"Мы решили ехать на Байкал. Но как? Поезда отменены, ибо дорога занята военными эшелонами. Хотели на извозчике - просит пятьдесят рублей и может подать только часам к двенадцати дня - поздно... Автомобиль не везет - грязно. Моторная лодка говорит, что ей ходу вверх по Ангаре часов восемь... Итак, дело почти гибло... Но нам страшно хотелось попасть на Байкал, а потому мы все же поехали на вокзал. Приехали, и все устроилось как нельзя лучше. Узнали, что через час на Байкал отходит пустой состав товарного поезда. Мы к начальнику станции, к коменданту... разрешили. Выбрали мы себе чистый вагон, попросили его вымести, поставили два пустых ящика, положили на них два овчинных кондукторских тулупа и [7] открыли с обеих сторон пролеты. Поезд тронулся. Погода была изумительно хорошая. Дорога до самого Байкала идет все время по горному берегу то сливающейся в одно русло, то дробящейся на отдельные рукава и усыпанной луговыми и лесными островами Ангары. Краски не поддаются никакому описанию: светло-зеленые лиственницы (их тут очень много) и темно-зеленые сосны; сильно желтеющие уже небольшие, горные, очень грациозные березы, изжелта-красные осины и еще какой-то здешний красно-малиновый кустарник. Воды Ангары, то темно-синие, то бледно-зеленые, настолько прозрачны, что на глубоком дне с движущегося поезда порою виден каждый маленький камешек. Ехали мы часа два с половиною и стали подъезжать к самому Байкалу. Уже издали потянуло какою-то особенною, морскою, бодрящею свежестью. Вода в Ангаре посинела и потемнела; прибрежные ангарские горы стали расступаться, и вдруг прямо на нас глянул громадный темно-синий Байкал со снеговою горною цепью на противоположном берегу.
Приехав на станцию Байкал, мы стали подыматься по лестнице на гору к прибрежному маяку. Поднялись мы на тысячу ступеней, перешли затем на ту гору, под которой Байкал переливается в Ангару, и долго смотрели во все стороны. Направо море (в одном направлении берега не видно) и снежные горы; налево - прекрасная речная долина, стесненная живописными лесистыми холмами. Над головой бесконечное синее небо, а под ногами у зеленого ската, на маленьком желто-сизом треугольнике земли какой-то игрушечный вокзал, с игрушечными вагонами и заводными людьми и собаками.
Спустившись вниз, мы сели на небольшой, но крепкий и сильный пароход и поехали наискось в селение Листвяничное. Причалив к берегу, пошли вдоль по Байкалу и расположились на скалистом выступе прямо над байкальскими водами и прямо против снежных гор. Байкал шумел своим вечерним приливом, как море. Краски на вершинах все время незаметно, но бесконечно менялись. Сначала горы были бледно-желтые и желто-оранжевые, затем они начали нежно краснеть, и над ними, как раскаленные мечи, вспыхнули в небе багровые полосы. Через несколько времени, тут и там, на горы стали ложиться синие и лиловые тени. Наконец, все умерло в лилово-черном сумраке. Сразу стало совсем холодно и жутко. В семь [8] часов вечера мы возвращались на ст. Байкал уже по совсем черным водам. Теплый день казался словно не бывшим. Руки в теплой перчатке из козьего пуха невольно прятались в карман, и ноги в шерстяных носках сами плясали по палубе быстрого пароходика. Тем же путем, но уже в неосвещенном вагоне четвертого класса, прицепленном к товарному поезду, возвращались мы в Иркутск. В усталой от многих впечатлений длинного дня голове, под стук колес, смугло проносились странные думы и образы. Грезилась та бесконечная Сибирь за вагонными окнами, в которую мы ехали из Москвы целых десять дней; вместе с гомоном поезда все еще слышался прибой «священного» Байкала. В углу две чиновничьи кокарды поносили Вильгельма за то, что он обещал немцам с честью вложить свой меч в ножны, и в памяти пылали солнечные над снежными вершинами мечи. Казалось, что Кант был глубоко не прав. Живи он не в Кенигсберге, а в Сибири, он наверное понял бы, что пространство вовсе не феноменально, а насквозь онтологично. На Байкале он, вероятно, написал бы не трансцендентальную эстетику, а метафизику пространства. Эта метафизика могла бы стать для немцев ключом к пониманию России. Безумно мечтать о победе над страной, в которой есть Сибирь и Байкал..."
Ф.А. Степун. Из писем прапорщика-артилериста.
Приехав на станцию Байкал, мы стали подыматься по лестнице на гору к прибрежному маяку. Поднялись мы на тысячу ступеней, перешли затем на ту гору, под которой Байкал переливается в Ангару, и долго смотрели во все стороны. Направо море (в одном направлении берега не видно) и снежные горы; налево - прекрасная речная долина, стесненная живописными лесистыми холмами. Над головой бесконечное синее небо, а под ногами у зеленого ската, на маленьком желто-сизом треугольнике земли какой-то игрушечный вокзал, с игрушечными вагонами и заводными людьми и собаками.
Спустившись вниз, мы сели на небольшой, но крепкий и сильный пароход и поехали наискось в селение Листвяничное. Причалив к берегу, пошли вдоль по Байкалу и расположились на скалистом выступе прямо над байкальскими водами и прямо против снежных гор. Байкал шумел своим вечерним приливом, как море. Краски на вершинах все время незаметно, но бесконечно менялись. Сначала горы были бледно-желтые и желто-оранжевые, затем они начали нежно краснеть, и над ними, как раскаленные мечи, вспыхнули в небе багровые полосы. Через несколько времени, тут и там, на горы стали ложиться синие и лиловые тени. Наконец, все умерло в лилово-черном сумраке. Сразу стало совсем холодно и жутко. В семь [8] часов вечера мы возвращались на ст. Байкал уже по совсем черным водам. Теплый день казался словно не бывшим. Руки в теплой перчатке из козьего пуха невольно прятались в карман, и ноги в шерстяных носках сами плясали по палубе быстрого пароходика. Тем же путем, но уже в неосвещенном вагоне четвертого класса, прицепленном к товарному поезду, возвращались мы в Иркутск. В усталой от многих впечатлений длинного дня голове, под стук колес, смугло проносились странные думы и образы. Грезилась та бесконечная Сибирь за вагонными окнами, в которую мы ехали из Москвы целых десять дней; вместе с гомоном поезда все еще слышался прибой «священного» Байкала. В углу две чиновничьи кокарды поносили Вильгельма за то, что он обещал немцам с честью вложить свой меч в ножны, и в памяти пылали солнечные над снежными вершинами мечи. Казалось, что Кант был глубоко не прав. Живи он не в Кенигсберге, а в Сибири, он наверное понял бы, что пространство вовсе не феноменально, а насквозь онтологично. На Байкале он, вероятно, написал бы не трансцендентальную эстетику, а метафизику пространства. Эта метафизика могла бы стать для немцев ключом к пониманию России. Безумно мечтать о победе над страной, в которой есть Сибирь и Байкал..."
Ф.А. Степун. Из писем прапорщика-артилериста.
“We decided to go to Lake Baikal. But how? Trains are canceled, because the road is occupied by military trains. They wanted to be on a cab — asks for fifty rubles and can move only by twelve o'clock — it's late ... she walked up the Angara for eight hours ... So, it almost died ... But we really wanted to go to Lake Baikal, so we still went to the station. We arrived, and everything worked out perfectly. We learned that in an hour Baikal departs the empty composition of a freight train. We are at the head of the station, at the commandant ... again We decided to choose a clean wagon for ourselves, asked to sweep it out, put two empty boxes, put two sheepskin conductor sheepskin coats on them, and [7] opened the spans on both sides. The train started moving. the mountain shore is now merging into one channel, then crushing into separate branches and covered with meadow and forest islands of the Angaras.The paints defy any description: light green larches (there are a lot of them here) and dark green pines; the already very small, mountainous, very graceful birches, red yellow aspens and some other red-raspberry shrub. The waters of the Angara, sometimes dark blue, then pale green, are so transparent that every small pebble is sometimes visible on a deep bottom from a moving train. We drove about two and a half hours and began to drive up to Baikal itself. Already from a distance pulled some kind of special, sea, invigorating freshness. The water in the Angara turned blue and darkened; The coastal mountains of Angara began to part, and suddenly a huge dark blue Baikal with a snow mountain chain on the opposite shore looked at us.
Arriving at the station Baikal, we began to climb the stairs to the mountain to the coastal lighthouse. We climbed a thousand steps, then went on to that mountain, under which Baikal is poured into the Angara, and for a long time looked in all directions. To the right the sea (in one direction the coast is not visible) and the snowy mountains; to the left is a beautiful river valley, cramped by picturesque wooded hills. Above the head is an endless blue sky, and under the feet of a green stingray, on a small yellow-gray triangle of the earth is some kind of a toy train station, with toy carriages and clockwork people and dogs.
Going down, we boarded a small, but strong and strong steamer and drove obliquely to the village of Listvyanichnoe. Having moored to the coast, we went along the Baikal and settled down on a rocky ledge directly above the Baikal waters and directly against the snowy mountains. Baikal roared with its evening tide, like the sea. The colors on the tops all the time imperceptibly, but infinitely changed. At first, the mountains were pale yellow and yellow-orange, then they began to blush gently, and red stripes flashed in the sky above them like red-hot swords. After some time, here and there, blue and purple shadows began to lie on the mountains. Finally, everything died in a lilac-black twilight. Immediately it became quite cold and terrible. At seven [8] in the evening we returned to the station. Baikal is already quite black waters. The warm day seemed not to be the former. Hands in a warm goat down glove involuntarily hid in a pocket, and feet in woolen socks themselves danced on the deck of a fast steamer. In the same way, but already in an unlit fourth-class carriage attached to a freight train, we returned to Irkutsk. In the head, tired of many impressions of a long day, strange thoughts and images flowed darkly under the sound of wheels. That infinite Siberia beyond the carriage windows, into which we drove from Moscow for ten whole days, dreamed; along with the hubbub of the train, the surf of the “sacred” Baikal was still heard. In the corner, two bureaucratic cockades insulted Wilhelm for what he promised the Germans to put their sword into the sheath with honor, and the swords that were sunny above the snowy peaks glowed in memory. It seemed that Kant was deeply wrong. If he did not live in Koenigsberg, but in Siberia, he probably would have understood that space is not at all phenomenal, but completely ontological. On Baikal, he probably would have written not the transcendental aesthetics, but the metaphysics of space. This metaphysics could be the key to understanding Russia for the Germans. It is crazy to dream of victory over a country in which Siberia and Baikal exist ... "
F. Stepun From the letters of ensign-artilleryman.
Arriving at the station Baikal, we began to climb the stairs to the mountain to the coastal lighthouse. We climbed a thousand steps, then went on to that mountain, under which Baikal is poured into the Angara, and for a long time looked in all directions. To the right the sea (in one direction the coast is not visible) and the snowy mountains; to the left is a beautiful river valley, cramped by picturesque wooded hills. Above the head is an endless blue sky, and under the feet of a green stingray, on a small yellow-gray triangle of the earth is some kind of a toy train station, with toy carriages and clockwork people and dogs.
Going down, we boarded a small, but strong and strong steamer and drove obliquely to the village of Listvyanichnoe. Having moored to the coast, we went along the Baikal and settled down on a rocky ledge directly above the Baikal waters and directly against the snowy mountains. Baikal roared with its evening tide, like the sea. The colors on the tops all the time imperceptibly, but infinitely changed. At first, the mountains were pale yellow and yellow-orange, then they began to blush gently, and red stripes flashed in the sky above them like red-hot swords. After some time, here and there, blue and purple shadows began to lie on the mountains. Finally, everything died in a lilac-black twilight. Immediately it became quite cold and terrible. At seven [8] in the evening we returned to the station. Baikal is already quite black waters. The warm day seemed not to be the former. Hands in a warm goat down glove involuntarily hid in a pocket, and feet in woolen socks themselves danced on the deck of a fast steamer. In the same way, but already in an unlit fourth-class carriage attached to a freight train, we returned to Irkutsk. In the head, tired of many impressions of a long day, strange thoughts and images flowed darkly under the sound of wheels. That infinite Siberia beyond the carriage windows, into which we drove from Moscow for ten whole days, dreamed; along with the hubbub of the train, the surf of the “sacred” Baikal was still heard. In the corner, two bureaucratic cockades insulted Wilhelm for what he promised the Germans to put their sword into the sheath with honor, and the swords that were sunny above the snowy peaks glowed in memory. It seemed that Kant was deeply wrong. If he did not live in Koenigsberg, but in Siberia, he probably would have understood that space is not at all phenomenal, but completely ontological. On Baikal, he probably would have written not the transcendental aesthetics, but the metaphysics of space. This metaphysics could be the key to understanding Russia for the Germans. It is crazy to dream of victory over a country in which Siberia and Baikal exist ... "
F. Stepun From the letters of ensign-artilleryman.
У записи 12 лайков,
1 репостов,
381 просмотров.
1 репостов,
381 просмотров.
Эту запись оставил(а) на своей стене Василий Григорьев
