Наверное, у многих из нас есть такой дом, дом детства, который часто снится нам по ночам, и сны эти то радостные, то грустные, но просыпаясь, мы едва можем удержаться от слез, вспоминая, что дома этого больше нет, и некуда возвращаться.
Мой дом стоит среди заснеженных сосен и елей, и окна его светятся в зимней холодной темноте теплым и уютным красновато-желтым светом. У него темно-зеленые бревенчатые стены и белые резные наличники, а кухонная пристройка – из желтого кирпича, конечно, того самого, которым была вымощена дорога в Изумрудный город. И в памяти моей так будет всегда, как бы там ни было на самом деле.
Это дом, где жили журналисты и писатели, скульпторы и кинорежиссеры. Со своими причудами, непростыми характерами, но яркие, интересные, талантливые и по-настоящему живые. Они дружили и ссорились, ругались на общей кухне из-за продуктов и мирились за общим праздничным столом в гостиной. Вместе гуляли по вечерам, лепили снеговиков и взрывали петарды.
У каждого была своя любимая комната, мы, например, облюбовали № 2, окнами в лес, и прямо под окном у нас росли береза и елка. Кому-то больше нравилось на втором этаже, куда надо было забираться по очень крутой и скрипучей лестнице. В детстве я любила кататься с нее как с горки.
У меня было счастливое детство, потому что в нем было Репино. Игры с друзьями, горки, финские сани и лыжи, снежные крепости и домики-пещеры, выкопанные в сугробах. Мы забирались внутрь и зажигали свечку. Сразу становилось тепло и уютно, и мы долго просиживали в них, рассказывая друг другу разные истории.
У меня была счастливая юность, потому что в ней тоже было Репино. Дальние прогулки в лес или по берегу залива, костры на снегу, долгие задушевные беседы под коньячок с консервированными ананасами. Даже в -25° нам не было холодно.
Я не возвращалась туда около 10 лет. Дом был отобран у журналистов дачным трестом, долго стоял заброшенный, постепенно разрушался, потом его подожгли, но, кажется, большая часть его уцелела. Я просто не могла видеть, как гибнет дом моего детства.
Он снился мне всю эту неделю, и я поняла, что нужно съездить. И все оказалось не так уж страшно, на самом деле. Дом кем-то куплен, восстановлен, немного перестроен, но в целом прежний облик узнается. Хотя, конечно, обшит этим безобразным сайдингом, да еще мерзкого тускло-голубого цвета, вместо родных темно-зеленых бревен. Но… жизнь продолжается. И, может быть, в этом доме будут расти новые дети, и они будут играть в новые игры и строить свои снежные домики. Только вот будут ли они любить эти заснеженные ели и сосны, эти холмы и ручьи, этот берег залива так, как любила их я?
На обратном пути включила радио, и тут, неожиданно, словно в ответ на мои мысли, Окуджава: «Былое нельзя воротить и печалиться не о чем». Да, конечно. Не о чем. А все-таки жаль…
Мой дом стоит среди заснеженных сосен и елей, и окна его светятся в зимней холодной темноте теплым и уютным красновато-желтым светом. У него темно-зеленые бревенчатые стены и белые резные наличники, а кухонная пристройка – из желтого кирпича, конечно, того самого, которым была вымощена дорога в Изумрудный город. И в памяти моей так будет всегда, как бы там ни было на самом деле.
Это дом, где жили журналисты и писатели, скульпторы и кинорежиссеры. Со своими причудами, непростыми характерами, но яркие, интересные, талантливые и по-настоящему живые. Они дружили и ссорились, ругались на общей кухне из-за продуктов и мирились за общим праздничным столом в гостиной. Вместе гуляли по вечерам, лепили снеговиков и взрывали петарды.
У каждого была своя любимая комната, мы, например, облюбовали № 2, окнами в лес, и прямо под окном у нас росли береза и елка. Кому-то больше нравилось на втором этаже, куда надо было забираться по очень крутой и скрипучей лестнице. В детстве я любила кататься с нее как с горки.
У меня было счастливое детство, потому что в нем было Репино. Игры с друзьями, горки, финские сани и лыжи, снежные крепости и домики-пещеры, выкопанные в сугробах. Мы забирались внутрь и зажигали свечку. Сразу становилось тепло и уютно, и мы долго просиживали в них, рассказывая друг другу разные истории.
У меня была счастливая юность, потому что в ней тоже было Репино. Дальние прогулки в лес или по берегу залива, костры на снегу, долгие задушевные беседы под коньячок с консервированными ананасами. Даже в -25° нам не было холодно.
Я не возвращалась туда около 10 лет. Дом был отобран у журналистов дачным трестом, долго стоял заброшенный, постепенно разрушался, потом его подожгли, но, кажется, большая часть его уцелела. Я просто не могла видеть, как гибнет дом моего детства.
Он снился мне всю эту неделю, и я поняла, что нужно съездить. И все оказалось не так уж страшно, на самом деле. Дом кем-то куплен, восстановлен, немного перестроен, но в целом прежний облик узнается. Хотя, конечно, обшит этим безобразным сайдингом, да еще мерзкого тускло-голубого цвета, вместо родных темно-зеленых бревен. Но… жизнь продолжается. И, может быть, в этом доме будут расти новые дети, и они будут играть в новые игры и строить свои снежные домики. Только вот будут ли они любить эти заснеженные ели и сосны, эти холмы и ручьи, этот берег залива так, как любила их я?
На обратном пути включила радио, и тут, неожиданно, словно в ответ на мои мысли, Окуджава: «Былое нельзя воротить и печалиться не о чем». Да, конечно. Не о чем. А все-таки жаль…
Probably, many of us have such a house, a childhood house, which we often dream at night, and these dreams are either joyful or sad, but when we wake up, we can hardly resist the tears, remembering that this is no longer at home and nowhere to return .
My house is surrounded by snowy pines and firs, and its windows glow in the winter cold darkness with a warm and cozy reddish-yellow light. It has dark green log walls and white carved platbands, and the kitchen extension is made of yellow brick, of course, the very one with which the road to the Emerald City was paved. And in my memory it will always be so, however it may be.
This is the house where journalists and writers, sculptors and filmmakers lived. With its quirks, complicated characters, but bright, interesting, talented and truly alive. They were friends and quarreled, cursed in a common kitchen over groceries and put up at a common holiday table in the living room. They walked together in the evenings, sculpted snowmen and exploded firecrackers.
Each had their own favorite room, for example, we chose No. 2, with windows to the forest, and right under the window we had a birch and a Christmas tree. Someone liked the second floor, where they had to climb a very steep and creaky stairs. As a child, I loved to ride with her like a slide.
I had a happy childhood, because it was Repino. Games with friends, slides, Finnish sleds and skis, snow fortresses and cave houses excavated in snowdrifts. We climbed in and lit a candle. It immediately became warm and comfortable, and for a long time we sat in them, telling each other different stories.
I had a happy youth, because Repino was also in it. Long walks into the forest or along the shore of the bay, bonfires in the snow, long intimate conversations with cognac with canned pineapples. Even at -25 ° we were not cold.
I have not returned there for about 10 years. The house was taken from journalists by a summer residence trust, stood abandoned for a long time, gradually collapsed, then it was set on fire, but it seems that most of it survived. I just could not see how the house of my childhood was dying.
I dreamed about it all this week, and I realized that I needed to go. And it turned out not so scary, in fact. The house was bought, restored, rebuilt by someone, but in general, the old look is recognized. Although, of course, sheathed with this ugly siding, and even a nasty dull blue color, instead of the native dark green logs. But life goes on. And maybe new children will grow in this house, and they will play new games and build their snow houses. But will they love these snowy firs and pines, these hills and streams, this coast of the bay, as I loved them?
On the way back, I turned on the radio, and here, unexpectedly, as if in response to my thoughts, Okudzhava: “The past cannot be turned back and there is nothing to grieve about. Oh sure. About nothing. But sorry ...
My house is surrounded by snowy pines and firs, and its windows glow in the winter cold darkness with a warm and cozy reddish-yellow light. It has dark green log walls and white carved platbands, and the kitchen extension is made of yellow brick, of course, the very one with which the road to the Emerald City was paved. And in my memory it will always be so, however it may be.
This is the house where journalists and writers, sculptors and filmmakers lived. With its quirks, complicated characters, but bright, interesting, talented and truly alive. They were friends and quarreled, cursed in a common kitchen over groceries and put up at a common holiday table in the living room. They walked together in the evenings, sculpted snowmen and exploded firecrackers.
Each had their own favorite room, for example, we chose No. 2, with windows to the forest, and right under the window we had a birch and a Christmas tree. Someone liked the second floor, where they had to climb a very steep and creaky stairs. As a child, I loved to ride with her like a slide.
I had a happy childhood, because it was Repino. Games with friends, slides, Finnish sleds and skis, snow fortresses and cave houses excavated in snowdrifts. We climbed in and lit a candle. It immediately became warm and comfortable, and for a long time we sat in them, telling each other different stories.
I had a happy youth, because Repino was also in it. Long walks into the forest or along the shore of the bay, bonfires in the snow, long intimate conversations with cognac with canned pineapples. Even at -25 ° we were not cold.
I have not returned there for about 10 years. The house was taken from journalists by a summer residence trust, stood abandoned for a long time, gradually collapsed, then it was set on fire, but it seems that most of it survived. I just could not see how the house of my childhood was dying.
I dreamed about it all this week, and I realized that I needed to go. And it turned out not so scary, in fact. The house was bought, restored, rebuilt by someone, but in general, the old look is recognized. Although, of course, sheathed with this ugly siding, and even a nasty dull blue color, instead of the native dark green logs. But life goes on. And maybe new children will grow in this house, and they will play new games and build their snow houses. But will they love these snowy firs and pines, these hills and streams, this coast of the bay, as I loved them?
On the way back, I turned on the radio, and here, unexpectedly, as if in response to my thoughts, Okudzhava: “The past cannot be turned back and there is nothing to grieve about. Oh sure. About nothing. But sorry ...
У записи 9 лайков,
0 репостов,
409 просмотров.
0 репостов,
409 просмотров.
Эту запись оставил(а) на своей стене Мария Андрианова
