- Аксинья, что случилось? Что? - ведро выпало из рук женщины и покатилось, гремя, по двору. Вода растекалась по утоптанной земле, не впитываясь, а образуя лужу.
- Мама! - девушка бросилась в объятия и разрыдалась.
Простоволосая, босоногая, казалось, она бежала от большой беды. Волосы разметались, грудь лихорадочно вздымалась. Девушку трясло.
- Он душу из меня вынимает, мама! Я не могу так!
- Ты что, ты что, дочка. Тише. В дом пойдем быстрее, - зашикала мать, обняла за плечи и, преодолевая сопротивление, завела в дом.
***
Гладкая поверхность стола, отполированного многими поколениями, запах пирогов и томящейся в печи каши, кружка молока, на которой все щербинки знакомы - все такое родное.
У Аксильни в избе все не так, будто сам дом противится хозяйке: то она занозится о лавку или стол, то обожжется, то миска, словно живая, сама из рук выпрыгнет да разобьется. И молчаливое, невыносимое внимание мужа.
Девушка горько вздохнула, вытирая слезы. Со дня свадьбы прошло два года, и возврата к прежней жизни не было.
- Не кощунствуй, дочка. Муж твой - хороший человек. Сама посуди: не бьет, не пьет, не гуляет. Что тебе еще надо? Найди место для любви в своем сердце.
- Я не могу, мама! Постыл он мне. Сердце холодно. Да лучше б бил!
- Не кощунствуй! - мать замахнулась полотенцем, огрев неразумную поперек спины. - Беду накличешь!
- Беда во мне! И кликать не надо, - девушка снова заплакала.
***
- Признаете себя виновной в убийстве мужа? - равнодушный взгляд, равнодушный голос, равнодушный закон.
Аксинья молчала. Жаркая алая злоба вырвалась изнутри в тот злополучный день, оставив после себя черную обожженную душу. Душу, которую не отмыть, не оправдать.
Мужнины ласки. Какие ж это ласки, если каждый раз ее рвало болью на части?! Если она боялась прихода ночи, радуясь летней страде и ночевкам мужа в поле и ненавидя зиму.
Ей говорили терпеть. Мать, подруги, батюшка в церкви. Но в груди становилось все жарче и жарче, и уже слезы не могли залить уголья ее гнева, превращая ярость в пар и смирение. Все ярче горел огонь в груди, все горячее становился воздух в легких, все сильнее девушка сжимала зубы.
Пока не полыхнуло. Пока жаркая алая злоба не застила пеленой разум, заставляя схватить ухват. Пока наносила удары один за другим, обламывая толстую деревянную ручку. Пока душила полотенцем. Пока не услышала предсмертный хрип.
- Приговаривается к двенадцати годам каторги! - будто издалека прозвучал приговор.
- Дочка, что же ты наделала!
***
- Мама, я не могу его узнать! Он совсем другим был! - плакала Тоня, прижимая руку к опухшей щеке. - Такой нежный, ласковый. А теперь...
Слезы градом катились по лицу, под глазом наливалась синева.
- Он войну прошел, милая, - гладила дочь по голове Елизавета Петровна. - Тяжело ему теперь, калеке. Ты люби его, он оттает. Зла не хотел, толкнул неудачно.
- Ах, лучше бы меня судьба от него избавила!
- Как ты смеешь, дрянь неблагодарная! - пощечина обожгла вторую щеку. Недоумение, обида, злость сменяли друг друга на лице девушки. - Он умирал за нас!
- Что б вы оба подохли тут!
Дождь тек по лицу, охлаждая горящие щеки. По асфальту растекалась вода, заполняя глубокие рытвины. Еще не скоро дойдет очередь до ремонта дорог в это страшное и счастливое послевоенное время.
Тоня стояла, глядя в небо, ловя ртом холодные капли, давясь обидами и слезами. Ах, если бы дождь смыл все горести, оставив ее вновь юной. Она бы тогда танцевала вальс с другим.
Шаг, шаг, поворот. Неслышимая никому другому музыка в ушах. Руки обнимают воздух. Шаг, шаг...
Плюх. Нога попала в ямку. Черт! Ладонями по асфальту в кровь. И колено саднит. Визг тормозов. Удар. Темнота.
***
- Из-за дождя водитель поздно заметил девушку, не смог справится с управлением, смерть наступила мгновенно, - раздраженно отмахнулся милиционер от расспросов соседей.
В объятиях зятя горько плакала Елизавета Петровна, повторяя снова и снова:
- Избавила, избавила судьба тебя от нас, доченька.
***
- Твой-то опять пьет? - соседка Зоя сочувственно посмотрела на Раю. - Иду по двору, смотрю, уже глаза залил. С этим Колькой-алкашом опять сидят.
- Ай! - кипяток пролился мимо чашки, растекаясь по клеенчатой скатерти и капая на пол. Рая перехватила ручку чайника двумя руками и долила чай. - Я вытру. Сейчас все вытру.
- Давай я, а ты пока тортик нарежь, - Зоя не без внутреннего злорадства отметила, как дрожали руки собеседницы, пока та отрезала кусок дешевого вафельного торта. У самой Зои мужа не было. - Эх, а давай тоже по рюмочке? Ну, за встречу, так сказать, и чтобы не расстраиваться.
***
- Он такой хороший был, перспективный, - всхлипывала Рая. - Не все гладко, конечно, но у кого гладко? Да и любви большой между нами никогда не было. А у кого большая любовь? Большая любовь - она к беде только.
- Ни у кого, - поддакивала Зойка. - Разведись уж, если так невмоготу.
- А как же дети, работа? Уволят меня, если разведусь. Как есть уволят.
***
- О, Райка-алкашка пошла, посмотри на нее, - Серафима Ивановна кивнула Тамаре Федотовне на выскользнувшую из подъезда женщину. - А какая приличная пара была. Сейчас же посмотри, срамота, тьху ты господи.
- И не говори. А все Зойка эта, змеищща. Подругу споила, мужика увела. Теперь сама с ним мучается. Поделом.
***
- За что? - металась по квартире девушка. - Я же любила его, поддерживала. Он три года работу искал, я любила, - сдавленный шепот в тишине квартиры, где нет собеседника. Лишь стены свидетели. - Я ему слова против не сказала. Я скандалы эти на пустом месте терпела. Я понимала, что ему трудно.
Горло перехватило. Задыхаясь, она упала на кровать. И снова вскочила, не в силах выносить неподвижность. И тишину.
- Я от Него отказалась! - снова хаотичные метания по комнате. Мира то поднимала руки к горлу, пытаясь облегчить вдох, то опускала бессильно вниз, то прижимала к груди.
Со звоном по полу покатилась чашка, сбитая со стола. К счастью, пустая.
- Надо было тогда бросить! - зло выкрикнула девушка. И снова бессильно опустилась на кровать.
Она не смогла тогда предать мужа, хотя и была влюблена без памяти. Молча страдала, горела, болела, но изжила в себе то чувство. Держалась, повторяя снова и снова прощальные слова Татьяны к Онегину: "Но я другому отдана, я буду век ему верна". Твердила, веря, что хуже предательства ничего нет, что не сможет быть счастлива после ухода из семьи.
И чем все закончилось? Одна, брошена ради другой, более женственной, хозяйственной, творческой. Преданная, но не предавшая. Принесшая бессмысленную жертву.
- И где справедливость? Почему так? - в отчаянии прошептала Мира. Истерика пошла по второму кругу.
***
- Не, ну везет же некоторым, - вздыхала Инна, - муж, дети. Она аж светится, когда о них говорит. Мои-то орут целыми днями - сил нет. И фигура у нее такая, а ест больше меня.
- Ага, везет, точно, - поддержала коллегу Вера. - А еще эта ее странная фраза "я просто первый раз удачно вышла замуж", - пропищала девушка передразнивая. - Что удачного-то? Не работал, на шее сидел, бросил ради другой. Давно уже развестись могла, а чего-то терпела.
- Вы бы работали лучше, девочки, - в кабинет заглянула Наталья Сергеевна, - а не сплетничали. А Мира, чтобы вы знали, положительный урок из той печальной ситуации вынесла. Это вы только шишки набиваете, а все без толку.
Девушки переглянусь, пожали плечами и уткнулись в мониторы. Скоро обед, а там уж они обсудят четвертый брак Веры и бесконечные скандалы в семье Инны. И Миру, конечно. Везёт же некоторым.
- Мама! - девушка бросилась в объятия и разрыдалась.
Простоволосая, босоногая, казалось, она бежала от большой беды. Волосы разметались, грудь лихорадочно вздымалась. Девушку трясло.
- Он душу из меня вынимает, мама! Я не могу так!
- Ты что, ты что, дочка. Тише. В дом пойдем быстрее, - зашикала мать, обняла за плечи и, преодолевая сопротивление, завела в дом.
***
Гладкая поверхность стола, отполированного многими поколениями, запах пирогов и томящейся в печи каши, кружка молока, на которой все щербинки знакомы - все такое родное.
У Аксильни в избе все не так, будто сам дом противится хозяйке: то она занозится о лавку или стол, то обожжется, то миска, словно живая, сама из рук выпрыгнет да разобьется. И молчаливое, невыносимое внимание мужа.
Девушка горько вздохнула, вытирая слезы. Со дня свадьбы прошло два года, и возврата к прежней жизни не было.
- Не кощунствуй, дочка. Муж твой - хороший человек. Сама посуди: не бьет, не пьет, не гуляет. Что тебе еще надо? Найди место для любви в своем сердце.
- Я не могу, мама! Постыл он мне. Сердце холодно. Да лучше б бил!
- Не кощунствуй! - мать замахнулась полотенцем, огрев неразумную поперек спины. - Беду накличешь!
- Беда во мне! И кликать не надо, - девушка снова заплакала.
***
- Признаете себя виновной в убийстве мужа? - равнодушный взгляд, равнодушный голос, равнодушный закон.
Аксинья молчала. Жаркая алая злоба вырвалась изнутри в тот злополучный день, оставив после себя черную обожженную душу. Душу, которую не отмыть, не оправдать.
Мужнины ласки. Какие ж это ласки, если каждый раз ее рвало болью на части?! Если она боялась прихода ночи, радуясь летней страде и ночевкам мужа в поле и ненавидя зиму.
Ей говорили терпеть. Мать, подруги, батюшка в церкви. Но в груди становилось все жарче и жарче, и уже слезы не могли залить уголья ее гнева, превращая ярость в пар и смирение. Все ярче горел огонь в груди, все горячее становился воздух в легких, все сильнее девушка сжимала зубы.
Пока не полыхнуло. Пока жаркая алая злоба не застила пеленой разум, заставляя схватить ухват. Пока наносила удары один за другим, обламывая толстую деревянную ручку. Пока душила полотенцем. Пока не услышала предсмертный хрип.
- Приговаривается к двенадцати годам каторги! - будто издалека прозвучал приговор.
- Дочка, что же ты наделала!
***
- Мама, я не могу его узнать! Он совсем другим был! - плакала Тоня, прижимая руку к опухшей щеке. - Такой нежный, ласковый. А теперь...
Слезы градом катились по лицу, под глазом наливалась синева.
- Он войну прошел, милая, - гладила дочь по голове Елизавета Петровна. - Тяжело ему теперь, калеке. Ты люби его, он оттает. Зла не хотел, толкнул неудачно.
- Ах, лучше бы меня судьба от него избавила!
- Как ты смеешь, дрянь неблагодарная! - пощечина обожгла вторую щеку. Недоумение, обида, злость сменяли друг друга на лице девушки. - Он умирал за нас!
- Что б вы оба подохли тут!
Дождь тек по лицу, охлаждая горящие щеки. По асфальту растекалась вода, заполняя глубокие рытвины. Еще не скоро дойдет очередь до ремонта дорог в это страшное и счастливое послевоенное время.
Тоня стояла, глядя в небо, ловя ртом холодные капли, давясь обидами и слезами. Ах, если бы дождь смыл все горести, оставив ее вновь юной. Она бы тогда танцевала вальс с другим.
Шаг, шаг, поворот. Неслышимая никому другому музыка в ушах. Руки обнимают воздух. Шаг, шаг...
Плюх. Нога попала в ямку. Черт! Ладонями по асфальту в кровь. И колено саднит. Визг тормозов. Удар. Темнота.
***
- Из-за дождя водитель поздно заметил девушку, не смог справится с управлением, смерть наступила мгновенно, - раздраженно отмахнулся милиционер от расспросов соседей.
В объятиях зятя горько плакала Елизавета Петровна, повторяя снова и снова:
- Избавила, избавила судьба тебя от нас, доченька.
***
- Твой-то опять пьет? - соседка Зоя сочувственно посмотрела на Раю. - Иду по двору, смотрю, уже глаза залил. С этим Колькой-алкашом опять сидят.
- Ай! - кипяток пролился мимо чашки, растекаясь по клеенчатой скатерти и капая на пол. Рая перехватила ручку чайника двумя руками и долила чай. - Я вытру. Сейчас все вытру.
- Давай я, а ты пока тортик нарежь, - Зоя не без внутреннего злорадства отметила, как дрожали руки собеседницы, пока та отрезала кусок дешевого вафельного торта. У самой Зои мужа не было. - Эх, а давай тоже по рюмочке? Ну, за встречу, так сказать, и чтобы не расстраиваться.
***
- Он такой хороший был, перспективный, - всхлипывала Рая. - Не все гладко, конечно, но у кого гладко? Да и любви большой между нами никогда не было. А у кого большая любовь? Большая любовь - она к беде только.
- Ни у кого, - поддакивала Зойка. - Разведись уж, если так невмоготу.
- А как же дети, работа? Уволят меня, если разведусь. Как есть уволят.
***
- О, Райка-алкашка пошла, посмотри на нее, - Серафима Ивановна кивнула Тамаре Федотовне на выскользнувшую из подъезда женщину. - А какая приличная пара была. Сейчас же посмотри, срамота, тьху ты господи.
- И не говори. А все Зойка эта, змеищща. Подругу споила, мужика увела. Теперь сама с ним мучается. Поделом.
***
- За что? - металась по квартире девушка. - Я же любила его, поддерживала. Он три года работу искал, я любила, - сдавленный шепот в тишине квартиры, где нет собеседника. Лишь стены свидетели. - Я ему слова против не сказала. Я скандалы эти на пустом месте терпела. Я понимала, что ему трудно.
Горло перехватило. Задыхаясь, она упала на кровать. И снова вскочила, не в силах выносить неподвижность. И тишину.
- Я от Него отказалась! - снова хаотичные метания по комнате. Мира то поднимала руки к горлу, пытаясь облегчить вдох, то опускала бессильно вниз, то прижимала к груди.
Со звоном по полу покатилась чашка, сбитая со стола. К счастью, пустая.
- Надо было тогда бросить! - зло выкрикнула девушка. И снова бессильно опустилась на кровать.
Она не смогла тогда предать мужа, хотя и была влюблена без памяти. Молча страдала, горела, болела, но изжила в себе то чувство. Держалась, повторяя снова и снова прощальные слова Татьяны к Онегину: "Но я другому отдана, я буду век ему верна". Твердила, веря, что хуже предательства ничего нет, что не сможет быть счастлива после ухода из семьи.
И чем все закончилось? Одна, брошена ради другой, более женственной, хозяйственной, творческой. Преданная, но не предавшая. Принесшая бессмысленную жертву.
- И где справедливость? Почему так? - в отчаянии прошептала Мира. Истерика пошла по второму кругу.
***
- Не, ну везет же некоторым, - вздыхала Инна, - муж, дети. Она аж светится, когда о них говорит. Мои-то орут целыми днями - сил нет. И фигура у нее такая, а ест больше меня.
- Ага, везет, точно, - поддержала коллегу Вера. - А еще эта ее странная фраза "я просто первый раз удачно вышла замуж", - пропищала девушка передразнивая. - Что удачного-то? Не работал, на шее сидел, бросил ради другой. Давно уже развестись могла, а чего-то терпела.
- Вы бы работали лучше, девочки, - в кабинет заглянула Наталья Сергеевна, - а не сплетничали. А Мира, чтобы вы знали, положительный урок из той печальной ситуации вынесла. Это вы только шишки набиваете, а все без толку.
Девушки переглянусь, пожали плечами и уткнулись в мониторы. Скоро обед, а там уж они обсудят четвертый брак Веры и бесконечные скандалы в семье Инны. И Миру, конечно. Везёт же некоторым.
- Aksinya, what happened? What? - the bucket fell out of the hands of a woman and rolled, rattling through the yard. The water spread over the trampled earth, without being absorbed, but forming a puddle.
- Mama! - the girl threw herself into the arms and burst into tears.
Bare-haired, barefoot, she seemed to be running from a great misfortune. Her hair was scattered, her chest heaving feverishly. The girl was shaking.
- He takes my soul out of me, mom! I can not do that!
- What are you, what are you, daughter. Hush. We will go to the house faster, - my mother whispered, put an arm around her shoulders and, overcoming resistance, she led her into the house.
***
The smooth surface of the table, polished by many generations, the smell of pies and porridge languishing in the oven, a mug of milk on which all shcherbinki are familiar - everything is so native.
At Aksilna, everything in the hut is not as if the house itself is opposed to the hostess: then she gets stuck on a bench or a table, then she burns, then the bowl, as if alive, will jump out of her hands and break. And the silent, unbearable attention of her husband.
The girl sighed bitterly, wiping away tears. Two years have passed since the wedding day, and there has been no return to the old life.
- Do not blaspheme, daughter. Your husband is a good man. Judge for yourself: no beats, no drinks, no walks. What more do you want? Find a place for love in your heart.
- I can not, Mom! He mocked me. The heart is cold. Yes, better b beat!
- Do not blaspheme! - mother swung a towel, stupid unreasonable across the back. - Trouble naklishish!
- The trouble is in me! And no need to click, - the girl began to cry again.
***
“Do you plead guilty to the murder of your husband?” - indifferent look, indifferent voice, indifferent law.
Aksinya was silent. Hot scarlet malice escaped from the inside on that ill-fated day, leaving behind a black burnt soul. A soul that cannot be washed is not justified.
Men caress. What kind of affection, if every time she vomited pain apart? If she was afraid of the arrival of the night, rejoicing at the summertime of her husband and her nights in the field and hating the winter.
She was told to endure. Mother, girlfriends, father in church. But it was getting hotter and hotter in her chest, and tears could not pour the coal of her anger, turning the anger into steam and humility. The fire in her chest burned brighter, the air in her lungs grew hotter, the girl clenched her teeth more and more.
Not yet flashed. Until the hot scarlet rage covered the veil of mind, forcing to grab the grip. While striking one by one, breaking off a thick wooden handle. While stifling a towel. Until I heard the death wheeze.
- Sentenced to twelve years of hard labor! - as if the sentence was heard from afar.
- Daughter, what have you done!
***
- Mom, I can not recognize him! He was completely different! - Tonya cried, pressing her hand to her swollen cheek. - So gentle, affectionate. And now...
Tears rolled down the face, blue was poured under the eye.
“He went through the war, honey,” Elizaveta Petrovna stroked her daughter’s head. - It's hard for him now, cripple. You love him, he thaws. Evil did not want pushed badly.
- Oh, better fate would save me from him!
- How dare you, ungrateful trash! - The slap burned the second cheek. Perplexity, resentment, anger replaced each other on the girl’s face. - He was dying for us!
- What would both of you have died here!
Rain flowed across his face, cooling his burning cheeks. Water poured out on the asphalt, filling deep potholes. It is not soon the turn to repair the roads in this terrible and happy post-war time.
Tonya stood looking into the sky, catching cold drops in her mouth, choking with insults and tears. Ah, if the rain had washed away all sorrows, leaving her young again. She would then dance the waltz with another.
Step, step, turn. Inaudible to anyone else's music in the ears. Hands hug the air. Step, step ...
Splash. The foot fell into the hole. Heck! Palms on asphalt into the blood. And sore knee. Squeal of brakes. Hit. Darkness.
***
- Because of the rain, the driver noticed the girl late, could not cope with the control, death came instantly, - the policeman displeasedly dismissed the neighbors inquiries.
In the arms of her son-in-law, Elizaveta Petrovna cried bitterly, repeating again and again:
- Rid, saved the fate of you from us, daughter.
***
“Does your drink again?” - Neighbor Zoya sympathetically looked at Paradise. - I go to the courtyard, I see, already filled my eyes. With this Kolka-drunk again sit.
- Ay! - boiling water spilled past the cup, spreading over the oilcloth tablecloth and dripping onto the floor. Raya grabbed the teapot handle with both hands and poured tea. - I'll wipe. Now wipe all.
“Let me, and you cut the cake so far,” Zoya noted, not without inner gloating, how her hands were shaking while she cut off a slice of cheap waffle cake. Zoe herself had no husband. - Eh, and let's also have a glass? Well, for the meeting, so to speak, and not to be upset.
***
“He was so good, promising,” sobbed Paradise. - Not everything is smooth, of course, but who is smooth? Yes, and great love between us has never been. And who has great love? Big love - it is for trouble only.
“No one,” Zoya said. - Divorce too, if so unbearable.
- What about children, work? Dismiss me if I divorce. As it is fired.
***
- Oh, Raika-drunk went, look at her, - Serafima Ivanovna nodded to Tamara F
- Mama! - the girl threw herself into the arms and burst into tears.
Bare-haired, barefoot, she seemed to be running from a great misfortune. Her hair was scattered, her chest heaving feverishly. The girl was shaking.
- He takes my soul out of me, mom! I can not do that!
- What are you, what are you, daughter. Hush. We will go to the house faster, - my mother whispered, put an arm around her shoulders and, overcoming resistance, she led her into the house.
***
The smooth surface of the table, polished by many generations, the smell of pies and porridge languishing in the oven, a mug of milk on which all shcherbinki are familiar - everything is so native.
At Aksilna, everything in the hut is not as if the house itself is opposed to the hostess: then she gets stuck on a bench or a table, then she burns, then the bowl, as if alive, will jump out of her hands and break. And the silent, unbearable attention of her husband.
The girl sighed bitterly, wiping away tears. Two years have passed since the wedding day, and there has been no return to the old life.
- Do not blaspheme, daughter. Your husband is a good man. Judge for yourself: no beats, no drinks, no walks. What more do you want? Find a place for love in your heart.
- I can not, Mom! He mocked me. The heart is cold. Yes, better b beat!
- Do not blaspheme! - mother swung a towel, stupid unreasonable across the back. - Trouble naklishish!
- The trouble is in me! And no need to click, - the girl began to cry again.
***
“Do you plead guilty to the murder of your husband?” - indifferent look, indifferent voice, indifferent law.
Aksinya was silent. Hot scarlet malice escaped from the inside on that ill-fated day, leaving behind a black burnt soul. A soul that cannot be washed is not justified.
Men caress. What kind of affection, if every time she vomited pain apart? If she was afraid of the arrival of the night, rejoicing at the summertime of her husband and her nights in the field and hating the winter.
She was told to endure. Mother, girlfriends, father in church. But it was getting hotter and hotter in her chest, and tears could not pour the coal of her anger, turning the anger into steam and humility. The fire in her chest burned brighter, the air in her lungs grew hotter, the girl clenched her teeth more and more.
Not yet flashed. Until the hot scarlet rage covered the veil of mind, forcing to grab the grip. While striking one by one, breaking off a thick wooden handle. While stifling a towel. Until I heard the death wheeze.
- Sentenced to twelve years of hard labor! - as if the sentence was heard from afar.
- Daughter, what have you done!
***
- Mom, I can not recognize him! He was completely different! - Tonya cried, pressing her hand to her swollen cheek. - So gentle, affectionate. And now...
Tears rolled down the face, blue was poured under the eye.
“He went through the war, honey,” Elizaveta Petrovna stroked her daughter’s head. - It's hard for him now, cripple. You love him, he thaws. Evil did not want pushed badly.
- Oh, better fate would save me from him!
- How dare you, ungrateful trash! - The slap burned the second cheek. Perplexity, resentment, anger replaced each other on the girl’s face. - He was dying for us!
- What would both of you have died here!
Rain flowed across his face, cooling his burning cheeks. Water poured out on the asphalt, filling deep potholes. It is not soon the turn to repair the roads in this terrible and happy post-war time.
Tonya stood looking into the sky, catching cold drops in her mouth, choking with insults and tears. Ah, if the rain had washed away all sorrows, leaving her young again. She would then dance the waltz with another.
Step, step, turn. Inaudible to anyone else's music in the ears. Hands hug the air. Step, step ...
Splash. The foot fell into the hole. Heck! Palms on asphalt into the blood. And sore knee. Squeal of brakes. Hit. Darkness.
***
- Because of the rain, the driver noticed the girl late, could not cope with the control, death came instantly, - the policeman displeasedly dismissed the neighbors inquiries.
In the arms of her son-in-law, Elizaveta Petrovna cried bitterly, repeating again and again:
- Rid, saved the fate of you from us, daughter.
***
“Does your drink again?” - Neighbor Zoya sympathetically looked at Paradise. - I go to the courtyard, I see, already filled my eyes. With this Kolka-drunk again sit.
- Ay! - boiling water spilled past the cup, spreading over the oilcloth tablecloth and dripping onto the floor. Raya grabbed the teapot handle with both hands and poured tea. - I'll wipe. Now wipe all.
“Let me, and you cut the cake so far,” Zoya noted, not without inner gloating, how her hands were shaking while she cut off a slice of cheap waffle cake. Zoe herself had no husband. - Eh, and let's also have a glass? Well, for the meeting, so to speak, and not to be upset.
***
“He was so good, promising,” sobbed Paradise. - Not everything is smooth, of course, but who is smooth? Yes, and great love between us has never been. And who has great love? Big love - it is for trouble only.
“No one,” Zoya said. - Divorce too, if so unbearable.
- What about children, work? Dismiss me if I divorce. As it is fired.
***
- Oh, Raika-drunk went, look at her, - Serafima Ivanovna nodded to Tamara F
У записи 77 лайков,
0 репостов,
344 просмотров.
0 репостов,
344 просмотров.
Эту запись оставил(а) на своей стене Екатерина Ильинская
