Что стало с этими мальчиками? С эзотериками? с метафизиками? с изнутри, через мясо своё освещенными подростками? с представителями солнечной готики — сверхинтелетуаллами, с которыми у нас в старой школе был кружок «Постоянная проходящего»?
Старая школа рухнула. Новая школа не построена.
Он жил в 12-этажке, на последнем этаже — майским утром мы курили в его парадной на балконе, солнце целовало наши веснушки — мы были рыжими, мы были счастливы жить и пили познание, тайны — мы пили саму онтологию, мы могли прогуливать школу, у нас были сердца заклинателей приключений и постсамурайские взгляды. Район врезался лучами в перегрозовое небо и мы стояли фракталами платья вселенной — повторяя каждый очертания затаенного микрорайона Гражданки.
В 111-ой средней школе с углубленным изучением абсолюта — был поражающе светлый холл — мы были Гарри Поттеры, без очков идиотских — в каких-то этнических шмотках на самом деле, некоторые патлатые, некоторые с челками, некоторые выглядели, как типичные гопники.
На физкультуре мы левитировали. Звездное небо фонило испуганно первородным и невероятным.
На первом этаже был кабинет алхимии — учительница была очень старая, древняя и трухлявая, как случайно встерченный идол в лесу, она видела Римскую Империю и Средневековие, она горела на костре Инквизиции, она позировала для гениев Возрождения, на последний парте я щупал одурев Аню за коленки, и пурпурно курил убирая сигарету под парту.
Мы щипали суперструны на физике — потому что мы были рок-звездами. И вселенная танцевала магический, герметический рейв и через асфальт передавала его нам на подошвы ботинок. Колени тряслись, мы обнимали за талии наших девушек — мы были старыми знакомцами продавщицы из стеляшки, усталой за 30 — шаманки.
Спальный район возвышался барочной суперсимметрией, восходил космическим рассветом артиллерийским, спутывал первые волосы оставленные на подушке, щипал глаза радужным мылом первого восхитительного отчаянья, ноги затекали в экстазе дивиантного предательства, днём светлым, неизлечимым мы исследовали со свечкой в руках раскинувшие ветви — тропы троллейбусов, мосты пущенные стрелами в сердце конвульсирующее от предсказания будущего, мы капали на неизбежных подруг малиновым воском губ в извержении поцелуя предзакатного ритуала дискотеки.
Мяч разрушал кристализацию ворот — триумфальных арок, брызги шампанского с аллергического в белых карликах неба: выпускной не кончался, огибал кротовьи норы, последний звонок раздавался в сигнализациях колонны, амфитеатра из поколеченных автомобилей, полицейские развороты на катке за стадионом, когда она сжала меня до гула в раковинах, и растекалась вода по салону, белобородая пена из которой родилась Венера.
Ночные сеансы кинотеатров накрывали с головой ангельской простыней, и она выныривала с фонариком, когда ты уже распластавшись лежал расстваряя в воздухе, свое тело как таблетку-победителя, чтобы в мире стало больше пафоса, и сотни глоток крестили тебя как вечного придурка. Antiquo more.
Когда мы сидели в том садике, на сранной лавочке — мы были атлантами, на чьих плечах, плотянным шкафом без льва и колдуньи, спал болванчиком мир, который вы считали изученным, мы тащили его на 9-этаж, подсобные рабочие — смеялись друг другу общностью, мы видели те самые пираммиды — они покоились у метро, там продовали пиво.
Мальчики из зеркальных офисов — когда-то мы вертели этим абсолютом, как вертит пряжей, когда вспоминаешь это не веришь — и представляешь себе что всё было как было — в расфокусе окна на мутные улицы — превидения — Наши дети сжалятся над нами и сотрут нам все это окончательно из памяти, и тогда уже точно никто не вздрогнет, от шелеста солнца, в том что ошибочно принимаешь по дороге домой, за зеркало заднего вида. Carthago delendam esse.
Старая школа рухнула. Новая школа не построена.
Он жил в 12-этажке, на последнем этаже — майским утром мы курили в его парадной на балконе, солнце целовало наши веснушки — мы были рыжими, мы были счастливы жить и пили познание, тайны — мы пили саму онтологию, мы могли прогуливать школу, у нас были сердца заклинателей приключений и постсамурайские взгляды. Район врезался лучами в перегрозовое небо и мы стояли фракталами платья вселенной — повторяя каждый очертания затаенного микрорайона Гражданки.
В 111-ой средней школе с углубленным изучением абсолюта — был поражающе светлый холл — мы были Гарри Поттеры, без очков идиотских — в каких-то этнических шмотках на самом деле, некоторые патлатые, некоторые с челками, некоторые выглядели, как типичные гопники.
На физкультуре мы левитировали. Звездное небо фонило испуганно первородным и невероятным.
На первом этаже был кабинет алхимии — учительница была очень старая, древняя и трухлявая, как случайно встерченный идол в лесу, она видела Римскую Империю и Средневековие, она горела на костре Инквизиции, она позировала для гениев Возрождения, на последний парте я щупал одурев Аню за коленки, и пурпурно курил убирая сигарету под парту.
Мы щипали суперструны на физике — потому что мы были рок-звездами. И вселенная танцевала магический, герметический рейв и через асфальт передавала его нам на подошвы ботинок. Колени тряслись, мы обнимали за талии наших девушек — мы были старыми знакомцами продавщицы из стеляшки, усталой за 30 — шаманки.
Спальный район возвышался барочной суперсимметрией, восходил космическим рассветом артиллерийским, спутывал первые волосы оставленные на подушке, щипал глаза радужным мылом первого восхитительного отчаянья, ноги затекали в экстазе дивиантного предательства, днём светлым, неизлечимым мы исследовали со свечкой в руках раскинувшие ветви — тропы троллейбусов, мосты пущенные стрелами в сердце конвульсирующее от предсказания будущего, мы капали на неизбежных подруг малиновым воском губ в извержении поцелуя предзакатного ритуала дискотеки.
Мяч разрушал кристализацию ворот — триумфальных арок, брызги шампанского с аллергического в белых карликах неба: выпускной не кончался, огибал кротовьи норы, последний звонок раздавался в сигнализациях колонны, амфитеатра из поколеченных автомобилей, полицейские развороты на катке за стадионом, когда она сжала меня до гула в раковинах, и растекалась вода по салону, белобородая пена из которой родилась Венера.
Ночные сеансы кинотеатров накрывали с головой ангельской простыней, и она выныривала с фонариком, когда ты уже распластавшись лежал расстваряя в воздухе, свое тело как таблетку-победителя, чтобы в мире стало больше пафоса, и сотни глоток крестили тебя как вечного придурка. Antiquo more.
Когда мы сидели в том садике, на сранной лавочке — мы были атлантами, на чьих плечах, плотянным шкафом без льва и колдуньи, спал болванчиком мир, который вы считали изученным, мы тащили его на 9-этаж, подсобные рабочие — смеялись друг другу общностью, мы видели те самые пираммиды — они покоились у метро, там продовали пиво.
Мальчики из зеркальных офисов — когда-то мы вертели этим абсолютом, как вертит пряжей, когда вспоминаешь это не веришь — и представляешь себе что всё было как было — в расфокусе окна на мутные улицы — превидения — Наши дети сжалятся над нами и сотрут нам все это окончательно из памяти, и тогда уже точно никто не вздрогнет, от шелеста солнца, в том что ошибочно принимаешь по дороге домой, за зеркало заднего вида. Carthago delendam esse.
What happened to these boys? With esoterics? with metaphysicians? from the inside, through the meat of your lit teenagers? with representatives of solar Gothic - superintellectuals, with whom we had a club called “Constant Passing” in our old school?
The old school collapsed. New school not built.
He lived on the 12th floor, on the top floor - on a May morning we smoked in his front door on the balcony, the sun kissed our freckles - we were red, we were happy to live and drank knowledge, secrets - we drank the ontology itself, we could skip school, we had the hearts of adventure spellcasters and post-Samurai looks. The area crashed with rays into a stormy sky and we stood as fractals of the dress of the universe - repeating every shape of the hidden microdistrict of Citizen.
In the 111th high school with in-depth study of the absolute - there was a strikingly bright hall - we were Harry Potters, without idiotic glasses - in fact, in some ethnic clothes, some worn ones, some with bangs, some looked like typical gopniks.
In physical education, we levitated. The starry sky was loudly frightened by the original and incredible.
On the ground floor there was an alchemy cabinet - the teacher was very old, ancient and rotting, like an idol met by chance in the forest, she saw the Roman Empire and the Middle Ages, she burned at the fire of the Inquisition, she posed for the geniuses of the Renaissance, on the last desk I felt Anna stupid for knees, and smoked purple while putting the cigarette under the desk.
We tweaked superstrings in physics - because we were rock stars. And the universe was dancing a magical, hermetic rave and through the asphalt passed it to us on the soles of our shoes. Knees were shaking, we hugged our girls at the waist - we were old acquaintances of a saleswoman from the insole, tired for 30 - shamans.
The sleeping area was elevated by baroque supersymmetry, ascended by space artillery dawn, tangled the first hair left on the pillow, plucked his eyes with the rainbow soap of the first delightful despair, his legs flowed in ecstasy of divine betrayal, during the bright, incurable day we explored the outstretched branches - paths of the trolls fired by arrows in the heart, convulsing from predicting the future, we dripped on the inevitable girlfriends with raspberry waxed lips in the eruption of the kiss of the pre-sunset ritual disco and.
The ball destroyed the crystallization of the gates - the triumphal arches, the splashes of champagne from an allergic sky in white dwarfs: the graduation did not end, went around wormholes, the last bell rang in the signaling of a convoy, an amphitheater from broken cars, police turns on the ice rink behind the stadium when she squeezed me to a rumble in the sinks, and water flowed around the cabin, the bearded foam from which Venus was born.
Cinema nights covered the night with an angel sheet, and she emerged with a flashlight when you were lying flat and spread apart in the air, your body like a pill-winner, so that there would be more pathos in the world, and hundreds of sips would baptize you like an eternal jerk. Antiquo more.
When we were sitting in that kindergarten, on a shitty bench - we were Atlanteans, on whose shoulders, in a dense wardrobe without a lion and a witch, the world you thought was studied as a blanket, we dragged it to the 9th floor, maintenance workers - laughed each other in common , we saw the very pyramids - they rested by the subway, they sold beer there.
The boys from the mirror offices - once we turned this absolute, like spinning yarn, when you remember that you don’t believe it - and imagine that everything was as it was - out of focus windows on muddy streets - anticipations - Our children will take pity on us and erase us everything it’s finally from my memory, and then no one will startle, from the rustle of the sun, in that you mistakenly take it on your way home for a rear-view mirror. Carthago delendam esse.
The old school collapsed. New school not built.
He lived on the 12th floor, on the top floor - on a May morning we smoked in his front door on the balcony, the sun kissed our freckles - we were red, we were happy to live and drank knowledge, secrets - we drank the ontology itself, we could skip school, we had the hearts of adventure spellcasters and post-Samurai looks. The area crashed with rays into a stormy sky and we stood as fractals of the dress of the universe - repeating every shape of the hidden microdistrict of Citizen.
In the 111th high school with in-depth study of the absolute - there was a strikingly bright hall - we were Harry Potters, without idiotic glasses - in fact, in some ethnic clothes, some worn ones, some with bangs, some looked like typical gopniks.
In physical education, we levitated. The starry sky was loudly frightened by the original and incredible.
On the ground floor there was an alchemy cabinet - the teacher was very old, ancient and rotting, like an idol met by chance in the forest, she saw the Roman Empire and the Middle Ages, she burned at the fire of the Inquisition, she posed for the geniuses of the Renaissance, on the last desk I felt Anna stupid for knees, and smoked purple while putting the cigarette under the desk.
We tweaked superstrings in physics - because we were rock stars. And the universe was dancing a magical, hermetic rave and through the asphalt passed it to us on the soles of our shoes. Knees were shaking, we hugged our girls at the waist - we were old acquaintances of a saleswoman from the insole, tired for 30 - shamans.
The sleeping area was elevated by baroque supersymmetry, ascended by space artillery dawn, tangled the first hair left on the pillow, plucked his eyes with the rainbow soap of the first delightful despair, his legs flowed in ecstasy of divine betrayal, during the bright, incurable day we explored the outstretched branches - paths of the trolls fired by arrows in the heart, convulsing from predicting the future, we dripped on the inevitable girlfriends with raspberry waxed lips in the eruption of the kiss of the pre-sunset ritual disco and.
The ball destroyed the crystallization of the gates - the triumphal arches, the splashes of champagne from an allergic sky in white dwarfs: the graduation did not end, went around wormholes, the last bell rang in the signaling of a convoy, an amphitheater from broken cars, police turns on the ice rink behind the stadium when she squeezed me to a rumble in the sinks, and water flowed around the cabin, the bearded foam from which Venus was born.
Cinema nights covered the night with an angel sheet, and she emerged with a flashlight when you were lying flat and spread apart in the air, your body like a pill-winner, so that there would be more pathos in the world, and hundreds of sips would baptize you like an eternal jerk. Antiquo more.
When we were sitting in that kindergarten, on a shitty bench - we were Atlanteans, on whose shoulders, in a dense wardrobe without a lion and a witch, the world you thought was studied as a blanket, we dragged it to the 9th floor, maintenance workers - laughed each other in common , we saw the very pyramids - they rested by the subway, they sold beer there.
The boys from the mirror offices - once we turned this absolute, like spinning yarn, when you remember that you don’t believe it - and imagine that everything was as it was - out of focus windows on muddy streets - anticipations - Our children will take pity on us and erase us everything it’s finally from my memory, and then no one will startle, from the rustle of the sun, in that you mistakenly take it on your way home for a rear-view mirror. Carthago delendam esse.
У записи 8 лайков,
1 репостов.
1 репостов.
Эту запись оставил(а) на своей стене Игорь Антоновский
