«Ревю Паризьен» (Париж),
18(6) июля 1877 г.
Шарль д’Эвре
СТАРЫЕ САПОГИ
Фронтовая зарисовка
Кожа на них потрескалась и стала мягче лошадиных губ. В приличном обществе в таких сапогах не появишься. Я этого и не делаю — сапоги предназначены для иного.
Мне сшил их старый софийский еврей десять лет назад. Он содрал с меня десять лир и сказал: «Господин, из меня уже давно репей вырастет, а ты все еще будешь носить эти сапоги и вспоминать Исаака добрым словом».
Не прошло и года, и на раскопках ассирийского города в Междуречье у левого сапога отлетел каблук. Мне пришлось вернуться в лагерь одному. Я хромал по раскаленному песку, ругал старого софийского мошенника последними словами и клялся, что сожгу сапоги на костре.
Мои коллеги, британские археологи, не добрались до раскопок — на них напали всадники Рифат-бека, который считает гяуров детьми Шайтана, и вырезали всех до одного. Я не сжег сапоги, я сменил каблук и заказал серебряные подковки.
В 1873 году, в мае, когда я направлялся в Хиву, проводник Асаф решил завладеть моими часами, моим ружьем и моим вороным ахалтекинцем Ятаганом. Ночью, когда я спал в палатке, проводник бросил в мой левый сапог эфу, чей укус смертелен. Но сапог просил каши, и эфа уползла в пустыню. Утром Асаф сам рассказал мне об этом, потому что усмотрел в случившемся руку Аллаха.
Полгода спустя пароход «Адрианополь» напоролся на скалу в Термаикосском заливе. Я плыл до берега два с половиной лье. Сапоги тянули меня ко дну, но я их не сбросил. Я знал, что это будет равносильно капитуляции, и тогда мне не доплыть. Сапоги помогли мне не сдаться. До берега добрался я один, все остальные утонули.
Сейчас я там, где убивают. Каждый день над нами витает смерть. Но я спокоен. Я надеваю свои сапоги, за десять лет ставшие из черных рыжими, и чувствую себя под огнем, как в бальных туфлях на зеркальном паркете.
Я никогда не позволяю коню топтать репейник — вдруг он растет из старого Исаака?
18(6) июля 1877 г.
Шарль д’Эвре
СТАРЫЕ САПОГИ
Фронтовая зарисовка
Кожа на них потрескалась и стала мягче лошадиных губ. В приличном обществе в таких сапогах не появишься. Я этого и не делаю — сапоги предназначены для иного.
Мне сшил их старый софийский еврей десять лет назад. Он содрал с меня десять лир и сказал: «Господин, из меня уже давно репей вырастет, а ты все еще будешь носить эти сапоги и вспоминать Исаака добрым словом».
Не прошло и года, и на раскопках ассирийского города в Междуречье у левого сапога отлетел каблук. Мне пришлось вернуться в лагерь одному. Я хромал по раскаленному песку, ругал старого софийского мошенника последними словами и клялся, что сожгу сапоги на костре.
Мои коллеги, британские археологи, не добрались до раскопок — на них напали всадники Рифат-бека, который считает гяуров детьми Шайтана, и вырезали всех до одного. Я не сжег сапоги, я сменил каблук и заказал серебряные подковки.
В 1873 году, в мае, когда я направлялся в Хиву, проводник Асаф решил завладеть моими часами, моим ружьем и моим вороным ахалтекинцем Ятаганом. Ночью, когда я спал в палатке, проводник бросил в мой левый сапог эфу, чей укус смертелен. Но сапог просил каши, и эфа уползла в пустыню. Утром Асаф сам рассказал мне об этом, потому что усмотрел в случившемся руку Аллаха.
Полгода спустя пароход «Адрианополь» напоролся на скалу в Термаикосском заливе. Я плыл до берега два с половиной лье. Сапоги тянули меня ко дну, но я их не сбросил. Я знал, что это будет равносильно капитуляции, и тогда мне не доплыть. Сапоги помогли мне не сдаться. До берега добрался я один, все остальные утонули.
Сейчас я там, где убивают. Каждый день над нами витает смерть. Но я спокоен. Я надеваю свои сапоги, за десять лет ставшие из черных рыжими, и чувствую себя под огнем, как в бальных туфлях на зеркальном паркете.
Я никогда не позволяю коню топтать репейник — вдруг он растет из старого Исаака?
"Revue Parisien" (Paris),
July 18 (6), 1877
Charles d'Evre
OLD BOOTS
Front Sketch
The skin on them cracked and became softer than horse lips. In a decent society in these boots will not appear. I don’t do this - boots are meant for something else.
I sewed them an old Sofia Jew ten years ago. He tore off ten lire from me and said: “Sir, from me the burr will grow long ago, and you will still wear these boots and remember Isaac with a kind word.”
Less than a year, and on the excavation of the Assyrian city in Entre Rios, a heel flew off the left boot. I had to go back to camp alone. I limped over the hot sand, scolded the old Sofia crook with the last words and swore that I would burn my boots on the fire.
My colleagues, British archaeologists, did not make it to the excavations - they were attacked by the riders of Rifat bek, who consider the gyauri to be children of Shaitan, and slaughtered everyone to one. I did not burn the boots, I changed the heel and ordered a silver shoe.
In 1873, in May, when I was heading to Khiva, the guide Asaf decided to take possession of my watch, my gun and my black Akhal-Teke Yatagan. At night, when I was sleeping in a tent, the conductor threw an efu into my left boot, whose bite is deadly. But the boot requested porridge, and the efa crawled away into the desert. In the morning, Asaf himself told me about it, because he saw in the incident the hand of Allah.
Six months later, the ship "Adrianople" ran into a rock in the Gulf of Thermaikos. I swam to the shore two and a half leagues. Boots pulled me to the bottom, but I did not throw them off. I knew that this would be tantamount to surrender, and then I couldn’t swim. Boots helped me not to give up. I got to the shore alone, all the others drowned.
Now I'm where they kill. Every day death hovers over us. But I am calm. I put on my boots, which in ten years have become black from red, and I feel under fire like in ball shoes on a mirror flooring.
I never let a horse tramp a burdock - what if it grows from old Isaac?
July 18 (6), 1877
Charles d'Evre
OLD BOOTS
Front Sketch
The skin on them cracked and became softer than horse lips. In a decent society in these boots will not appear. I don’t do this - boots are meant for something else.
I sewed them an old Sofia Jew ten years ago. He tore off ten lire from me and said: “Sir, from me the burr will grow long ago, and you will still wear these boots and remember Isaac with a kind word.”
Less than a year, and on the excavation of the Assyrian city in Entre Rios, a heel flew off the left boot. I had to go back to camp alone. I limped over the hot sand, scolded the old Sofia crook with the last words and swore that I would burn my boots on the fire.
My colleagues, British archaeologists, did not make it to the excavations - they were attacked by the riders of Rifat bek, who consider the gyauri to be children of Shaitan, and slaughtered everyone to one. I did not burn the boots, I changed the heel and ordered a silver shoe.
In 1873, in May, when I was heading to Khiva, the guide Asaf decided to take possession of my watch, my gun and my black Akhal-Teke Yatagan. At night, when I was sleeping in a tent, the conductor threw an efu into my left boot, whose bite is deadly. But the boot requested porridge, and the efa crawled away into the desert. In the morning, Asaf himself told me about it, because he saw in the incident the hand of Allah.
Six months later, the ship "Adrianople" ran into a rock in the Gulf of Thermaikos. I swam to the shore two and a half leagues. Boots pulled me to the bottom, but I did not throw them off. I knew that this would be tantamount to surrender, and then I couldn’t swim. Boots helped me not to give up. I got to the shore alone, all the others drowned.
Now I'm where they kill. Every day death hovers over us. But I am calm. I put on my boots, which in ten years have become black from red, and I feel under fire like in ball shoes on a mirror flooring.
I never let a horse tramp a burdock - what if it grows from old Isaac?
У записи 5 лайков,
0 репостов.
0 репостов.
Эту запись оставил(а) на своей стене Ольга Алексеевна
