По наклонной - Не в этот раз, так - Запись на стене пользователя Татьяна Батурина в Вконтакте. Комментарии и лайки к записи.

Татьяна Батурина

По наклонной

- Не в этот раз, так в следующий, - думал я, глядя, как все остальные заходят в класс воскресной школы. Кто в наше время ходит в воскресную школу? - спросите вы. – Разве они еще существуют?
Если обшарпанную комнатку в помещении травмпункта, где сутулый семинарист, с носа которого неизменно свисает капля воды, раз в неделю читает вслух Новый завет мне и еще трем пациентам кронштадтского детского дома можно так назвать, то, пожалуй, да, существуют.
Мне двенадцать лет, и меня единственного из всей братии сирот приводит сюда бабушка. Заунывное чтение длится полтора часа, после чего разрешается подойти к блюдцу с сушками ухватить пальцами сколько успеешь, пока не налетели детдомовские. Обычно в воскресной школе так нудно, что я просто сплю, облокотившись на батарею. Но сегодня мне было, что обмозговать.
Вчера был день одной из трех ведьм, и я в который раз трусливо упустил шанс сбежать. Три ведьмы – это три взрослых тетки, с которыми когда-то водила дружбу моя мама. Она умерла, когда мне было семь. Её насмерть сбила машина на кольцевой. Я помню ее довольно смутно. Короткие чёрные волосы, громкий смех. Цветочный голос, какие я редко слышу. И как она произносит: - Женька!
После смерти мамы три ее подруги взялись помогать со мной бабушке. Раз в чёрт знает сколько месяцев одна из них приходит к нам и забирает в Питер. С самого детства в эти дни бабушка обряжает меня в белую рубашку с воротом острым как бритва, что режет кожу шеи, и зачем-то говорит:
- Сегодня прилетит одна из трех фей. Веди себя прилично.
От дум меня отрывает яркий свет. Один из детдомовских, доходяга в серой водолазке достал из кармана огромный смартфон и принялся включать и выключать фонарик в лицо другому, пухлому. Толстяк словно от мухи отмахнулся от света, и смартфон полетел на линолеум.
- Гандон! – заорал владелец телефона и бросился на пол, стал шарить под скамейкой. Семинарист прокашлялся и пальцем провёл по носу – капля сверкнула и исчезла. Чтение продолжилось. Хлюпик молча стоял на коленях и разглядывал экран, покрытый паутиной трещин.
У меня никогда не было не то что смартфона, но даже и самого простого мобильника. У бабушки имеется допотопный оранжевый алькатель, который она носит в кармане. Иногда он долго и протяжно вибрирует в кармане её куртки в прихожей. Я ни разу не видел, чтобы она по нему разговаривала. Бабушка вообще почти не говорит. Она никогда и ничего не рассказывала про маму. От ребят из двора я слышал разные истории про маму и бабушку. Сначала мама была простой девочкой. Жила с бабушкой и ходила в школу. У нее было голубое платье – это я слышал от мамы Витька – она знала ее в детстве. - А потом, – шепотом говорил мне уже сам Витёк, – мама «покатилась по наклонной». Что это значит, Витек объяснить не мог. Я смутно помнил несколько поездок с мамой в лес, когда мы ночевали в палатках, вокруг играла музыка, а меня катал на мотоцикле прислонив одной рукой к мягкому животу, огромный бородач. Кроме пластикового запаха внутри красной палатки и ощущения иголок на руках от ползания по земле я почти ничего больше оттуда не помню. Не помню там и мамы. Один раз, когда я упрашивал его десятый раз рассказать мне одно и тоже, Витек прошептал: «Мама говорит, она стала алкашихой». И убежал в сирень.
После воскресной школы с сушками на пальцах я выхожу в темноту улицы. Там обычно уже стоит бабушка. Она смотрит на меня немигающим совиным взглядом и начинает идти в сторону дома. Я припускаю следом. Двигаться хочется быстро. После заключения в душной каморке, пропахшей нашатырем, ноги затекают.
Расспрашивать бабушку о маме я боялся. Мне казалось, что вся ее молчаливая жизнь – результат какого-то давнего тайного плохого маминого или моего поступка. Мамы больше нет, и теперь она преследует одну цель – убрать из дома и меня. Я догадался об этом недавно, когда поздно вечером проснулся в кровати от странного бубнежа. В коридоре бабушка говорила, судя по всему, по телефону в коридоре. Это было удивительно, поэтому я подошел к двери и стал слушать. Из щели лились обрывки фраз.
- С нового учебного года интернат…иначе…как цепной псёнок…разве не показало, что воспитатель из меня никакой…не удержала…второго грешно губить…может органы…
Интернат. Я слышал про интернат. Нас пугала интернатом учительница в школе. Она грозила интернатом, когда у кого-то вырисовывалась двойка в четверти. Она говорила, что в интернате асоциальные элементы, беспризорники, дедовщина и дети цыган. Я стоял в одних трусах у двери в коридор, чесал ноги и не мог поверить, что бабушка отдаст меня в интернат. На следующий день поделился своими догадками с Витьком. Он посмотрел на меня поверх очков.
– Если честно, я тоже это слышал. Мама папе говорила, что ты у бабушки не задержишься.
В горле стал подниматься скрипучий ёж. Теперь в сирень убежал я. Там я сидел на оградке и разминал в руках фиолетовые крошечные цветки. Увидел вдруг внутри себя маму в куртке такого цвета. Она стояла на асфальте, руки засунуты глубоко в карманы куртки, а я смотрю на нее откуда-то сверху. Из окна?
Тогда-то я и понял: нужно бежать. И не куда-нибудь, а в большой город. В городе я бывал только в сопровождении ведьм. Почему ведьм? - спросите вы – ведь бабушка называла их феями. А видели ли вы когда-нибудь фею, которая дымит как паровоз? Или ругается как грузчик? Именно такими были они.
Последний раз я не смог убежать от самой лучшей из них – от богачки. Не сумел, потому что мне слишком нравится ездить в её огромной машине. Я стоял на улице, я успел уже даже скрыться из её вида, ноги промокли, а я смотрел на огромный как айсберг белый джип – внутри тепло, в кармашке лежали карамельки, а на переднем сидении материлась в телефон в бархатном халате, расшитом драконами, ведьма-богачка. И мне стало так холодно, так страшно – вокруг сновали тени каких-то безликих мужиков, в луже под моими сапогами плавала чья-то жвачка – что я сломя голову побежал и впрыгнул на заднее сидение джипа. Ведьма синим ногтем нажала на кнопку, и повезла меня обратно домой. У парадной в своей огромной куртке молча стояла бабушка. Ведьма сказала ей, что мы были в кино и в кафе, и что все прошло очень мило. Бабушка кивнула.
Вечером я сидел в своей комнате и размышлял. Сегодня у меня был реальный шанс убежать, и я им не воспользовался.
– Выклянчи у нее айфон! - говорил мне Витек, - Она же богатая. Знаешь, сколько такая машина стоит? Вот увидишь, она тебе не откажет.
Я много раз пытался собраться с силами и спросить посмотреть ее телефон, чтобы натолкнуть на этот разговор, но проклятая трусость не дала мне это сделать. Тем более, у нее всегда было много дел поважнее. Ругаться матом в телефон на каких-то подрядчиков и произносить еще кучу непонятных слов. Половину, которую я понимал, из того что она говорила, была матом, остальное – словно на другом языке. Витек не мог этого расшифровать. Но именно он натолкнул меня на мысль, что, если у меня будет смартфон, в городе я смогу продать его и на вырученные деньги жить в хостеле несколько месяцев. А потом наняться работать где-то подмастерьем как Оливер Твист и начать новую жизнь. Там, за дамбой.
Об этом полном возможностей задамбовом мире Питера я теперь размышлял все уроки напролет. В раздевалке на физру засиделся со шнурками и не заметил, как все ушли в зал. Когда услышал, что там уже стучат мячом, побежал на выход, как вдруг в глаз что-то сверкнуло. Я обернулся и увидел, как в куртке кого-то из парней на вешалке мигает вспышкой смартфон – такой режим иногда ставят вместо вибрации. Светлячок. Тогда я подошел к куртке, вынул из кармана смартфон, быстро выключил его и положил на крышу шкафчиков в дальний угол. И ни о чем не думая пошел на урок. На входе в зал встретил кучку девчонок, смешался с ними, и наш поздний приход никто особо не заметил.
После урока я зашел в раздевалку и принялся, глядя в пол возиться с портфелем. Краем глаза увидел нетронутую куртку. К моему облегчению, мы с ребятами переоделись и ушли из раздевалки, а она так и осталась на месте. Когда я прошмыгнул в раздевалку после следующего урока, там никого не было. Исчезла и куртка. Зато смартфон оказался на месте. Я запихнул его под учебники в свой портфель и побежал на следующий урок.
Смартфон был у меня. Я решил не думать об этом. Достать его уже в Питере, когда все будет сделано, и не вспоминать о том, какой ценой он мне достался. Если не обдумать что-то, не пустить это к себе в мозги, не назвать это, то оно может пройти как бы незамеченным – не распакованным – а значит, можно считать, этого не было. Согласны?
Поэтому о том, что на дне моего рюкзака лежит чужой смартфон, я не вспоминал до дня визита следующей ведьмы. Это оказалась ведьма-театр. Я называл её так, потому что с самого детства она таскала меня по дурацким кукольным представлениям, в цирк, в филармонию. Во всех этих местах мне было тошно и страшно. Страшно, что громкие визгливые клоуны вытащат на сцену и поднимут на смех, тошно от других детей – обычно много младше, которые хохотали, чавкали, радовались и от самой ведьмы. Она спрашивала, не хочу ли я сока или бутербродик и тащила меня в буфет, где пила из пластикового стаканчика, а потом становилась румяная и часто моргала.
На обратном пути домой в маршрутке рассказывала одну и ту же историю: как они с мамой в деревне катались на великах, и какое было время, пока все не выросли и не поскучнели.
Ведьма-театр повела меня по улице в сторону остановки. Я спросил, что такое «покатилась по наклонной». Она долго моргала, а потом выдала:
- Твоя мать – была очень творческим человеком. Такие люди часто уязвимы… Никого не слушай. Она была талантливой и яркой. Ты, надеюсь, пойдешь в неё.
Я решил ничего не уточнять. В конце концов, сегодня день побега. Я решил затеряться в толпе во время антракта и сбежать из театра. К моему удивлению, остановку мы прошли.
- Сегодня идем в ваш театр. Представляешь, столько лет, а мы с тобой ни разу не были в замечательном местном театре флота!
Надо ли говорить, понравился ли мне спектакль в тот вечер? Дома бабушка варила в кастрюле сердце. Я жевал его и дума

Downhill

“Not this time, but the next,” I thought, watching everyone else enter the Sunday school class. Who goes to Sunday school these days? - you ask. “Do they still exist?”
If a dilapidated room in the emergency room, where a stooped seminar, from whose nose a drop of water invariably hangs, reads aloud once a week the New Testament to me and three other patients of the Kronstadt orphanage, you can call it that, then, perhaps, they exist.
I am twelve years old, and my only grandmother from the whole brotherhood of orphans brings me here. A mournful reading lasts an hour and a half, after which it is allowed to go up to the saucer with dryers to grab with your fingers for as long as you can, until the orphanages have flown. Usually Sunday school is so boring that I just sleep with my battery resting on it. But today I had something to ponder.
Yesterday was the day of one of the three witches, and again, cowardly, I missed the chance to escape. Three witches are three adult aunts with whom my mother once made friends. She died when I was seven. Her death was hit by a car on the roundabout. I remember her rather vaguely. Short black hair, loud laugh. A floral voice that I rarely hear. And as she says: - Zhenya!
After the death of my mother, three of her friends began to help my grandmother with me. Once in hell knows how many months one of them comes to us and takes to St. Petersburg. Since childhood, these days my grandmother dresses me in a white shirt with a razor-sharp collar that cuts the skin of my neck, and for some reason says:
- Today one of the three fairies will arrive. Behave yourself.
A bright light tears me from my thoughts. One of the orphanages, a goner in a gray turtleneck, took out a huge smartphone from his pocket and started turning the flashlight on and off in the face of another, puffy one. The fat man waved off the light as if from a fly, and the smartphone flew to linoleum.
- Gandon! - the owner of the phone shouted and threw himself on the floor, began to fumble under the bench. The seminarist coughed and ran a finger over his nose - a drop sparkled and disappeared. Reading continued. Squishy knelt silently and looked at the screen, covered with a web of cracks.
I have never had a smartphone, but even the simplest mobile phone. Grandmother has antediluvian orange alcatel, which she carries in her pocket. Sometimes he vibrates for a long and long time in the pocket of her jacket in the hallway. I have never seen her talking on him. Grandma hardly speaks at all. She never said anything about mom. From the guys from the yard, I heard different stories about mom and grandmother. At first, mom was a simple girl. She lived with her grandmother and went to school. She had a blue dress — I heard that from Vitka’s mother — she knew her in her childhood. “And then,” Vitek himself told me in a whisper, “mother“ rolled downhill. ” What this means, Vitek could not explain. I vaguely remembered several trips with my mother to the forest, when we spent the night in tents, music was playing around, and I was riding a motorcycle with one hand leaning against my soft stomach, a huge bearded man. In addition to the plastic smell inside the red tent and the sensation of needles on my hands from crawling on the ground, I remember almost nothing else from there. I don’t remember mom there either. Once, when I was begging him to tell me the same thing for the tenth time, Vitek whispered: "Mom says she became an alcoholic." And fled to the lilac.
After Sunday school with finger dryers, I go out into the darkness of the street. There usually already stands a grandmother. She looks at me with unblinking owl eyes and starts walking toward the house. I let it go. I want to move fast. After imprisonment in a stuffy closet smelling of ammonia, the legs become numb.
I was afraid to ask my grandmother about mom. It seemed to me that her entire silent life was the result of some long-standing secret bad mother's act or my act. Mom is no longer there, and now she has one goal - to remove me from the house. I guessed this recently when I woke up late in the evening from a strange bubbling in bed. In the hallway, grandmother spoke, apparently, on the phone in the hallway. It was amazing, so I went to the door and began to listen. Fragments of phrases poured from the gap.
- Since the new school year, the boarding school ... otherwise ... like a chain dog ... didn’t it show that the teacher from me didn’t hold on ... I couldn’t destroy the second ... maybe organs ...
Boarding school. I heard about the boarding school. We were scared by a boarding teacher at school. She threatened a boarding school when someone loomed a deuce in a quarter. She said that in the boarding school there were asocial elements, homeless children, hazing and gypsy children. I stood in my underpants by the door to the corridor, scratched my legs and could not believe that my grandmother would give me to a boarding school. The next day, he shared his guesses with Vitka. He looked at me over his glasses.
“To be honest, I heard that too.” Mom told dad you won’t stay with your grandmother.
A creaky hedgehog began to rise in his throat. Now I ran into the lilac. There I sat on the fence and kneading purple tiny flowers in my hands. Suddenly I saw inside my mother in a jacket of this color. She stood on the pavement, her hands shoved deep into the pockets of her jacket, and I look at her from somewhere