Вот так иногда наткнешься в сети на стих, читаешь и ревешь как маленькая, потому что жизнь такая пронзительная, и, наверно, мало что может тронуть так сильно, как осознание ее цикличности, красоты рождения и неизбежности угасания. Бабушка говорила мне, что её смысл жизни - в нас, детях, внуках и правнуках, а я про себя качала головой и думала: вот ерунда, у меня точно будет не так! А теперь просто понимаю, что она вкладывала в слово "смысл" совсем иное, чем я. Просто без этой самой цикличности, без постоянной связи между корнем и ростком, началом и концом, без построения этой бесконечной (в рамках человеческой жизни, конечно) спирали все остальное, действительно, теряет смысл, становится невозможным. У моей бабушки сегодня был бы день рождения. В память о ней, в благодарность ей за заботу, за кучу светлых воспоминаний, за её крутейшие черты характера, которые я порой с удивлением обнаруживаю в себе, - этот стих.
* * *
Тот клятый год уж много лет, я иногда сползал с больничной койки.
Сгребал свои обломки и осколки и свой реконструировал скелет.
И крал себя у чутких медсестер, ноздрями чуя острый запах воли,
Я убегал к двухлетней внучке Оле туда, на жизнью пахнущий простор.
Мы с Олей отправлялись в детский парк, садились на любимые качели,
Глушили сок, мороженое ели, глазели на гуляющих собак.
Аттракционов было пруд пруди, но день сгорал, и солнце остывало,
И Оля уставала, отставала и тихо ныла, деда погоди.
Оставив день воскресный позади, я возвращался в стен больничных гости,
Но и в палате слышал Олин голос, дай руку деда, деда погоди...
И я годил, годил, сколь было сил, а на соседних койках не годили,
Хирели, сохли, чахли, уходили, никто их погодить не попросил.
Когда я чую жжение в груди, я вижу, как с другого края поля
Ко мне несется маленькая Оля с истошным криком: «Деда-а-а, погоди-и...»
И я гожу, я все еще гожу, и, кажется, стерплю любую муку,
Пока ту крохотную руку в своей измученной руке еще держу.
* * *
Леонид Филатов
* * *
Тот клятый год уж много лет, я иногда сползал с больничной койки.
Сгребал свои обломки и осколки и свой реконструировал скелет.
И крал себя у чутких медсестер, ноздрями чуя острый запах воли,
Я убегал к двухлетней внучке Оле туда, на жизнью пахнущий простор.
Мы с Олей отправлялись в детский парк, садились на любимые качели,
Глушили сок, мороженое ели, глазели на гуляющих собак.
Аттракционов было пруд пруди, но день сгорал, и солнце остывало,
И Оля уставала, отставала и тихо ныла, деда погоди.
Оставив день воскресный позади, я возвращался в стен больничных гости,
Но и в палате слышал Олин голос, дай руку деда, деда погоди...
И я годил, годил, сколь было сил, а на соседних койках не годили,
Хирели, сохли, чахли, уходили, никто их погодить не попросил.
Когда я чую жжение в груди, я вижу, как с другого края поля
Ко мне несется маленькая Оля с истошным криком: «Деда-а-а, погоди-и...»
И я гожу, я все еще гожу, и, кажется, стерплю любую муку,
Пока ту крохотную руку в своей измученной руке еще держу.
* * *
Леонид Филатов
So sometimes you stumble into a network on a verse, read and roar like a little one, because life is so piercing, and, probably, little can touch as much as awareness of its cyclical nature, the beauty of birth and the inevitability of extinction. Grandmother told me that her sense of life is in us, children, grandchildren and great-grandchildren, and I shook my head to myself and thought: this is nonsense, I definitely will not be so! And now I just understand that she put in the word "meaning" completely different than me. It’s just that without this same cyclicity, without a constant connection between the root and the sprout, the beginning and the end, without building this infinite (within the framework of human life, of course) spiral, everything else, indeed, loses its meaning, becomes impossible. My grandmother would have a birthday today. In memory of her, in gratitude to her for her care, for a bunch of bright memories, for her coolest character traits, which I sometimes find with surprise in myself - this verse.
* * *
That damned year has been for many years; sometimes I crawled out of a hospital bed.
He raked his wreckage and fragments and reconstructed his skeleton.
And he stole himself from sensitive nurses, smelling the sharp smell of will through his nostrils,
I ran away to the two-year-old granddaughter Ole there, smelling of space in life.
Olya and I went to the children's park, sat on our favorite swing,
They drowned out the juice, ate ice cream, stared at the walking dogs.
The rides were a dime a dozen, but the day was burning, and the sun was cooling,
And Olya was tired, lagging behind and whining quietly, wait for my grandfather.
Leaving the Sunday day behind, I returned to the walls of the hospital guests,
But even in the ward Olin heard a voice, give the hand of grandfather, wait for grandfather ...
And I was, I was, as much as I could, but in the next bunk I wasn’t
Hireli, dried up, stunted, left, no one asked them to wait.
When I feel a burning sensation in my chest, I see how from the other end of the field
Little Olya rushes to me with a heart-rending cry: "Grandfather-a-ah, wait-and ..."
And I'm going, I'm still going, and I seem to endure any flour,
While I still hold that tiny hand in my exhausted hand.
* * *
Leonid Filatov
* * *
That damned year has been for many years; sometimes I crawled out of a hospital bed.
He raked his wreckage and fragments and reconstructed his skeleton.
And he stole himself from sensitive nurses, smelling the sharp smell of will through his nostrils,
I ran away to the two-year-old granddaughter Ole there, smelling of space in life.
Olya and I went to the children's park, sat on our favorite swing,
They drowned out the juice, ate ice cream, stared at the walking dogs.
The rides were a dime a dozen, but the day was burning, and the sun was cooling,
And Olya was tired, lagging behind and whining quietly, wait for my grandfather.
Leaving the Sunday day behind, I returned to the walls of the hospital guests,
But even in the ward Olin heard a voice, give the hand of grandfather, wait for grandfather ...
And I was, I was, as much as I could, but in the next bunk I wasn’t
Hireli, dried up, stunted, left, no one asked them to wait.
When I feel a burning sensation in my chest, I see how from the other end of the field
Little Olya rushes to me with a heart-rending cry: "Grandfather-a-ah, wait-and ..."
And I'm going, I'm still going, and I seem to endure any flour,
While I still hold that tiny hand in my exhausted hand.
* * *
Leonid Filatov
У записи 23 лайков,
0 репостов.
0 репостов.
Эту запись оставил(а) на своей стене Евгения Корниенко
