Довелось разбирать старую кладовку и... не,...

     Довелось разбирать старую кладовку и... не, ну это все-таки какой-то черничный экстремизм. Я уже не помню, конечно, какие события 1995 года привели к такому выбросу черники в биосферу Земли, но закатано в банки (и оставлено для потомков) было прямо-таки стратегическое ее количество. Варенье из черники, свежезакатанная черника, сушеная черника во всех видах тары от 200-граммовых до трехлитровых банок. 

     Её никто не ел. Никогда. С этими черничными запасами (индустриальных, повторюсь, масштабов), которые были скрыты от изумленных глаз только пыльными застенками кладовки и антресолей, за годы произошли самые разнообразные процессы, каждый из которых неумолимо отдалял содержимое банок от состояния, пригодного для употребления в пищу.
 Проще говоря, черника проявила изобретательность и испортилась буквально на все лады.

    В каких-то банках она схватилась цементом, при ударах ложкой откалывалась кусками и брызгала острыми черничными осколками. Где-то впала в вечную спячку под шубой из плесени толщиной с палец. В одной литровой банке на дне лежала (или даже стояла) кучка черничной массы, по форме напоминающая муравейник, с виду - грамм 50, не больше. Стенки и дно банки по краям - совершенно чистые. Предположительно, варенье в ней съело само себя.

    Кроме черники там еще хмурые, как с похмелья, соленые огурцы; садовая малина, которая в состоянии варенья и в возрасте более пять лет выглядит совершенно так же как лесная малина, брусника, облепиха с грецким обрехом, клубника и тёрн; маринованные по особому дедовскому рецепту грибы, на которые если долго сквозь банку смотреть, то начинает казаться, что они в ответ тоже оттуда смотрят на тебя. После разбора полок и сортировки содержимого банок по видам (точность сортировки составляет, навскидку, процентов шестьдесят, ибо определить на глаз трудно, а вскрывать страшно) нами была торжественно заряжена Капсула Времени.

   Пять коробок, в них банки, все прочно завязано веревками. Капсула Времени. Никто не откроет и не съест, потому что это никто не ест. Никто не выбросит, потому что труд, должно быть вкусно и вообще жалко.