали по Вознесенскому к Исаакиевской площади. Выбившиеся из-под шапки мокрые от пота волосы покрывались инеем. Это было около четырех лет назад, и с тех пор уличный бег прочно обосновался в моей жизни. Мы бегали с Сашей по осенним листьям, я бегала с Нельсоном перед работой, потом бегала после каждой лекции первого курса литературной мастерской, обнаружив, что это прекрасный способ анализировать услышанное на занятиях. Гоша говорил мне во время наших психотерапевтических бесед 2014-ого:
- Нельзя себя жалеть! Как только становится плохо, натягивай кроссовки и дуй бегать! И беги, пока не полегчает.
Именно тогда я стала доходить в своих пробежках до часа, до десяти, а то и двенадцати километров. Иногда я бегала по набережной Фонтанки даже по ночам.
Зачем я бегаю? Сначала, конечно, мною руководило извечное пошлое стремление к худобе. Потом я почувствовала, что во время бега, пока тело несет тебя через город, мимо рек с кораблями, кариатид, по мостам, сознание находится в каком-то мирном укладе, его ничего не может достать. И выходит вести с собой совершенно невероятные беседы. Получать дистиллированные ответы и идеи. И придумывать истории. Любоваться выброшенными на помойки Коломны драными креслами (кто сидел в нем последние пятьдесят лет?) и старинными сюртуками в бурых пятнах (кинжал вонзается в живот под оглушительный визг болонки), гадать, кого это с мигалками завозит скорая в дурдом на Пряжке (любовь и масоны: сгорбленный худой силуэтик, сотрясаемый рыданиями), наблюдать одиноких и красивых обветренных стариков, бояться, что нетрезвая девочка прыгнет с моста, и каждый, без исключений, раз надеяться на встречу с настоящим призраком.
Не знаю, получится ли у меня когда-нибудь догнать в своем беге некую суть этой жизни, но, например, капельку оторваться от чудовищного ощущения, что клубы табачного дыма – лучшее, что со мной когда-либо случалось, худо-бедно получилось. И хотя я продолжаю подозревать, что физкультура – удел идиотов, а курение – самая приятная штука на свете, в реальности я замужем за любимым боксером, сигареты променяны на целый ящик космической спортивной экипировки, и кто-то продолжает мне подсказывать, что в настоящие глубины можно проникнуть только делая дела, за которыми раньше никогда ни за какие коврижки не мог себя представить.
В школе я ненавидела бег. Когда все бегали в Михайловском саду, мы с Олей и Мехом прятались в кустах и курили. Один раз команде школы нужно было ехать на соревнования по бегу. Все заядлые бегуньи класса заболели или не пришли, и учительница физкультуры почему-то вписала туда меня. Я была не прочь потусоваться с Лейесом, Осиновским и другими ребятами, и согласилась. Мы под дождем поехали в какие-то дворы в районе Таврического сада. Там был стадион. Я с опасением смотрела на разминающихся бочковатых соперниц. Осиновский рассудительно учил меня не рвать сразу вперед, а экономить силы. Я не понимала, что это такое, потому что никогда не учувствовала ни в каких спортивных соревнованиях, считая физкультуру прибежищем идиотов. И, конечно, на старте сразу втопила. Какое-то время бежала первая среди шести, но потом силы кто-то мгновенно отобрал, и я притащилась в хвосте. Осиновский похлопывал меня согнувшуюся пополам в попытке отдышаться по спине и бодрил, а я чуть не плакала от позора. Презираемая мной физическая активность в тот момент перестала казаться такой уж ублюдской.
Потом я иногда бегала на дорожках в разных залах, куда у меня были абонементы, но это не вызывало особого ажиотажа. Механический физический оброк. Бегущие на месте люди-роботы перед десятками экранов. А потом я впервые открыла для себя бег на улице. Была зима, шёл снег, и мы с Вовиком в шапках и тёплых кофтах бежали по Вознесенскому к Исаакиевской площади. Выбившиеся из-под шапки мокрые от пота волосы покрывались инеем. Это было около четырех лет назад, и с тех пор уличный бег прочно обосновался в моей жизни. Мы бегали с Сашей по осенним листьям, я бегала с Нельсоном перед работой, потом бегала после каждой лекции первого курса литературной мастерской, обнаружив, что это прекрасный способ анализировать услышанное на занятиях. Гоша говорил мне во время наших психотерапевтических бесед 2014-ого:
- Нельзя себя жалеть! Как только становится плохо, натягивай кроссовки и дуй бегать! И беги, пока не полегчает.
Именно тогда я стала доходить в своих пробежках до часа, до десяти, а то и двенадцати километров. Иногда я бегала по набережной Фонтанки даже по ночам.
Зачем я бегаю? Сначала, конечно, мною руководило извечное пошлое стремление к худобе. Потом я почувствовала, что во время бега, пока тело несет тебя через город, мимо рек с кораблями, кариатид, по мостам, сознание находится в каком-то мирном укладе, его ничего не может достать. И выходит вести с собой совершенно невероятные беседы. Получать дистиллированные ответы и идеи. И придумывать истории. Любоваться выброшенными на помойки Коломны драными креслами (кто сидел в нем последние пятьдесят лет?) и старинными сюртуками в бурых пятнах (кинжал вонзается в живот под оглушительный визг болонки), гадать, кого это с мигалками завозит скорая в дурдом на Пряжке (любовь и масоны: сгорбленный худой силуэтик, сотрясаемый рыданиями), наблюдать одиноких и красивых обветренных стариков, бояться, что нетрезвая девочка прыгнет с моста, и каждый, без исключений, раз надеяться на встречу с настоящим призраком.
Не знаю, получится ли у меня когда-нибудь догнать в своем беге некую суть этой жизни, но, например, капельку оторваться от чудовищного ощущения, что клубы табачного дыма – лучшее, что со мной когда-либо случалось, худо-бедно получилось. И хотя я продолжаю подозревать, что физкультура – удел идиотов, а курение – самая приятная штука на свете, в реальности я замужем за любимым боксером, сигареты променяны на целый ящик космической спортивной экипировки, и кто-то продолжает мне подсказывать, что в настоящие глубины можно проникнуть только делая дела, за которыми раньше никогда ни за какие коврижки не мог себя представить.
Running and me
At school, I hated running. When everyone ran in the Mikhailovsky Garden, Olya and Mekh and I hid in the bushes and smoked. Once the school team had to go to a running competition. All the avid class runners fell ill or did not come, and for some reason the physical education teacher entered me there. I was not averse to hanging out with Leyes, Osinovsky and other guys, and agreed. In the rain we went to some courtyards in the area of the Tauride Garden. There was a stadium. I looked with apprehension at warming up barrel-shaped rivals. Osinovsky reasonably taught me not to tear straight ahead, but to save strength. I did not understand what it was, because I had never participated in any sporting events, considering physical education as a refuge for idiots. And, of course, at the start I immediately drowned. For some time the first among six ran, but then someone instantly took away the forces, and I dragged myself in the tail. Osinovsky patted me bent in half in an attempt to catch my breath and invigorated, and I almost cried from shame. The physical activity I despised at that moment ceased to seem so bastard.
Then I sometimes ran on the tracks in different halls, where I had subscriptions, but this did not cause much excitement. Mechanical physical quitrent. Human robots running in place in front of dozens of screens. And then I first discovered running on the street. It was winter, it was snowing, and Vovik and I, in hats and warm jackets, fled along Voznesensky to St. Isaac's Square. Hair sweat-wet from under the cap was covered with hoarfrost. It was about four years ago, and since then street running has firmly established itself in my life. We ran with Sasha through the autumn leaves, I ran with Nelson before work, then ran after each lecture of the first year of the literary workshop, finding that this is a great way to analyze what was heard in the classroom. Gosh told me during our 2014 psychotherapeutic conversations:
- You can’t feel sorry for yourself! As soon as it gets bad, pull on your sneakers and go run! And run until you feel better.
It was then that I began to go up to an hour in my runs, up to ten, or even twelve kilometers. Sometimes I ran along the Fontanka embankment even at night.
Why am I running? At first, of course, I was led by an eternal vulgar desire for thinness. Then I felt that while running, while the body carries you through the city, past rivers with ships, caryatids, along bridges, your consciousness is in some kind of peaceful way, it can’t get anything. And it turns out to have completely incredible conversations with you. Receive distilled answers and ideas. And make up stories. Admiring the tattered armchairs thrown into Kolomna’s garbage bins (who has been sitting in it for the last fifty years?) And old frockcoats in brown spots (a dagger sticks into the stomach under the deafening screech of a lap-dog), wondering who it brings with flashing lights an ambulance to the madhouse on the Buckle (love and masons : a hunched, thin silhouette shaken by sobs), watch lonely and beautiful weathered old people, be afraid that a drunk girl will jump from the bridge, and everyone, without exception, just hope to meet a real ghost.
I don’t know if I will ever be able to catch up with some essence of this life on my run, but, for example, I can tear myself away from the monstrous feeling that tobacco smoke clubs are the best thing that has ever happened to me, somehow happened. And although I continue to suspect that physical education is the lot of idiots, and smoking is the most pleasant thing in the world, in reality I am married to my beloved boxer, cigarettes are exchanged for a whole box of space sports equipment, and someone continues to tell me that in real depths you can penetrate only by doing things for which I could never have imagined myself for any gadgets.
At school, I hated running. When everyone ran in the Mikhailovsky Garden, Olya and Mekh and I hid in the bushes and smoked. Once the school team had to go to a running competition. All the avid class runners fell ill or did not come, and for some reason the physical education teacher entered me there. I was not averse to hanging out with Leyes, Osinovsky and other guys, and agreed. In the rain we went to some courtyards in the area of the Tauride Garden. There was a stadium. I looked with apprehension at warming up barrel-shaped rivals. Osinovsky reasonably taught me not to tear straight ahead, but to save strength. I did not understand what it was, because I had never participated in any sporting events, considering physical education as a refuge for idiots. And, of course, at the start I immediately drowned. For some time the first among six ran, but then someone instantly took away the forces, and I dragged myself in the tail. Osinovsky patted me bent in half in an attempt to catch my breath and invigorated, and I almost cried from shame. The physical activity I despised at that moment ceased to seem so bastard.
Then I sometimes ran on the tracks in different halls, where I had subscriptions, but this did not cause much excitement. Mechanical physical quitrent. Human robots running in place in front of dozens of screens. And then I first discovered running on the street. It was winter, it was snowing, and Vovik and I, in hats and warm jackets, fled along Voznesensky to St. Isaac's Square. Hair sweat-wet from under the cap was covered with hoarfrost. It was about four years ago, and since then street running has firmly established itself in my life. We ran with Sasha through the autumn leaves, I ran with Nelson before work, then ran after each lecture of the first year of the literary workshop, finding that this is a great way to analyze what was heard in the classroom. Gosh told me during our 2014 psychotherapeutic conversations:
- You can’t feel sorry for yourself! As soon as it gets bad, pull on your sneakers and go run! And run until you feel better.
It was then that I began to go up to an hour in my runs, up to ten, or even twelve kilometers. Sometimes I ran along the Fontanka embankment even at night.
Why am I running? At first, of course, I was led by an eternal vulgar desire for thinness. Then I felt that while running, while the body carries you through the city, past rivers with ships, caryatids, along bridges, your consciousness is in some kind of peaceful way, it can’t get anything. And it turns out to have completely incredible conversations with you. Receive distilled answers and ideas. And make up stories. Admiring the tattered armchairs thrown into Kolomna’s garbage bins (who has been sitting in it for the last fifty years?) And old frockcoats in brown spots (a dagger sticks into the stomach under the deafening screech of a lap-dog), wondering who it brings with flashing lights an ambulance to the madhouse on the Buckle (love and masons : a hunched, thin silhouette shaken by sobs), watch lonely and beautiful weathered old people, be afraid that a drunk girl will jump from the bridge, and everyone, without exception, just hope to meet a real ghost.
I don’t know if I will ever be able to catch up with some essence of this life on my run, but, for example, I can tear myself away from the monstrous feeling that tobacco smoke clubs are the best thing that has ever happened to me, somehow happened. And although I continue to suspect that physical education is the lot of idiots, and smoking is the most pleasant thing in the world, in reality I am married to my beloved boxer, cigarettes are exchanged for a whole box of space sports equipment, and someone continues to tell me that in real depths you can penetrate only by doing things for which I could never have imagined myself for any gadgets.
У записи 18 лайков,
0 репостов,
421 просмотров.
0 репостов,
421 просмотров.
Эту запись оставил(а) на своей стене Татьяна Батурина
