В переулках маячит красный мак заката, и шумят последними машинами дороги, которые устало огибает уходящая толпа. Опустели темнотою окна и шумят, шумят занавесками в такт проносящихся мимо машин открытые улице комнаты. Шумит бессменно ветер, подхватывая что-то и неся какое-то время на руках, надоедает, бросает лежать на асфальте. Мимо людей и мимо окон. Белым пунктиром уходят в крыши горизонта пустые дороги, пустые, пустые. Несет свой летний шум проснувшееся щебетанье птиц и вскоре вместе с ветром мимо окон и людей. Мимо меня до самого мака заката. Шумит и маячит. Пустое.
Как непонятен, неразборчив временами гул ускользающего времени. То ли я стал хуже слышать, то ли оно все быстрее двигает стрелки часов. А в цифрах ушедших давным-давно дат нахожу я бессмертие времени. Спасаюсь давно забытым прошлым, даже не своим, всеобщим. Спасаюсь в давно прошедшем настоящем, а настоящее, как та секунда, во время которой я успею произнести это слово, к моей старости станет таким же настоящим прошлым. Прошедшим настоящим. Время бесконечно циклично. Это начинаешь понимать все больше углубляясь в историю. Чем больше узнаешь о прошлом, тем более настоящим становится настоящее. Набирает вес в готовности стать новой историей.
На темном покрывале ночи горит луна, а вместе с ней и фонари о чем-то горят. О чем-то шепотом светят квадраты квартир, и шумит поездами далекое недостижимое. Всегда далекое недостижимо, тогда как достижимое всегда незамечено и всегда на расстоянии открытых глаз.
Я давно не писал. Я совсем разучился писать и разучился говорить. А раньше я наивно полагал, что что-то одно непременно останется, как компенсация второго. Но нет. Мы склонны ошибаться. И смотря назад, нельзя не заметить, что ошибки наши - самое лучшее из всего, что случается с нами. Ничто не приносит столь щедрых плодов. Теперь я знаю, что в один прекрасный день я смогу лишь видеть и дышать. И буду, как был Бунин - счастлив этим.
Как непонятен, неразборчив временами гул ускользающего времени. То ли я стал хуже слышать, то ли оно все быстрее двигает стрелки часов. А в цифрах ушедших давным-давно дат нахожу я бессмертие времени. Спасаюсь давно забытым прошлым, даже не своим, всеобщим. Спасаюсь в давно прошедшем настоящем, а настоящее, как та секунда, во время которой я успею произнести это слово, к моей старости станет таким же настоящим прошлым. Прошедшим настоящим. Время бесконечно циклично. Это начинаешь понимать все больше углубляясь в историю. Чем больше узнаешь о прошлом, тем более настоящим становится настоящее. Набирает вес в готовности стать новой историей.
На темном покрывале ночи горит луна, а вместе с ней и фонари о чем-то горят. О чем-то шепотом светят квадраты квартир, и шумит поездами далекое недостижимое. Всегда далекое недостижимо, тогда как достижимое всегда незамечено и всегда на расстоянии открытых глаз.
Я давно не писал. Я совсем разучился писать и разучился говорить. А раньше я наивно полагал, что что-то одно непременно останется, как компенсация второго. Но нет. Мы склонны ошибаться. И смотря назад, нельзя не заметить, что ошибки наши - самое лучшее из всего, что случается с нами. Ничто не приносит столь щедрых плодов. Теперь я знаю, что в один прекрасный день я смогу лишь видеть и дышать. И буду, как был Бунин - счастлив этим.
A red sunset poppy looms in the alleys, and the last cars of the road rustle around the weary crowd. The windows were darkened and rustled, rustled by curtains to the beat of cars passing by open street rooms. The wind is constantly making noise, picking up something and carrying it for some time in its arms, annoying, throwing it to rest on the asphalt. Past people and past the windows. White dashed lines empty into the roofs of the horizon, empty, empty. The waking chirping of birds carries its summer noise and soon with the wind past the windows and people. Past me until sunset poppy. Noisy and looming. It’s empty.
It is incomprehensible, at times illegible the hum of elusive time. Either I began to hear worse, or it moves the clock hands faster and faster. And in the numbers of dates that have gone a long time ago, I find the immortality of time. I am saved by a long forgotten past, not even my own, universal. I am saved in a long past present, and the present, like that second during which I will have time to utter this word, will become the same present past to my old age. Past present. Time is endlessly cyclical. You begin to understand this more and more going deeper into history. The more you learn about the past, the more the present becomes. Gaining weight in readiness to become a new story.
On the dark bedspread of the night the moon burns, and with it the lanterns burn for something. Squares of apartments shine about something in a whisper, and the distant, unattainable noise of trains makes noise. Always far is unattainable, while achievable is always unnoticed and always at a distance of open eyes.
I haven’t written for a long time. I completely forgot how to write and forgot how to speak. And before, I naively believed that one thing would certainly remain, as a compensation for the second. But no. We tend to make mistakes. And looking back, it is impossible not to notice that our mistakes are the best of everything that happens to us. Nothing brings so generous results. Now I know that one day I can only see and breathe. And I will, as Bunin was, happy with it.
It is incomprehensible, at times illegible the hum of elusive time. Either I began to hear worse, or it moves the clock hands faster and faster. And in the numbers of dates that have gone a long time ago, I find the immortality of time. I am saved by a long forgotten past, not even my own, universal. I am saved in a long past present, and the present, like that second during which I will have time to utter this word, will become the same present past to my old age. Past present. Time is endlessly cyclical. You begin to understand this more and more going deeper into history. The more you learn about the past, the more the present becomes. Gaining weight in readiness to become a new story.
On the dark bedspread of the night the moon burns, and with it the lanterns burn for something. Squares of apartments shine about something in a whisper, and the distant, unattainable noise of trains makes noise. Always far is unattainable, while achievable is always unnoticed and always at a distance of open eyes.
I haven’t written for a long time. I completely forgot how to write and forgot how to speak. And before, I naively believed that one thing would certainly remain, as a compensation for the second. But no. We tend to make mistakes. And looking back, it is impossible not to notice that our mistakes are the best of everything that happens to us. Nothing brings so generous results. Now I know that one day I can only see and breathe. And I will, as Bunin was, happy with it.
У записи 2 лайков,
0 репостов.
0 репостов.
Эту запись оставил(а) на своей стене Святослав Сирота
