Михаил Юрьевич Лермонтов о Кавказе
Кавказец. (Очерк. 1841 год.)
Во-первых, что такое именно кавказец и какие бывают кавказцы?
Кавказец есть существо полурусское, полуазиатское, наклонностьк обычаям восточным берет над ним перевес, но он стыдится ее при посторонних, то есть при заезжих из России. Ему большею частью от тридцати до сорока пяти лет; лицо у него загорелое и немного рябоватое; если он не штабс-капитан, то уж верно майор. Настоящих кавказцев вы находите на Линии; за горами, в Грузии, они имеют другой оттенок; статские кавказцы редки: они большею частию неловкое подражание, и если вы между ними встретите настоящего, то разве только между полковых медиков.
Настоящий кавказец человек удивительный, достойный всякого уважения и участия. До восемнадцати лет он воспитывался в кадетском корпусе и вышел оттуда отличным офицером; он потихоньку в классах читал "Кавказского пленника" и воспламенился страстью к Кавказу. Он с десятью товарищами был отправлен туда на казенный счет с большими надеждами и маленьким чемоданом.
Он еще в Петербурге сшил себе ахалук, достал мохнатую шапку и черкесскую плеть на ямщика. Приехав в Ставрополь, он дорого заплатил за дрянной кинжал и первые дни, пока не надоело, не снимал его ни днем, ни ночью. Наконец, он явился в свой полк, который расположен на зиму в какой-нибудь станице, тут влюбился, как следует, в казачку, пока, до экспедиции; все прекрасно! сколько поэзии! Вот пошли в экспедицию; наш юноша кидался всюду, где только провизжала одна пуля. Он думает поймать руками десятка два горцев, ему снятся страшные битвы, реки крови и генеральские эполеты. Он во сне совершает рыцарские подвиги - мечта, вздор, неприятеля не видать, схватки редки, и, к его великой печали, горцы не выдерживают штыков, в плен не сдаются, тела свои уносят. Между тем жары изнурительны летом, а осенью слякоть и холода. Скучно! Промелькнуло пять, шесть лет: все одно и то же. Он приобретает опытность, становится холодно храбр и смеется над новичками, которые "подставляют лоб без нужды.
Между тем хотя грудь его увешана крестами, а чины нейдут. Он стал мрачен и молчалив; сидит себе да покуривает из маленькой трубочки; он также на свободе читает Марлинского и говорит, что очень хорошо; в экспедицию он больше не напрашивается: старая рана болит! Казачки его не прельщают, онодно время мечтал о пленной черкешенке, но теперь забыл и эту почти несбыточную мечту. Зато у него явилась новая страсть, и тут-то он делается настоящим кавказцем.
Эта страсть родилась вот каким образом: последнее время он подружился с одним мирным черкесом, стал ездить к нему в аул. Чуждый утонченностей светской и городской жизни, он полюбил жизнь простую и дикую; не зная истории России и европейской политики, он пристрастился к поэтическим преданиям народа воинственного. Он понял вполне нравы и обычаи горцев, узнал по именам их богатырей, запомнил родословные главных семейств. Знает, какой князь надежный и какой плут; кто с кем в дружбе и между кем и кем есть кровь. Он легонько маракует по-татарски; у него завелась шашка, настоящаягурда, кинжал - старый базалай, пистолет закубанской отделки, отличная крымская винтовка, которую он сам смазывает, лошадь - чистый шаллох и весь костюм черкесский, который надевается только в важных случаях и сшит ему в подарок какой-нибудь дикой княгиней. Страсть его ко всему черкесскому доходит до невероятия. Он готов целый день толковать с грязным узденем о дрянной лошади и ржавой винтовке и очень любит посвящать других в таинства азиатских обычаев. С ним бывали разные казусы предивные, только послушайте. Когда новичок покупает оружие или лошадь у его приятеля узденя, он только исподтишка улыбается. О горцах он вот как отзывается: "Хороший народ, только уж такие азиаты! Чеченцы, правда, дрянь, зато уж кабардинцы просто молодцы; ну есть и между шапсугами народ изрядный, только все с кабардинцами им не равняться, ни одеться так не сумеют, ни верхом проехать... хотя и чисто живут, очень чисто!"
Надо иметь предубеждение кавказца, чтобы отыскать что-нибудь чистое в черкесской сакле.
Опыт долгих походов не научил его изобретательности, свойственной вообще армейским офицерам; он франтит своей беспечностью и привычкой переносить неудобства военной жизни, он возит с собой только чайник, и редко на его бивачном огне варятся щи. Он равно в жар и в холод носит под сюртуком ахалук на вате и на голове баранью шапку; у него сильное предубежденье против шинели в пользу бурки; бурка его тога, он в нее драпируется; дождь льет за воротник, ветер ее раздувает - ничего! бурка, прославленная Пушкиным, Марлинским и портретом Ермолова, не сходит с его плеча, он спит на ней и покрывает ею лошадь; он пускается на разные хитрости и пронырства, чтобы достать настоящую андийскую бурку, особенно белую с черной каймой внизу, и тогда уже смотрит на других с некоторым презрением. По его словам, его лошадь скачет удивительно - вдаль! поэтому-то он с вами не захочет скакаться только на пятнадцать верст. Хотя ему порой служба очень тяжела, но он поставил себе за правило хвалить кавказскую жизнь; он говорит кому угодно, что на Кавказе служба очень приятна.
Но годы бегут, кавказцу уже сорок лет, ему хочется домой, и если он не ранен, то поступает иногда таким образом: во время перестрелки кладет голову за камень, а ноги выставляет на пенсион; это выражение там освящено обычаем. Благодетельная пуля попадает в ногу, и он счастлив. Отставка с пенсионом выходит, он покупает тележку, запрягает в нее пару верховых кляч и помаленьку пробирается на родину, однако останавливается всегда на почтовых станциях, чтоб поболтать с проезжающими. Встретив его, вы тотчас отгадаете, что он на стоящий, даже в Воронежской губернии он не снимает кинжала или шашки, как они его ни беспокоят. Станционный смотритель слушает его с уважением, и только тут отставной герой позволяет себе прихвастнуть, выдумать небылицу; на Кавказе он скромен - но ведь кто ж ему в России докажет, что лошадь не может проскакать одним духом двести верст и что никакое ружье не возьмет на четыреста сажен в цель? Но увы, большею частию он слагает свои косточки в земле басурманской. Он женится редко, а если судьба и обременит его супругой, то он старается перейти в гарнизон и кончает дни свои в какой-нибудь крепости, где жена предохраняет его от гибельной для русского человека привычки.
Теперь еще два слова о других кавказцах, ненастоящих. Грузинский кавказец отличается тем от настоящего, что очень любит кахетинское и широкие шелковые шаровары. Статский кавказец редко облачается в азиатский костюм; он кавказец более душою, чем телом: занимается археологическими открытиями, толкует о пользе торговли с горцами, о средствах к их покорению и образованию. Послужив там несколько лет, он обыкновенно возвращается в Россию с чином и красным носом.
http://www.aheku.org/articles/russian/prz/47#get-o_contid_47;index.php;r=opinion&area=pages&objectid=47&a=p&x=A08D2C1D
Кавказец. (Очерк. 1841 год.)
Во-первых, что такое именно кавказец и какие бывают кавказцы?
Кавказец есть существо полурусское, полуазиатское, наклонностьк обычаям восточным берет над ним перевес, но он стыдится ее при посторонних, то есть при заезжих из России. Ему большею частью от тридцати до сорока пяти лет; лицо у него загорелое и немного рябоватое; если он не штабс-капитан, то уж верно майор. Настоящих кавказцев вы находите на Линии; за горами, в Грузии, они имеют другой оттенок; статские кавказцы редки: они большею частию неловкое подражание, и если вы между ними встретите настоящего, то разве только между полковых медиков.
Настоящий кавказец человек удивительный, достойный всякого уважения и участия. До восемнадцати лет он воспитывался в кадетском корпусе и вышел оттуда отличным офицером; он потихоньку в классах читал "Кавказского пленника" и воспламенился страстью к Кавказу. Он с десятью товарищами был отправлен туда на казенный счет с большими надеждами и маленьким чемоданом.
Он еще в Петербурге сшил себе ахалук, достал мохнатую шапку и черкесскую плеть на ямщика. Приехав в Ставрополь, он дорого заплатил за дрянной кинжал и первые дни, пока не надоело, не снимал его ни днем, ни ночью. Наконец, он явился в свой полк, который расположен на зиму в какой-нибудь станице, тут влюбился, как следует, в казачку, пока, до экспедиции; все прекрасно! сколько поэзии! Вот пошли в экспедицию; наш юноша кидался всюду, где только провизжала одна пуля. Он думает поймать руками десятка два горцев, ему снятся страшные битвы, реки крови и генеральские эполеты. Он во сне совершает рыцарские подвиги - мечта, вздор, неприятеля не видать, схватки редки, и, к его великой печали, горцы не выдерживают штыков, в плен не сдаются, тела свои уносят. Между тем жары изнурительны летом, а осенью слякоть и холода. Скучно! Промелькнуло пять, шесть лет: все одно и то же. Он приобретает опытность, становится холодно храбр и смеется над новичками, которые "подставляют лоб без нужды.
Между тем хотя грудь его увешана крестами, а чины нейдут. Он стал мрачен и молчалив; сидит себе да покуривает из маленькой трубочки; он также на свободе читает Марлинского и говорит, что очень хорошо; в экспедицию он больше не напрашивается: старая рана болит! Казачки его не прельщают, онодно время мечтал о пленной черкешенке, но теперь забыл и эту почти несбыточную мечту. Зато у него явилась новая страсть, и тут-то он делается настоящим кавказцем.
Эта страсть родилась вот каким образом: последнее время он подружился с одним мирным черкесом, стал ездить к нему в аул. Чуждый утонченностей светской и городской жизни, он полюбил жизнь простую и дикую; не зная истории России и европейской политики, он пристрастился к поэтическим преданиям народа воинственного. Он понял вполне нравы и обычаи горцев, узнал по именам их богатырей, запомнил родословные главных семейств. Знает, какой князь надежный и какой плут; кто с кем в дружбе и между кем и кем есть кровь. Он легонько маракует по-татарски; у него завелась шашка, настоящаягурда, кинжал - старый базалай, пистолет закубанской отделки, отличная крымская винтовка, которую он сам смазывает, лошадь - чистый шаллох и весь костюм черкесский, который надевается только в важных случаях и сшит ему в подарок какой-нибудь дикой княгиней. Страсть его ко всему черкесскому доходит до невероятия. Он готов целый день толковать с грязным узденем о дрянной лошади и ржавой винтовке и очень любит посвящать других в таинства азиатских обычаев. С ним бывали разные казусы предивные, только послушайте. Когда новичок покупает оружие или лошадь у его приятеля узденя, он только исподтишка улыбается. О горцах он вот как отзывается: "Хороший народ, только уж такие азиаты! Чеченцы, правда, дрянь, зато уж кабардинцы просто молодцы; ну есть и между шапсугами народ изрядный, только все с кабардинцами им не равняться, ни одеться так не сумеют, ни верхом проехать... хотя и чисто живут, очень чисто!"
Надо иметь предубеждение кавказца, чтобы отыскать что-нибудь чистое в черкесской сакле.
Опыт долгих походов не научил его изобретательности, свойственной вообще армейским офицерам; он франтит своей беспечностью и привычкой переносить неудобства военной жизни, он возит с собой только чайник, и редко на его бивачном огне варятся щи. Он равно в жар и в холод носит под сюртуком ахалук на вате и на голове баранью шапку; у него сильное предубежденье против шинели в пользу бурки; бурка его тога, он в нее драпируется; дождь льет за воротник, ветер ее раздувает - ничего! бурка, прославленная Пушкиным, Марлинским и портретом Ермолова, не сходит с его плеча, он спит на ней и покрывает ею лошадь; он пускается на разные хитрости и пронырства, чтобы достать настоящую андийскую бурку, особенно белую с черной каймой внизу, и тогда уже смотрит на других с некоторым презрением. По его словам, его лошадь скачет удивительно - вдаль! поэтому-то он с вами не захочет скакаться только на пятнадцать верст. Хотя ему порой служба очень тяжела, но он поставил себе за правило хвалить кавказскую жизнь; он говорит кому угодно, что на Кавказе служба очень приятна.
Но годы бегут, кавказцу уже сорок лет, ему хочется домой, и если он не ранен, то поступает иногда таким образом: во время перестрелки кладет голову за камень, а ноги выставляет на пенсион; это выражение там освящено обычаем. Благодетельная пуля попадает в ногу, и он счастлив. Отставка с пенсионом выходит, он покупает тележку, запрягает в нее пару верховых кляч и помаленьку пробирается на родину, однако останавливается всегда на почтовых станциях, чтоб поболтать с проезжающими. Встретив его, вы тотчас отгадаете, что он на стоящий, даже в Воронежской губернии он не снимает кинжала или шашки, как они его ни беспокоят. Станционный смотритель слушает его с уважением, и только тут отставной герой позволяет себе прихвастнуть, выдумать небылицу; на Кавказе он скромен - но ведь кто ж ему в России докажет, что лошадь не может проскакать одним духом двести верст и что никакое ружье не возьмет на четыреста сажен в цель? Но увы, большею частию он слагает свои косточки в земле басурманской. Он женится редко, а если судьба и обременит его супругой, то он старается перейти в гарнизон и кончает дни свои в какой-нибудь крепости, где жена предохраняет его от гибельной для русского человека привычки.
Теперь еще два слова о других кавказцах, ненастоящих. Грузинский кавказец отличается тем от настоящего, что очень любит кахетинское и широкие шелковые шаровары. Статский кавказец редко облачается в азиатский костюм; он кавказец более душою, чем телом: занимается археологическими открытиями, толкует о пользе торговли с горцами, о средствах к их покорению и образованию. Послужив там несколько лет, он обыкновенно возвращается в Россию с чином и красным носом.
http://www.aheku.org/articles/russian/prz/47#get-o_contid_47;index.php;r=opinion&area=pages&objectid=47&a=p&x=A08D2C1D
Mikhail Yuryevich Lermontov about the Caucasus
Caucasian. (Sketch. 1841.)
Firstly, what exactly is a Caucasian and what are Caucasians?
The Caucasian is a semi-Russian, semi-Asiatic being, the inclination to Eastern customs takes him an advantage, but he is ashamed of it among strangers, that is, when visiting from Russia. He is mostly between thirty and forty-five; his face is tanned and slightly pocky; if he is not a staff captain, then the major is right. You find real Caucasians on the Line; over the mountains, in Georgia, they have a different shade; State Caucasians are rare: they are for the most part an awkward imitation, and if you meet the present between them, then only between the regimental medics.
This Caucasian man is amazing, worthy of all respect and participation. Until the age of eighteen, he was brought up in a cadet corps and went out from there an excellent officer; he read the Caucasian Prisoner little by little in the classrooms and ignited his passion for the Caucasus. He, with ten comrades, was sent there to the government account with high hopes and a small suitcase.
While still in Petersburg, he sewed his Akhaluk, pulled out a shaggy cap and a Circassian whip on a driver. Arriving in Stavropol, he paid dearly for the crappy dagger and the first days, until he was tired, he did not take it off day or night. Finally, he came to his regiment, which is located for the winter in some village, then fell in love, as it should, in a Cossack, until, before the expedition; everything is fine! how much poetry! Here we went on an expedition; our young man threw everywhere where only one bullet screamed. He thinks to catch a dozen or two Highlanders with his hands, he dreams of terrible battles, rivers of blood and generals epaulets. In a dream he makes knightly deeds - a dream, nonsense, the enemy cannot be seen, fights are rare, and, to his great sorrow, the mountaineers do not stand bayonets, do not surrender to captivity, carry their bodies away. Meanwhile, the heat is exhausting in the summer, and in the fall slush and cold. Boring Gone five, six years: all the same. He gains experience, it becomes cold brave and laughs at the newcomers, who "put their foreheads unnecessarily.
Meanwhile, although his chest is hung with crosses, and the ranks shall come. He became gloomy and silent; he sits for himself and smokes from a small tube; he also reads Marlinsky freely and says that he is very good; he does not ask for expedition any more: the old wound hurts! The Cossacks do not deceive him; at one time he dreamed of a captive Circassian prisoner, but now he has forgotten this almost impossible dream. But he had a new passion, and then he becomes a real Caucasians.
This passion was born this way: the last time he became friends with a peaceful Circassian, began to go to his village. Alien to the subtleties of secular and urban life, he fell in love with a simple and wild life; not knowing the history of Russia and European politics, he became addicted to the poetic legends of the militant people. He fully understood the manners and customs of the highlanders, recognized them by the names of their heroes, and remembered the genealogies of the main families. He knows which prince is reliable and what a knave; who is with whom in friendship and between whom and who is blood. He lightly marakuet in Tatar; he had a checker, a real gurd, a dagger - an old bazalay, a pistol of a pokubansky finish, an excellent Crimean rifle, which he himself lubricates, a horse - clean shalloh and the whole Circassian costume, which is worn only on important occasions and sewn to him as a gift by some wild princess . His passion for everything Circassian comes to disbelief. He is ready to talk all day with a dirty uzdem about a trashy horse and a rusty rifle and loves to devote others to the mysteries of Asian customs. There have been various predicative incidents with him, just listen. When a novice buys a weapon or a horse from his friend, he only smiles slyly. He speaks about the mountaineers as follows: “Good people, only Asians are like that! Chechens, it’s true, are rubbish, but Kabardians are just great; but there’s a fair amount of people between Shapsugs, only they don’t equal themselves to Kabardians, nor ride ... although they live cleanly, very clean! "
You need to have a Caucasian prejudice to find something clear in the Circassian sakle.
The experience of long trips did not teach him the ingenuity that is typical of army officers in general; he is fraught with his carelessness and habit of carrying the inconveniences of military life, he carries with him only a teapot, and rarely on his campfire do his soup cook. He is equally hot and wearing cold under his coat the Akhaluk on cotton and on the head of a lamb cap; he has a strong prejudice against his overcoat in favor of the burqa; the burka of his toga, he drapes into it; the rain pours over the collar, the wind inflates it - nothing! the burka, glorified by Pushkin, Marlinsky and a portrait of Yermolov, does not leave his shoulder, he sleeps on it and covers the horse with it; He embarks on various tricks and insinuations to get a real Andean burku, especially white with a black border below, and then he already looks at others with some contempt. According to him, his horse galloping surprisingly - away! therefore he does not want to gallop with you only fifteen miles. Although he sometimes och service
Caucasian. (Sketch. 1841.)
Firstly, what exactly is a Caucasian and what are Caucasians?
The Caucasian is a semi-Russian, semi-Asiatic being, the inclination to Eastern customs takes him an advantage, but he is ashamed of it among strangers, that is, when visiting from Russia. He is mostly between thirty and forty-five; his face is tanned and slightly pocky; if he is not a staff captain, then the major is right. You find real Caucasians on the Line; over the mountains, in Georgia, they have a different shade; State Caucasians are rare: they are for the most part an awkward imitation, and if you meet the present between them, then only between the regimental medics.
This Caucasian man is amazing, worthy of all respect and participation. Until the age of eighteen, he was brought up in a cadet corps and went out from there an excellent officer; he read the Caucasian Prisoner little by little in the classrooms and ignited his passion for the Caucasus. He, with ten comrades, was sent there to the government account with high hopes and a small suitcase.
While still in Petersburg, he sewed his Akhaluk, pulled out a shaggy cap and a Circassian whip on a driver. Arriving in Stavropol, he paid dearly for the crappy dagger and the first days, until he was tired, he did not take it off day or night. Finally, he came to his regiment, which is located for the winter in some village, then fell in love, as it should, in a Cossack, until, before the expedition; everything is fine! how much poetry! Here we went on an expedition; our young man threw everywhere where only one bullet screamed. He thinks to catch a dozen or two Highlanders with his hands, he dreams of terrible battles, rivers of blood and generals epaulets. In a dream he makes knightly deeds - a dream, nonsense, the enemy cannot be seen, fights are rare, and, to his great sorrow, the mountaineers do not stand bayonets, do not surrender to captivity, carry their bodies away. Meanwhile, the heat is exhausting in the summer, and in the fall slush and cold. Boring Gone five, six years: all the same. He gains experience, it becomes cold brave and laughs at the newcomers, who "put their foreheads unnecessarily.
Meanwhile, although his chest is hung with crosses, and the ranks shall come. He became gloomy and silent; he sits for himself and smokes from a small tube; he also reads Marlinsky freely and says that he is very good; he does not ask for expedition any more: the old wound hurts! The Cossacks do not deceive him; at one time he dreamed of a captive Circassian prisoner, but now he has forgotten this almost impossible dream. But he had a new passion, and then he becomes a real Caucasians.
This passion was born this way: the last time he became friends with a peaceful Circassian, began to go to his village. Alien to the subtleties of secular and urban life, he fell in love with a simple and wild life; not knowing the history of Russia and European politics, he became addicted to the poetic legends of the militant people. He fully understood the manners and customs of the highlanders, recognized them by the names of their heroes, and remembered the genealogies of the main families. He knows which prince is reliable and what a knave; who is with whom in friendship and between whom and who is blood. He lightly marakuet in Tatar; he had a checker, a real gurd, a dagger - an old bazalay, a pistol of a pokubansky finish, an excellent Crimean rifle, which he himself lubricates, a horse - clean shalloh and the whole Circassian costume, which is worn only on important occasions and sewn to him as a gift by some wild princess . His passion for everything Circassian comes to disbelief. He is ready to talk all day with a dirty uzdem about a trashy horse and a rusty rifle and loves to devote others to the mysteries of Asian customs. There have been various predicative incidents with him, just listen. When a novice buys a weapon or a horse from his friend, he only smiles slyly. He speaks about the mountaineers as follows: “Good people, only Asians are like that! Chechens, it’s true, are rubbish, but Kabardians are just great; but there’s a fair amount of people between Shapsugs, only they don’t equal themselves to Kabardians, nor ride ... although they live cleanly, very clean! "
You need to have a Caucasian prejudice to find something clear in the Circassian sakle.
The experience of long trips did not teach him the ingenuity that is typical of army officers in general; he is fraught with his carelessness and habit of carrying the inconveniences of military life, he carries with him only a teapot, and rarely on his campfire do his soup cook. He is equally hot and wearing cold under his coat the Akhaluk on cotton and on the head of a lamb cap; he has a strong prejudice against his overcoat in favor of the burqa; the burka of his toga, he drapes into it; the rain pours over the collar, the wind inflates it - nothing! the burka, glorified by Pushkin, Marlinsky and a portrait of Yermolov, does not leave his shoulder, he sleeps on it and covers the horse with it; He embarks on various tricks and insinuations to get a real Andean burku, especially white with a black border below, and then he already looks at others with some contempt. According to him, his horse galloping surprisingly - away! therefore he does not want to gallop with you only fifteen miles. Although he sometimes och service
У записи 2 лайков,
0 репостов.
0 репостов.
Эту запись оставил(а) на своей стене Мухамед Буздов
