Введение в Метамодернизм
6 лет назад, в апреле 2013-го, я пришел к себе домой с показа фильма Жижека “Киногид Извращенца” в Доме Кино.
Удивительно, что я был там вместе с Беллой Раппопорт и это был единственный раз, когда мы общались. Это была чистая случайность, кажется, это был пресс-показ, и у нее были проходки, и наш общий знакомый позвал на эти проходки меня. Она еще не писала никаких статей про феминизм, кажется, просто сидела и улыбалась, не помню даже, разговаривали ли мы.
Помню, брат попросил меня купить ему лимонад Воды Лагидзе.
Я вернулся домой с двумя бутылками лимонада, в йодовый, еще не потемневший вечер на окраине земли, в пятиэтажку на улице Карпинского.
В те времена я вел свой паблик Спальные районы страны OZ, стараясь постить там каждый день новые картинки.
Я сел, чтобы придумывать новую картинку.
Меня очень бесило, что картинки строятся по одному принципу конфликта образа и надписи, мне очень хотелось выйти за пределы этой парадигмы создания мемов.
Несколько лет спустя, не в силах победить эту постмодернисткую парадигму столкновения контекстов, я заброшу изготовление картинок.
Но тогда мне очень захотелось выразить это желание.
Я нашел картинку из фильма Вертикаль, где молодой мужик обращался к девушке с очевидным разговором про светлое будущее, и написал в фотошопе-онлайн фирменным шрифтом, которым я делал картинки в том паблике –
- Вот закончится постмодерн, тогда и заживем.
С тех пор я видел эту картинку во многих пабликах, в том виде, в каком я ее сделал, в виде римейков, где картинки были другие, но надпись моя.
Она остается актуальной и по сей день, недавно я увидел ее у такого ригидного персонажа как Михаил Козырев. Тогда-то я и вспомнил, при каких обстоятельствах я ее создал.
Я как раз сел писать про метамодерн, поскольку меня очень много просят о нем написать, и решил, что эта история как нельзя лучше подходит в качестве введения.
Молодой метамодернист сидит на табуретке в старой бабушкиной квартире в пятиэтажке, посмотрев фильм Жижека с будущей фрик-звездой псевдо-феминизма, и ненавидя пост-модернисткую реальность, делает картинку с мечтой о выходе из пост-модернисткой сансары, дурной фрактальной бесконечности.
Этот посыл, безусловно, главное, что есть в метамодернизме.
Вначале возникает попытка перешагнуть за дурной мир бесконечных образов и их идеологического трактования.
Надо отметить, что в том виде, в котором он существует сейчас, метамодернизм это прежде всего оптика. Взгляд на знакомые вещи. Метамодернизм не создал пока ни одного собственного произведения, и попытка отнести к чистому метмаодернизму Уэса Андерсона или Девида Фостера Уолеса, может быть воспринята некорректно именно по этой причине.
Чтобы понять, что Бесконечная шутка не шутка, не прикол, не ироничная утопия, пусть и занудствующая в своей величественной и шизофренической форме, нужно смотреть на нее через определенную призму опытной наивности.
Я сам с этим столкнулся, когда тогдашний пресс-секретарь ВК Жора Лобушкин, однажды сказал мне: Классный у тебя паблик, СМЕШНОЙ!
- Смешной? – переспросил я.
- Ну да!
Меня это очень задело.
Я и не думал шутить, по большей части. Это был вопрос оптики.
Но чертов конфликт образа и надписи не мог восприниматься по-другому.
У меня были подписчики, которые, наслушавшись Макулатуры, писали мне, что я отлично стебусь над Маком или над Икеей, превознося их и возводя в ранг сакральности.
Но я и не думал стебаться.
Мой паблик в оптике таких подписчиков принимал пост-модернисткую форму, они не могли принять, что Мак действительно прекрасен в 7 утра, а Икея таинственна как древняя пещера.
Алехин диктовал им идеологические установки – Мы неудачники, а корпорации это машины, захватившие мир и эксплатирующие нас. Алехин призывал воровать из Икеи, я призывал наслаждаться ей на рассвете, когда там так пустынно и зачарованно.
Как ей наслаждаться, понимали только те, кто уже перестроился оптически на метамодернизм.
Отношение к Макдональдсу, кстати, лучший тест для метамодерниста.
Истинный метамодернист забывает идеологическую чепуху, перестает видеть за Маком царство рабства и наеба, начиная ассоциировать его со своими эмоциями, встраивая его в систему личных лиричиских ассоциаций.
Критик этого утверждения может припомнить, что Энди Уорхол, очевидный пост-модернист, уже привозносил макдональдс, называя его самым прекрасным местом на земле. И это правда тонкий момент. Однако высказывание Уорхола представляется мне все таки именно ироничным. Весь Уорхоловский ширпотреб был направлен на изобличение капитализма, на демонстрацию власти фантиков. Он демонстративно был сверхкапиталистом, тем самым словно демонстрируя, что продается именно пустое тиражирование.
Метамодернизм искренне лиричен по отношению к Макдональдсу. Для него главным элементом оказывается Атмосфера – вещь, которая впервые проявляется как категория эстетики в философии Game Studies, которая изучает компьютерные игры.
Игра создает Атмосферу, и эта Атмосфера становится структурной доминантой, важнее пост-модернистких икон и клише, тиражируемых в различных мемах-конфликтах.
Мы можем увидеть это на примере ШХД. Зима, где объекты, создающие атмосферу становятся абсолютно вторичны по отношению к ней.
ШХД – Безусловно метамодернисткое произведение, которое я, если позволите, считаю продолжением линии, заданной мной в Спальных районах.
В вопросах атмосферы Метамодернизм обращается к работам Гернота Беме, который по сути и сводит Атмосферу к оптике. Атмосфере не интересны вещи ни в их утилитарном, ни в их идеологическом значении. Глядя на биг-мак, мы больше не должны думать о калориях или о несчастных эксплатируемых студентах, которые приготовили его нам. В любом случае идеология это манипуляция. Биг-мак не факт экономики, но факт эстетики.
Дихотомия Идеология – Атмосфера являются ключевым водорозделом Пост-Модерна и Мета-модерна.
Выйдя с фильма Жижека, посвященного идеологической оптике на массовую-культуру, сидя там рядом с грядущей главной идеологической истеричкой нашего медиа-пространства, я возопил своей картинкой: Когда все это закончится? Не понимая, что стоит просто раствориться в атмосферах, забыв об идеологии.
В том же 2013, спустя буквально месяц, а может и меньше после просмотра фильма Жижека, философ Михаил Куртов любезно пригласил меня поучавствовать в первой в Петербурге конференции посвященной Game Studies. Я выступал на той конференции с докладом, посвященным организации пространства в антониониевском Приключении, которое казалось мне подобно организации пространства в компьюетрных играх. Я ссылался на Халфу и конечно же к Dear Ester, которая завораживала тогда всех, кто пытался постичь философское игроведение.
Почти все доклады, что удивительно, были посвящены так или иначе феномену фланерства в компьютерной игре.
Фланерство – отказ от выполения миссий, возможный во многих играх, чистое арт-хаусное путешествие по геймплею, которое, как ни странно, порой оказывается сложнее, чем следование за нарративом игры.
Фланерство – акт чистого созерцания атмосферы, прекрасная метафора бегства от идеологии в метамодернисткие эмпиреи, особенно если игра предпологает убийства или, что вполне обычно, строго определенную позицию.
Ирония – та же идеология, жестко подавляющая и принижающая неправильные с ее точки зрения объекты. Убегая от иронии в фланерство, метамодернист, увы, должен туда возвращаться, ибо мир заставляет его вести игру по его правилам.
Но правила это жесткая структура, где каждый элемент означает что-то, вырывается из контекста, чтобы быть помещенным в другой контекст. Где ригидность обсмеивается, а за каждой вещью видится образ и зачастую он идеологичен.
Ролан Барт в своей статье Эффект Реальности задается вопросом, зачем Флобер вводит в повествование совершенно лишние элементы вроде барометра на стене, пирамидок из коробок и прочего как он пишет “незаслуживающего упоминания” (т.е не заслуживающие быть расчлененными, стать структурными иконами. А в наше время появится в ироничных мемах, где появляются объекты, обязательно что-то означающие символически, рисующие собой целую замкнутую вселенную)
А затем долго рассуждает, как такие вещи констатируют реальность.
Реальность именно как реальность, как воздух, как ощущение полноты жизни, то есть как Атмосферу.
Барт не упоминает это слово, но очевидно пишет об этом.
В атмосфере самые сильные предметы вновь становятся мелочами, из которых состоит нечто большее, большее и нерасщепляемое, огромный атом, пузырь, в котором мы перестаем быть злобными левыми критиканами.
Есть замечательная книжка Елены Мельниковой-Григорьевой, посвященная семиотическому разбору Безделушки. Безделушка – вещь, лишенная функциональности, продукт вроде бы чистого капитализма, с его тягой к впариванию излишних вещей, т.н роскоши. И тем не менее, Безделушка так же может быть одним из ключевых понятий метамодернизма, ибо бессмысленность стирает и идеологию.
Алик, наполеннный безделушками, вроде бы чисто капиталистическое явление, оказывается пропитан метамодернизмом, как только мы забываем, что это монстр, гиганская корпорация, спрут, эксплуатирующий наши желания. Мы растворяемся в чистом эстетическом удовольствие, которое он нам дарит.
Мы конструируем атмосферу из безделушек Али-Экспресса или наслаждаемся фантазмами, просматривая их приложение и представляя эти ненужные вещи в контексте своей жизни.
Метамодернизм это не архаика, не возращение к чему-то искреннему и настоящему, ибо искреннего и настоящего не было. Это иллюзия. Всегда все было пропитано идеологией. И если я пишу тут о введении в метамодерн, для начала мы должны осознать, что атмосфера должна стереть идеологию. Победить ее в нашей оптике. Это и есть ключевое отличие от пост-модерна, которое так долго ищут.
В атмосфере оказывается неважной злобная идеологиня Белла Рапопорт и идеологист разоблачитель идеологистов Жижек.
Лимонад Лагидзе для брата, пятиэтажка на Карпинского, табуретка, на которой я делал картинку про “когда закончится пост-модерн” - а он ведь на деле тогда уже закончился. По крайней мере для меня.
Не важна и сама картинка. И ф
6 лет назад, в апреле 2013-го, я пришел к себе домой с показа фильма Жижека “Киногид Извращенца” в Доме Кино.
Удивительно, что я был там вместе с Беллой Раппопорт и это был единственный раз, когда мы общались. Это была чистая случайность, кажется, это был пресс-показ, и у нее были проходки, и наш общий знакомый позвал на эти проходки меня. Она еще не писала никаких статей про феминизм, кажется, просто сидела и улыбалась, не помню даже, разговаривали ли мы.
Помню, брат попросил меня купить ему лимонад Воды Лагидзе.
Я вернулся домой с двумя бутылками лимонада, в йодовый, еще не потемневший вечер на окраине земли, в пятиэтажку на улице Карпинского.
В те времена я вел свой паблик Спальные районы страны OZ, стараясь постить там каждый день новые картинки.
Я сел, чтобы придумывать новую картинку.
Меня очень бесило, что картинки строятся по одному принципу конфликта образа и надписи, мне очень хотелось выйти за пределы этой парадигмы создания мемов.
Несколько лет спустя, не в силах победить эту постмодернисткую парадигму столкновения контекстов, я заброшу изготовление картинок.
Но тогда мне очень захотелось выразить это желание.
Я нашел картинку из фильма Вертикаль, где молодой мужик обращался к девушке с очевидным разговором про светлое будущее, и написал в фотошопе-онлайн фирменным шрифтом, которым я делал картинки в том паблике –
- Вот закончится постмодерн, тогда и заживем.
С тех пор я видел эту картинку во многих пабликах, в том виде, в каком я ее сделал, в виде римейков, где картинки были другие, но надпись моя.
Она остается актуальной и по сей день, недавно я увидел ее у такого ригидного персонажа как Михаил Козырев. Тогда-то я и вспомнил, при каких обстоятельствах я ее создал.
Я как раз сел писать про метамодерн, поскольку меня очень много просят о нем написать, и решил, что эта история как нельзя лучше подходит в качестве введения.
Молодой метамодернист сидит на табуретке в старой бабушкиной квартире в пятиэтажке, посмотрев фильм Жижека с будущей фрик-звездой псевдо-феминизма, и ненавидя пост-модернисткую реальность, делает картинку с мечтой о выходе из пост-модернисткой сансары, дурной фрактальной бесконечности.
Этот посыл, безусловно, главное, что есть в метамодернизме.
Вначале возникает попытка перешагнуть за дурной мир бесконечных образов и их идеологического трактования.
Надо отметить, что в том виде, в котором он существует сейчас, метамодернизм это прежде всего оптика. Взгляд на знакомые вещи. Метамодернизм не создал пока ни одного собственного произведения, и попытка отнести к чистому метмаодернизму Уэса Андерсона или Девида Фостера Уолеса, может быть воспринята некорректно именно по этой причине.
Чтобы понять, что Бесконечная шутка не шутка, не прикол, не ироничная утопия, пусть и занудствующая в своей величественной и шизофренической форме, нужно смотреть на нее через определенную призму опытной наивности.
Я сам с этим столкнулся, когда тогдашний пресс-секретарь ВК Жора Лобушкин, однажды сказал мне: Классный у тебя паблик, СМЕШНОЙ!
- Смешной? – переспросил я.
- Ну да!
Меня это очень задело.
Я и не думал шутить, по большей части. Это был вопрос оптики.
Но чертов конфликт образа и надписи не мог восприниматься по-другому.
У меня были подписчики, которые, наслушавшись Макулатуры, писали мне, что я отлично стебусь над Маком или над Икеей, превознося их и возводя в ранг сакральности.
Но я и не думал стебаться.
Мой паблик в оптике таких подписчиков принимал пост-модернисткую форму, они не могли принять, что Мак действительно прекрасен в 7 утра, а Икея таинственна как древняя пещера.
Алехин диктовал им идеологические установки – Мы неудачники, а корпорации это машины, захватившие мир и эксплатирующие нас. Алехин призывал воровать из Икеи, я призывал наслаждаться ей на рассвете, когда там так пустынно и зачарованно.
Как ей наслаждаться, понимали только те, кто уже перестроился оптически на метамодернизм.
Отношение к Макдональдсу, кстати, лучший тест для метамодерниста.
Истинный метамодернист забывает идеологическую чепуху, перестает видеть за Маком царство рабства и наеба, начиная ассоциировать его со своими эмоциями, встраивая его в систему личных лиричиских ассоциаций.
Критик этого утверждения может припомнить, что Энди Уорхол, очевидный пост-модернист, уже привозносил макдональдс, называя его самым прекрасным местом на земле. И это правда тонкий момент. Однако высказывание Уорхола представляется мне все таки именно ироничным. Весь Уорхоловский ширпотреб был направлен на изобличение капитализма, на демонстрацию власти фантиков. Он демонстративно был сверхкапиталистом, тем самым словно демонстрируя, что продается именно пустое тиражирование.
Метамодернизм искренне лиричен по отношению к Макдональдсу. Для него главным элементом оказывается Атмосфера – вещь, которая впервые проявляется как категория эстетики в философии Game Studies, которая изучает компьютерные игры.
Игра создает Атмосферу, и эта Атмосфера становится структурной доминантой, важнее пост-модернистких икон и клише, тиражируемых в различных мемах-конфликтах.
Мы можем увидеть это на примере ШХД. Зима, где объекты, создающие атмосферу становятся абсолютно вторичны по отношению к ней.
ШХД – Безусловно метамодернисткое произведение, которое я, если позволите, считаю продолжением линии, заданной мной в Спальных районах.
В вопросах атмосферы Метамодернизм обращается к работам Гернота Беме, который по сути и сводит Атмосферу к оптике. Атмосфере не интересны вещи ни в их утилитарном, ни в их идеологическом значении. Глядя на биг-мак, мы больше не должны думать о калориях или о несчастных эксплатируемых студентах, которые приготовили его нам. В любом случае идеология это манипуляция. Биг-мак не факт экономики, но факт эстетики.
Дихотомия Идеология – Атмосфера являются ключевым водорозделом Пост-Модерна и Мета-модерна.
Выйдя с фильма Жижека, посвященного идеологической оптике на массовую-культуру, сидя там рядом с грядущей главной идеологической истеричкой нашего медиа-пространства, я возопил своей картинкой: Когда все это закончится? Не понимая, что стоит просто раствориться в атмосферах, забыв об идеологии.
В том же 2013, спустя буквально месяц, а может и меньше после просмотра фильма Жижека, философ Михаил Куртов любезно пригласил меня поучавствовать в первой в Петербурге конференции посвященной Game Studies. Я выступал на той конференции с докладом, посвященным организации пространства в антониониевском Приключении, которое казалось мне подобно организации пространства в компьюетрных играх. Я ссылался на Халфу и конечно же к Dear Ester, которая завораживала тогда всех, кто пытался постичь философское игроведение.
Почти все доклады, что удивительно, были посвящены так или иначе феномену фланерства в компьютерной игре.
Фланерство – отказ от выполения миссий, возможный во многих играх, чистое арт-хаусное путешествие по геймплею, которое, как ни странно, порой оказывается сложнее, чем следование за нарративом игры.
Фланерство – акт чистого созерцания атмосферы, прекрасная метафора бегства от идеологии в метамодернисткие эмпиреи, особенно если игра предпологает убийства или, что вполне обычно, строго определенную позицию.
Ирония – та же идеология, жестко подавляющая и принижающая неправильные с ее точки зрения объекты. Убегая от иронии в фланерство, метамодернист, увы, должен туда возвращаться, ибо мир заставляет его вести игру по его правилам.
Но правила это жесткая структура, где каждый элемент означает что-то, вырывается из контекста, чтобы быть помещенным в другой контекст. Где ригидность обсмеивается, а за каждой вещью видится образ и зачастую он идеологичен.
Ролан Барт в своей статье Эффект Реальности задается вопросом, зачем Флобер вводит в повествование совершенно лишние элементы вроде барометра на стене, пирамидок из коробок и прочего как он пишет “незаслуживающего упоминания” (т.е не заслуживающие быть расчлененными, стать структурными иконами. А в наше время появится в ироничных мемах, где появляются объекты, обязательно что-то означающие символически, рисующие собой целую замкнутую вселенную)
А затем долго рассуждает, как такие вещи констатируют реальность.
Реальность именно как реальность, как воздух, как ощущение полноты жизни, то есть как Атмосферу.
Барт не упоминает это слово, но очевидно пишет об этом.
В атмосфере самые сильные предметы вновь становятся мелочами, из которых состоит нечто большее, большее и нерасщепляемое, огромный атом, пузырь, в котором мы перестаем быть злобными левыми критиканами.
Есть замечательная книжка Елены Мельниковой-Григорьевой, посвященная семиотическому разбору Безделушки. Безделушка – вещь, лишенная функциональности, продукт вроде бы чистого капитализма, с его тягой к впариванию излишних вещей, т.н роскоши. И тем не менее, Безделушка так же может быть одним из ключевых понятий метамодернизма, ибо бессмысленность стирает и идеологию.
Алик, наполеннный безделушками, вроде бы чисто капиталистическое явление, оказывается пропитан метамодернизмом, как только мы забываем, что это монстр, гиганская корпорация, спрут, эксплуатирующий наши желания. Мы растворяемся в чистом эстетическом удовольствие, которое он нам дарит.
Мы конструируем атмосферу из безделушек Али-Экспресса или наслаждаемся фантазмами, просматривая их приложение и представляя эти ненужные вещи в контексте своей жизни.
Метамодернизм это не архаика, не возращение к чему-то искреннему и настоящему, ибо искреннего и настоящего не было. Это иллюзия. Всегда все было пропитано идеологией. И если я пишу тут о введении в метамодерн, для начала мы должны осознать, что атмосфера должна стереть идеологию. Победить ее в нашей оптике. Это и есть ключевое отличие от пост-модерна, которое так долго ищут.
В атмосфере оказывается неважной злобная идеологиня Белла Рапопорт и идеологист разоблачитель идеологистов Жижек.
Лимонад Лагидзе для брата, пятиэтажка на Карпинского, табуретка, на которой я делал картинку про “когда закончится пост-модерн” - а он ведь на деле тогда уже закончился. По крайней мере для меня.
Не важна и сама картинка. И ф
Introduction to Metamodernism
6 years ago, in April 2013, I came to my home from the screening of Zizek's film “The Pervert Cinema Guide” at the Cinema House.
It's amazing that I was there with Bella Rappoport and this was the only time we talked. It was a coincidence, it seems, it was a press show, and she had penetrations, and our mutual friend called me for these penetrations. She had not written any articles about feminism yet, she seemed to just sit and smile, I don’t even remember if we were talking.
I remember my brother asked me to buy him the Lagadze Water Lemonade.
I returned home with two bottles of lemonade, on an iodine, not yet darkened evening on the outskirts of the earth, on a five-story building on Karpinsky Street.
In those days, I led my public. The sleeping areas of OZ, trying to post new pictures there every day.
I sat down to come up with a new picture.
I was very enraged that the pictures are built on the same principle of conflict of image and inscription, I really wanted to go beyond this paradigm of creating memes.
A few years later, unable to defeat this postmodern paradigm of clash of contexts, I will abandon the production of pictures.
But then I really wanted to express this desire.
I found a picture from the Vertical movie, where a young man turned to a girl with an obvious conversation about a bright future, and wrote in Photoshop online using the company font, with which I made pictures in that public -
- That postmodern will end, then we will live.
Since then I have seen this picture in many public places, in the form in which I made it, in the form of remakes, where the pictures were different, but my inscription.
It remains relevant to this day, recently I saw it with such a rigid character as Mikhail Kozyrev. It was then that I remembered under what circumstances I created it.
I just sat down to write about metamodern, because they ask me a lot to write about it, and decided that this story is the best suited as an introduction.
A young metamodernist sits on a stool in an old grandmother’s apartment on a five-story building, watching a film by Zizek with the future freak star of pseudo-feminism, and hating post-modern reality, makes a picture with the dream of leaving post-modern samsara, a bad fractal infinity.
This message is, of course, the main thing that is in metamodernism.
Initially, an attempt arises to step over the bad world of endless images and their ideological interpretation.
It should be noted that in the form in which it exists now, metamodernism is primarily optics. A look at familiar things. Metamodernism has not yet created a single work of its own, and an attempt to attribute Wes Anderson or David Foster Wallace to pure metmaodernism may not be perceived correctly for this reason.
To understand that the Endless joke is not a joke, not a joke, not an ironic utopia, albeit boring in its majestic and schizophrenic form, you need to look at it through a certain prism of experienced naivety.
I myself came across this when the then VK press secretary, Zhora Lobushkin, once told me: You have a great public, FUNNY!
- Funny? I asked.
- Well yes!
It really hit me.
I did not think to joke, for the most part. It was a matter of optics.
But the damn conflict of image and inscription could not be perceived differently.
I had subscribers who, having listened to the Waste Paper, wrote to me that I had great humor over Mac or Ikea, extolling them and elevating them to the rank of sacredness.
But I didn’t think of joking.
My public in the optics of such subscribers took a post-modern form, they could not accept that Mac was really beautiful at 7 in the morning, and Ikea was mysterious as an ancient cave.
Alekhine dictated to them ideological attitudes - We are losers, and corporations are machines that have taken over the world and are exploiting us. Alekhine called to steal from Ikea, I called to enjoy her at dawn, when it is so deserted and enchanted.
How to enjoy it was understood only by those who had already optically converted to metamodernism.
Attitude to McDonald's, by the way, is the best test for metamodernist.
The true metamodernist forgets ideological nonsense, ceases to see the kingdom of slavery and naeba behind Mack, starting to associate him with his emotions, embedding him in a system of personal lyrical associations.
A critic of this statement may recall that Andy Warhol, an obvious post-modernist, had already brought in McDonald's, calling it the most beautiful place on earth. And this is really a subtle moment. However, Warhol's statement seems to me all the same precisely ironic. The entire Warholovsky consumer goods was aimed at exposing capitalism, at demonstrating the power of candy wrappers. He was demonstratively a super-capitalist, thereby as if demonstrating that it was selling empty copies.
Metamodernism is genuinely lyrical towards McDonald's. For him, the main element is the Atmosphere - a thing that first appears as a category of aesthetics in the philosophy of Game Studies, which studies computer games.
The game creates an Atmosphere, and this Atmosphere becomes a structural dominant, more important than post-modernist icons and cliches
6 years ago, in April 2013, I came to my home from the screening of Zizek's film “The Pervert Cinema Guide” at the Cinema House.
It's amazing that I was there with Bella Rappoport and this was the only time we talked. It was a coincidence, it seems, it was a press show, and she had penetrations, and our mutual friend called me for these penetrations. She had not written any articles about feminism yet, she seemed to just sit and smile, I don’t even remember if we were talking.
I remember my brother asked me to buy him the Lagadze Water Lemonade.
I returned home with two bottles of lemonade, on an iodine, not yet darkened evening on the outskirts of the earth, on a five-story building on Karpinsky Street.
In those days, I led my public. The sleeping areas of OZ, trying to post new pictures there every day.
I sat down to come up with a new picture.
I was very enraged that the pictures are built on the same principle of conflict of image and inscription, I really wanted to go beyond this paradigm of creating memes.
A few years later, unable to defeat this postmodern paradigm of clash of contexts, I will abandon the production of pictures.
But then I really wanted to express this desire.
I found a picture from the Vertical movie, where a young man turned to a girl with an obvious conversation about a bright future, and wrote in Photoshop online using the company font, with which I made pictures in that public -
- That postmodern will end, then we will live.
Since then I have seen this picture in many public places, in the form in which I made it, in the form of remakes, where the pictures were different, but my inscription.
It remains relevant to this day, recently I saw it with such a rigid character as Mikhail Kozyrev. It was then that I remembered under what circumstances I created it.
I just sat down to write about metamodern, because they ask me a lot to write about it, and decided that this story is the best suited as an introduction.
A young metamodernist sits on a stool in an old grandmother’s apartment on a five-story building, watching a film by Zizek with the future freak star of pseudo-feminism, and hating post-modern reality, makes a picture with the dream of leaving post-modern samsara, a bad fractal infinity.
This message is, of course, the main thing that is in metamodernism.
Initially, an attempt arises to step over the bad world of endless images and their ideological interpretation.
It should be noted that in the form in which it exists now, metamodernism is primarily optics. A look at familiar things. Metamodernism has not yet created a single work of its own, and an attempt to attribute Wes Anderson or David Foster Wallace to pure metmaodernism may not be perceived correctly for this reason.
To understand that the Endless joke is not a joke, not a joke, not an ironic utopia, albeit boring in its majestic and schizophrenic form, you need to look at it through a certain prism of experienced naivety.
I myself came across this when the then VK press secretary, Zhora Lobushkin, once told me: You have a great public, FUNNY!
- Funny? I asked.
- Well yes!
It really hit me.
I did not think to joke, for the most part. It was a matter of optics.
But the damn conflict of image and inscription could not be perceived differently.
I had subscribers who, having listened to the Waste Paper, wrote to me that I had great humor over Mac or Ikea, extolling them and elevating them to the rank of sacredness.
But I didn’t think of joking.
My public in the optics of such subscribers took a post-modern form, they could not accept that Mac was really beautiful at 7 in the morning, and Ikea was mysterious as an ancient cave.
Alekhine dictated to them ideological attitudes - We are losers, and corporations are machines that have taken over the world and are exploiting us. Alekhine called to steal from Ikea, I called to enjoy her at dawn, when it is so deserted and enchanted.
How to enjoy it was understood only by those who had already optically converted to metamodernism.
Attitude to McDonald's, by the way, is the best test for metamodernist.
The true metamodernist forgets ideological nonsense, ceases to see the kingdom of slavery and naeba behind Mack, starting to associate him with his emotions, embedding him in a system of personal lyrical associations.
A critic of this statement may recall that Andy Warhol, an obvious post-modernist, had already brought in McDonald's, calling it the most beautiful place on earth. And this is really a subtle moment. However, Warhol's statement seems to me all the same precisely ironic. The entire Warholovsky consumer goods was aimed at exposing capitalism, at demonstrating the power of candy wrappers. He was demonstratively a super-capitalist, thereby as if demonstrating that it was selling empty copies.
Metamodernism is genuinely lyrical towards McDonald's. For him, the main element is the Atmosphere - a thing that first appears as a category of aesthetics in the philosophy of Game Studies, which studies computer games.
The game creates an Atmosphere, and this Atmosphere becomes a structural dominant, more important than post-modernist icons and cliches
У записи 341 лайков,
36 репостов,
17310 просмотров.
36 репостов,
17310 просмотров.
Эту запись оставил(а) на своей стене Игорь Антоновский
