Катя пашет неделю между холеных баб, до сведённых скул. В пятницу вечером Катя приходит в паб и садится на барный стул. Катя просит себе еды и два шота виски по пятьдесят. Катя чернее сковороды, и глядит вокруг, как живой наждак, держит шею при этом так, как будто на ней висят. Рослый бармен с серьгой ремесло своё знает чётко и улыбается ей хитро. У Кати в бокале сироп, и водка, и долька лайма, и куантро. Не хмелеет; внутри коротит проводка, дыра размером со все нутро. Катя вспоминает, как это тесно, смешно и дико, когда ты кем-то любим. Вот же время было, теперь, гляди-ка, ты одинока, как Белый Бим.Одинока так, что и выпить не с кем, уж ладно поговорить о будущем и былом.Одинока страшным, обидным, детским – отцовским гневом, пустым углом. В бокале у Кати текила, сироп и фреш. В брюшине с монету брешь. В самом деле, не хочешь, деточка – так не ешь. Раз ты терпишь весь это тгнусный тупой галдёж – значит, все же чего-то ждёшь. Что ты хочешь – благую весть и на ёлку влезть? Катя мнит себя Клинтом Иствудом как он есть. Катя щурится и поводит плечами в такт, адекватна, если невесела. Катя в дугу пьяна, и да будет вовеки так, Кате хуйня война – она, вобщем, почти цела. У Кати дома бутылка рома, на всякий случай, а в подкладке пальто чумовой гашиш. Ты, Господь, если не задушишь – так рассмешишь.
***
У Кати в метро звонит телефон, выскакивает из рук, падает наюбку. Катя видит, что это мама, но совсем ничего не слышит, бросает трубку.
***
Катя толкает дверь, ту, где написано «Выход в город». Климат ночью к ней погрубел. Город до поролона вспорот, весь жёлт и бел. Фейерверк с петардами, канонада; рядом с Катей тётка идёт в боа. Мама снова звонит, ну чего ей надо, «Ма, чего тебе надо, а?».
Катя даже вздрагивает невольно, словно кто-то с силой стукнул по батарее: «Я сломала руку. Мне очень больно. Приезжай, пожалуйста,поскорее». Так и холодеет шалая голова. «Я сейчас приду, сама тебяотвезу». Катя в восемь секунд трезва, у неё ни в одном глазу. Катя думает – вот те, милая, поделом. Кате страшно, что там за перелом.
Мама сидит на диване и держит лёд на руке, рыдает. У мамы уже зуб на зуб не попадает. Катя мечется по квартире, словно над нею заносят кнут. Скорая в дверь звонит через двадцать и пять минут. Что-то колет, оно не действует, хоть убей. Сердце бьётся в Кате, как пойманный воробей.
Ночью в московской травме всё благоденствие да покой. Парень с разбитым носом, да шоферюга с вывернутой ногой. Тяжёлого привезли, потасовка в баре, пять ножевых. Вдоль каждой стенки ещё по паре покоцанных, но живых. Ходят медбратья хмурые, из мглы и обратно в мглу. Тряпки, открови бурые, скомканные, в углу. Безмолвный таджик водит грязной шваброй, мужик на каталке лежит, мечтает. Мама от боли плачет и причитает.
Рыхлый бычара в одних трусах, грозный, как Командор, из операционной ломится в коридор. Садится на лавку, и кровь с него льётся, как пот в июле. Просит друга Коляна при нем дозвониться Юле. А иначе он зашиваться-то не пойдёт. Вот ведь долбанный идиот.
Все тянут его назад, а он их расшвыривает, зараза. Врач говорит – да чего я сделаю, он же здоровее меня в три раза. Вокруг него санитары и доктора маячат. Мама плачет.
Толстый весь раскроен, как решето. Мама всхлипывает «за что мне это, за что». Надо было маму везти в ЦИТО. Прибегут, кивнут, убегут опять. Катя хочет спать.
Смуглый восточный мальчик, литой, красивый, перебинтованный у плеча. Руку баюкает словно сына, и чья-то пьяная баба скачет, как саранча. Катя кульком сидит на кушетке, по куртке пальчиками стуча.
К пяти утра сонный айболит накладывает лангеты, рисует справку и ценные указания отдаёт. Мама плакать перестаёт. Загипсована правая до плеча и большой на другой руке. Мама выглядит, как в мудацком боевике.
Катя едет домой в такси, челюстями стиснутыми скрипя. Ей не жалко ни маму, ни толстого, ни себя.
***
«Я усталый робот, дырявый бак. Надо быть героем, а я слабак.У меня сел голос, повыбит мех, и я не хочу быть сильнее всех. Не боец, когтями не снабжена. Я простая баба, ничья жена».
Мама ходит в лангетах, ревёт над кружкой, которую сложно взять. Был бы кто-нибудь хоть – домработница или зять.
***
И Господь подумал: «Что-то Катька моя плоха. Сделалась суха,ко всему глуха. Хоть бывает Катька моя лиха, но большого нету за ней греха. Я не лотерея, чтобы дарить айпод или там монитор ЖК. Даже вот мужика – днем с огнём не найдёшь для неё хорошего мужика. Но я не садист,чтобы вечно вспахивать ей дорогу, как миномёт. Катерина моя не дура. Она поймёт».
Катя просыпается, солнце комнату наполняет, она парит, как аэростат. Катя внезапно знает, что если хочется быть счастливой – пора бы стать. Катя знает, что в ней и в маме – одна и та же живая нить. То, что она стареет, нельзя исправить, - но взять, обдумать и извинить. Через пару недель маме вновь у доктора отмечаться, ей лангеты срежут с обеих рук. Катя дозванивается до собственного начальства, через пару часов билеты берет на юг.
…Катя лежит с двенадцати до шести, слушает, как прибой набежал на камни – и отбежал. Катю кто-то мусолил в потной своей горсти, а теперь вдруг взял и кулак разжал. Катя разглядывает южан, плещется в лазури и синеве, смотрит на закаты и на огонь. Катю медленно гладит по голове мамина разбинтованная ладонь.
Катя думает – я, наверное, не одна, я зачем-то ещё нужна.
Там, где было так страшно, вдруг воцаряется совершенная тишина.
***
У Кати в метро звонит телефон, выскакивает из рук, падает наюбку. Катя видит, что это мама, но совсем ничего не слышит, бросает трубку.
***
Катя толкает дверь, ту, где написано «Выход в город». Климат ночью к ней погрубел. Город до поролона вспорот, весь жёлт и бел. Фейерверк с петардами, канонада; рядом с Катей тётка идёт в боа. Мама снова звонит, ну чего ей надо, «Ма, чего тебе надо, а?».
Катя даже вздрагивает невольно, словно кто-то с силой стукнул по батарее: «Я сломала руку. Мне очень больно. Приезжай, пожалуйста,поскорее». Так и холодеет шалая голова. «Я сейчас приду, сама тебяотвезу». Катя в восемь секунд трезва, у неё ни в одном глазу. Катя думает – вот те, милая, поделом. Кате страшно, что там за перелом.
Мама сидит на диване и держит лёд на руке, рыдает. У мамы уже зуб на зуб не попадает. Катя мечется по квартире, словно над нею заносят кнут. Скорая в дверь звонит через двадцать и пять минут. Что-то колет, оно не действует, хоть убей. Сердце бьётся в Кате, как пойманный воробей.
Ночью в московской травме всё благоденствие да покой. Парень с разбитым носом, да шоферюга с вывернутой ногой. Тяжёлого привезли, потасовка в баре, пять ножевых. Вдоль каждой стенки ещё по паре покоцанных, но живых. Ходят медбратья хмурые, из мглы и обратно в мглу. Тряпки, открови бурые, скомканные, в углу. Безмолвный таджик водит грязной шваброй, мужик на каталке лежит, мечтает. Мама от боли плачет и причитает.
Рыхлый бычара в одних трусах, грозный, как Командор, из операционной ломится в коридор. Садится на лавку, и кровь с него льётся, как пот в июле. Просит друга Коляна при нем дозвониться Юле. А иначе он зашиваться-то не пойдёт. Вот ведь долбанный идиот.
Все тянут его назад, а он их расшвыривает, зараза. Врач говорит – да чего я сделаю, он же здоровее меня в три раза. Вокруг него санитары и доктора маячат. Мама плачет.
Толстый весь раскроен, как решето. Мама всхлипывает «за что мне это, за что». Надо было маму везти в ЦИТО. Прибегут, кивнут, убегут опять. Катя хочет спать.
Смуглый восточный мальчик, литой, красивый, перебинтованный у плеча. Руку баюкает словно сына, и чья-то пьяная баба скачет, как саранча. Катя кульком сидит на кушетке, по куртке пальчиками стуча.
К пяти утра сонный айболит накладывает лангеты, рисует справку и ценные указания отдаёт. Мама плакать перестаёт. Загипсована правая до плеча и большой на другой руке. Мама выглядит, как в мудацком боевике.
Катя едет домой в такси, челюстями стиснутыми скрипя. Ей не жалко ни маму, ни толстого, ни себя.
***
«Я усталый робот, дырявый бак. Надо быть героем, а я слабак.У меня сел голос, повыбит мех, и я не хочу быть сильнее всех. Не боец, когтями не снабжена. Я простая баба, ничья жена».
Мама ходит в лангетах, ревёт над кружкой, которую сложно взять. Был бы кто-нибудь хоть – домработница или зять.
***
И Господь подумал: «Что-то Катька моя плоха. Сделалась суха,ко всему глуха. Хоть бывает Катька моя лиха, но большого нету за ней греха. Я не лотерея, чтобы дарить айпод или там монитор ЖК. Даже вот мужика – днем с огнём не найдёшь для неё хорошего мужика. Но я не садист,чтобы вечно вспахивать ей дорогу, как миномёт. Катерина моя не дура. Она поймёт».
Катя просыпается, солнце комнату наполняет, она парит, как аэростат. Катя внезапно знает, что если хочется быть счастливой – пора бы стать. Катя знает, что в ней и в маме – одна и та же живая нить. То, что она стареет, нельзя исправить, - но взять, обдумать и извинить. Через пару недель маме вновь у доктора отмечаться, ей лангеты срежут с обеих рук. Катя дозванивается до собственного начальства, через пару часов билеты берет на юг.
…Катя лежит с двенадцати до шести, слушает, как прибой набежал на камни – и отбежал. Катю кто-то мусолил в потной своей горсти, а теперь вдруг взял и кулак разжал. Катя разглядывает южан, плещется в лазури и синеве, смотрит на закаты и на огонь. Катю медленно гладит по голове мамина разбинтованная ладонь.
Катя думает – я, наверное, не одна, я зачем-то ещё нужна.
Там, где было так страшно, вдруг воцаряется совершенная тишина.
Katya plows a week between the sleek women, to the reduced cheekbones. On Friday night, Katya arrives at the pub and sits on a bar stool. Katya asks herself food and two shots of whiskey of fifty each. Katya is blacker than a frying pan, and looks around like a living emery, while holding her neck as if hanging on it. A tall bartender with an earring knows his craft clearly and smiles at her cunningly. Katya has syrup, vodka, a slice of lime, and a cointreau in a glass. Does not get drunk; inside wiring shorts, a hole the size of everything inside. Katya recalls how crowded, funny and wild it is when you are loved by someone. Well, the time was now, look, you are alone, like White Bim. Alone so that there is no one to drink with, it’s okay to talk about the future and the past. Alone is terrible, insulting, childish - paternal anger, an empty corner. Katie has tequila, syrup and fresh in a glass. There is a coin breach in the peritoneum. In fact, you do not want, baby - do not eat like that. Since you endure all this stupid stupid foolishness, it means that you are still waiting for something. What do you want - good news and climb a Christmas tree? Katya imagines herself Clint Eastwood as he is. Katya squints and shrugs to the beat, adequate if she is sad. Katya is drunk in the arc, and so be it forever, Kate fucking war - she, in general, is almost intact. Katya has a bottle of rum at home, just in case, and her coat has plague hash. You, Lord, if you do not strangle you, you will laugh like that.
***
Katya has a phone ringing in the subway, pops out of her hands, falls into a lap. Katya sees that this is mom, but does not hear anything, hangs up.
***
Katya pushes the door, the one where it says "Exit to the city." The climate at night became rude to her. The city was ripped up to foam, all yellow and white. Fireworks with firecrackers, cannonade; next to Katya aunt goes to boa. Mom calls again, what does she need, "Ma, what do you need, huh?"
Katya even shudders involuntarily, as if someone had hit the battery with force: “I broke my arm. It's too painful for me. Please come soon. ” And the naughty head gets colder. "I’ll come now, I’ll take you myself." Katya is sober at eight seconds, she has not one eye. Katya thinks - these are the ones, dear, rightly. Katya is scared that there is a fracture.
Mom sits on the couch and holds ice on her hand, weeps. Mom already doesn’t have a tooth on a tooth. Katya rushes around the apartment, as if a whip is being carried over her. The ambulance rings at the door in twenty and five minutes. Something stabs, it does not work, even kill. The heart beats in Katya, like a sparrow caught.
At night, in Moscow trauma, all prosperity and peace. A guy with a broken nose, and a chauffeur with an inverted leg. They brought a heavy one, a brawl in a bar, five knives. Along each wall there are a couple of pokotsenny, but alive. The nurses go gloomy, from the haze and back into the haze. Rags, brown, crumpled, in the corner. A silent Tajik drives a dirty mop, a man lies on a gurney, dreams. Mom cries and laments from pain.
A loose bull in his underpants, formidable as the Commander, bursts from the operating room into the corridor. He sits down on the bench, and blood pours from him, like sweat in July. He asks friend Kolyan to call Yulia at him. Otherwise, it will not work. That's a fucking idiot.
Everyone pulls him back, and he throws them away, an infection. The doctor says - but what will I do, he’s three times healthier than me. Around him, orderlies and doctors loom. Mom is crying.
The whole fat is cut like a sieve. Mom sobs "for what it is to me, for what." I had to take my mother to CITO. Come running, nod, run away again. Katya wants to sleep.
Dark-skinned oriental boy, cast, handsome, bandaged at the shoulder. A hand cradles like a son, and a drunken woman jumps like a locust. Katya sits on a couch with a knock on her jacket with her fingers.
By five in the morning, a sleepy Aybolite imposes langets, draws a certificate and gives valuable instructions. Mom stops crying. Casted right to shoulder and large on the other hand. Mom looks like in a muddy action movie.
Katya is going home in a taxi, her jaw clenched creaking. She does not feel sorry for either mom, or a fat one, or herself.
***
“I'm a tired robot, a leaky tank. You have to be a hero, and I’m a wimp. I got a voice, a fur, and I don’t want to be stronger than everyone. Not a fighter, not equipped with claws. I’m a simple woman, nobody’s wife. ”
Mom walks in langettes, roars over a mug that is difficult to take. Would anyone at least be a housekeeper or a son-in-law.
***
And the Lord thought: “Something Katya is bad. It became dry, to all deaf. Although Katka is my dare, there is no great sin behind her. I am not a lottery to give an iPod or there is an LCD monitor. Even a man - in the afternoon with fire you will not find a good man for her. But I'm not a sadist, to always plow her way, like a mortar. Katerina is not my fool. She will understand. "
Katya wakes up, the sun fills the room, she soars like a balloon. Katya suddenly knows that if you want to be happy - it’s time to become. Katya knows that the same living thread is in her and in her mother. The fact that she is aging cannot be corrected - but to take, ponder and excuse. After a couple of weeks, the mother again noted by the doctor, she cuts the langets from both hands. Katya gets through to her own bosses, after a couple of hours she takes the tickets to the south.
... Katya lies from twelve to six, listening
***
Katya has a phone ringing in the subway, pops out of her hands, falls into a lap. Katya sees that this is mom, but does not hear anything, hangs up.
***
Katya pushes the door, the one where it says "Exit to the city." The climate at night became rude to her. The city was ripped up to foam, all yellow and white. Fireworks with firecrackers, cannonade; next to Katya aunt goes to boa. Mom calls again, what does she need, "Ma, what do you need, huh?"
Katya even shudders involuntarily, as if someone had hit the battery with force: “I broke my arm. It's too painful for me. Please come soon. ” And the naughty head gets colder. "I’ll come now, I’ll take you myself." Katya is sober at eight seconds, she has not one eye. Katya thinks - these are the ones, dear, rightly. Katya is scared that there is a fracture.
Mom sits on the couch and holds ice on her hand, weeps. Mom already doesn’t have a tooth on a tooth. Katya rushes around the apartment, as if a whip is being carried over her. The ambulance rings at the door in twenty and five minutes. Something stabs, it does not work, even kill. The heart beats in Katya, like a sparrow caught.
At night, in Moscow trauma, all prosperity and peace. A guy with a broken nose, and a chauffeur with an inverted leg. They brought a heavy one, a brawl in a bar, five knives. Along each wall there are a couple of pokotsenny, but alive. The nurses go gloomy, from the haze and back into the haze. Rags, brown, crumpled, in the corner. A silent Tajik drives a dirty mop, a man lies on a gurney, dreams. Mom cries and laments from pain.
A loose bull in his underpants, formidable as the Commander, bursts from the operating room into the corridor. He sits down on the bench, and blood pours from him, like sweat in July. He asks friend Kolyan to call Yulia at him. Otherwise, it will not work. That's a fucking idiot.
Everyone pulls him back, and he throws them away, an infection. The doctor says - but what will I do, he’s three times healthier than me. Around him, orderlies and doctors loom. Mom is crying.
The whole fat is cut like a sieve. Mom sobs "for what it is to me, for what." I had to take my mother to CITO. Come running, nod, run away again. Katya wants to sleep.
Dark-skinned oriental boy, cast, handsome, bandaged at the shoulder. A hand cradles like a son, and a drunken woman jumps like a locust. Katya sits on a couch with a knock on her jacket with her fingers.
By five in the morning, a sleepy Aybolite imposes langets, draws a certificate and gives valuable instructions. Mom stops crying. Casted right to shoulder and large on the other hand. Mom looks like in a muddy action movie.
Katya is going home in a taxi, her jaw clenched creaking. She does not feel sorry for either mom, or a fat one, or herself.
***
“I'm a tired robot, a leaky tank. You have to be a hero, and I’m a wimp. I got a voice, a fur, and I don’t want to be stronger than everyone. Not a fighter, not equipped with claws. I’m a simple woman, nobody’s wife. ”
Mom walks in langettes, roars over a mug that is difficult to take. Would anyone at least be a housekeeper or a son-in-law.
***
And the Lord thought: “Something Katya is bad. It became dry, to all deaf. Although Katka is my dare, there is no great sin behind her. I am not a lottery to give an iPod or there is an LCD monitor. Even a man - in the afternoon with fire you will not find a good man for her. But I'm not a sadist, to always plow her way, like a mortar. Katerina is not my fool. She will understand. "
Katya wakes up, the sun fills the room, she soars like a balloon. Katya suddenly knows that if you want to be happy - it’s time to become. Katya knows that the same living thread is in her and in her mother. The fact that she is aging cannot be corrected - but to take, ponder and excuse. After a couple of weeks, the mother again noted by the doctor, she cuts the langets from both hands. Katya gets through to her own bosses, after a couple of hours she takes the tickets to the south.
... Katya lies from twelve to six, listening
У записи 2 лайков,
1 репостов.
1 репостов.
Эту запись оставил(а) на своей стене Наталья Цимерман
