Бог Мелочей (Арундати Рой) - Заметки на полях 4
В те ранние, смутные годы, когда память только зарождалась, когда жизнь состояла из одних Начал без всяких Концов, когда Все было Навсегда, Я означало для Эстаппена и Рахели их обоих в единстве, Мы или Нас – в раздельности. Словно они принадлежали к редкой разновидности сиамских близнецов, у которых слиты воедино не тела, а души
А еще они были уверены, что если бы их сбила машина на «зебре» для пешеходов, Государство оплатило бы похороны. Они определенно полагали, что для этого-то «зебры» и существуют. Для бесплатных похорон.
В стране, где она родилась, вечно зажатой между проклятьем войны и ужасом мира, Худшее случалось постоянно...
Старые страхи перед революцией и марксистско-ленинской угрозой вернулись в облике новых телевизионных тревог из-за растущего числа отчаявшихся и обездоленных людей. В этнических чистках, голоде и геноциде она видела прямую угрозу своей мебели…
На руке у Рахели были игрушечные часики с нарисованными стрелками. Без десяти два. Одним из ее желаний было иметь часы, на которых она могла бы ставить время по своему усмотрению (ведь для этого, считала она, Время главным образом и существует)
Амму сказала, что человек – это привыкающее животное и что просто невероятно, к чему он ухитряется приспособиться.
Чакко заявил близнецам, что, как ни тяжело в этом признаваться, все они сплошь англофилы. Англофильская порода. Люди, уведенные в ложном направлении, увязшие вне собственной истории и не способные вернуться назад по своим же следам, потому что следы эти стерты. Он сказал, что история похожа на старый дом среди ночи. В котором зажжены все огни. В котором тихо шепчутся предки. – Чтобы понять историю, – сказал Чакко, – мы должны войти внутрь и при слушаться к тому, что они говорят. Взглянуть на книги и на развешанные по стенам картины. Вдохнуть запахи…
– Но войти туда мы не можем, – объяснял Чакко, – потому что дверь заперта. А когда мы заглядываем снаружи в окна, мы видим только тени. А когда мы прислушиваемся, до нас доносится только шепот. И понять, о чем они шепчут, мы не можем, потому что разум наш захлестнула война. Война, которую мы выиграли и проиграли. Самая скверная из войн. Война, которая берет в плен мечты и перекраивает их. Война, которая заставила нас восхищаться нашими поработителями и презирать себя…
– Мы Бывшие Военнопленные, – сказал Чакко. – Нам внушили чужие мечты. Мы не помним родства. Мы плывем без якоря по бурному морю. Ни одна гавань нас не принимает. Нашим печалям вечно не хватает глубины. Нашим радостям – высоты. Нашим мечтам – размаха. Нашим жизням – весомости. Чтобы иметь какой-либо смысл…
В структуре сознания, как утверждали сторонники этой довольно примитивной теории, марксизм просто занял место христианства. Если Бога заменить Марксом, сатану – буржуазией, рай – бесклассовым обществом, церковь – партией, то цель и характер путешествия останутся прежними. Гонка с препятствиями, в конце которой обещан приз.
В одном из бессознательных проявлений демократии, внушенной телевидением, служанка и госпожа слепо тянулись за орехами в общую для обеих миску. Кочу Мария кидала их себе в рот. Крошка-кочамма – деликатно клала.
Она предпочитала думать, что идет исключительно ради детей. В уме она аккуратно, деловито вела учет по двум позициям: «Что я сделала для ближних» и «Чего ближние не сделали для меня»
Чакко много раз говорил: если уж умирать, то от обжорства. Маммачи считала, что это верный признак загнанного внутрь неблагополучия…
Зал Прибытия превратился в пресс любви и нетерпения…
Он всего-навсего пытался заслужить внимание, которое уже привлек…
Инстинктивно подыгрывает им в их детском заговоре, боясь разрушить его взрослой беспечностью. Или слащавостью. Ведь ничего не стоит погубить игру. Порвать ниточку мысли. Разбить фрагмент сновидения, бережно носимый повсюду, как фарфоровая вещица…
Не поцелуй, а чистое стекло. Не отуманенное страстью и желанием, что, как пара псов, крепко спят в детях, покуда они не вырастут. Этот поцелуй не требовал ответного поцелуя.
В Айеменеме актеры танцевали, чтобы смыть унижение, которому они подверглись в Сердце Тьмы. Унижение усеченных представлений у бассейна, даваемых туристам ради пропитания.
Секрет Великих Историй заключается в отсутствии секретов. Тем и замечательны Великие Истории, что ты их уже слышал и хочешь услышать опять.
Ты знаешь, чем все кончится, и все же слушаешь так, словно не знаешь. Подобно тому, как, зная, что когда-нибудь умрешь, ты живешь так, словно не знаешь.
«Он ищет зверя, который в нем живет», Ищет человека, который в нем живет, – вот что, возможно, он имел в виду, потому что ни одному зверю не сравниться с человеком в многообразном, бесконечно богатом на выдумки искусстве ненависти...
Товарищ Пиллей говорил «надо полагать», чтобы превращать вопросы в утверждения. Он не любил задавать вопросов, если только они не носили личного характера. Вопрос – это жалкая демонстрация незнания.
– только тогда товарищ Пиллей понял, что в действительности ему нужна была не победа, а война как процесс. Война могла стать жеребцом, на котором он проехал бы добрую часть пути, если не весь путь, в законодательное собрание; победа же, по существу, оставляла его в прежнем положении…
Не только он виновен в том, что в обществе, где он живет, смерть человека сплошь и рядом приносит бо́льшую выгоду, чем могла принести вся его жизнь…
Вот оно еще раз. Еще одна самоотравившаяся религия. Еще одно здание, возведенное человеческим разумом и разрушаемое человеческой природой…
Его прижизненный отказ от нее (пусть мягкий и сочувственный, но все же отказ) был нейтрализован смертью.
Вокзальный Мир. Цирк человеческий. Куда в суматохе купли-продажи приходит домой отчаяние и где, медленно черствея, превращается в безразличие…
Движимые омерзением, проистекающим из смутного, неосознанного страха – страха цивилизации перед природой, мужчины перед женщиной, сильного перед бессильным. Движимые подспудным мужским желанием уничтожить то, что нельзя подчинить и нельзя обожествить…
В те ранние, смутные годы, когда память только зарождалась, когда жизнь состояла из одних Начал без всяких Концов, когда Все было Навсегда, Я означало для Эстаппена и Рахели их обоих в единстве, Мы или Нас – в раздельности. Словно они принадлежали к редкой разновидности сиамских близнецов, у которых слиты воедино не тела, а души
А еще они были уверены, что если бы их сбила машина на «зебре» для пешеходов, Государство оплатило бы похороны. Они определенно полагали, что для этого-то «зебры» и существуют. Для бесплатных похорон.
В стране, где она родилась, вечно зажатой между проклятьем войны и ужасом мира, Худшее случалось постоянно...
Старые страхи перед революцией и марксистско-ленинской угрозой вернулись в облике новых телевизионных тревог из-за растущего числа отчаявшихся и обездоленных людей. В этнических чистках, голоде и геноциде она видела прямую угрозу своей мебели…
На руке у Рахели были игрушечные часики с нарисованными стрелками. Без десяти два. Одним из ее желаний было иметь часы, на которых она могла бы ставить время по своему усмотрению (ведь для этого, считала она, Время главным образом и существует)
Амму сказала, что человек – это привыкающее животное и что просто невероятно, к чему он ухитряется приспособиться.
Чакко заявил близнецам, что, как ни тяжело в этом признаваться, все они сплошь англофилы. Англофильская порода. Люди, уведенные в ложном направлении, увязшие вне собственной истории и не способные вернуться назад по своим же следам, потому что следы эти стерты. Он сказал, что история похожа на старый дом среди ночи. В котором зажжены все огни. В котором тихо шепчутся предки. – Чтобы понять историю, – сказал Чакко, – мы должны войти внутрь и при слушаться к тому, что они говорят. Взглянуть на книги и на развешанные по стенам картины. Вдохнуть запахи…
– Но войти туда мы не можем, – объяснял Чакко, – потому что дверь заперта. А когда мы заглядываем снаружи в окна, мы видим только тени. А когда мы прислушиваемся, до нас доносится только шепот. И понять, о чем они шепчут, мы не можем, потому что разум наш захлестнула война. Война, которую мы выиграли и проиграли. Самая скверная из войн. Война, которая берет в плен мечты и перекраивает их. Война, которая заставила нас восхищаться нашими поработителями и презирать себя…
– Мы Бывшие Военнопленные, – сказал Чакко. – Нам внушили чужие мечты. Мы не помним родства. Мы плывем без якоря по бурному морю. Ни одна гавань нас не принимает. Нашим печалям вечно не хватает глубины. Нашим радостям – высоты. Нашим мечтам – размаха. Нашим жизням – весомости. Чтобы иметь какой-либо смысл…
В структуре сознания, как утверждали сторонники этой довольно примитивной теории, марксизм просто занял место христианства. Если Бога заменить Марксом, сатану – буржуазией, рай – бесклассовым обществом, церковь – партией, то цель и характер путешествия останутся прежними. Гонка с препятствиями, в конце которой обещан приз.
В одном из бессознательных проявлений демократии, внушенной телевидением, служанка и госпожа слепо тянулись за орехами в общую для обеих миску. Кочу Мария кидала их себе в рот. Крошка-кочамма – деликатно клала.
Она предпочитала думать, что идет исключительно ради детей. В уме она аккуратно, деловито вела учет по двум позициям: «Что я сделала для ближних» и «Чего ближние не сделали для меня»
Чакко много раз говорил: если уж умирать, то от обжорства. Маммачи считала, что это верный признак загнанного внутрь неблагополучия…
Зал Прибытия превратился в пресс любви и нетерпения…
Он всего-навсего пытался заслужить внимание, которое уже привлек…
Инстинктивно подыгрывает им в их детском заговоре, боясь разрушить его взрослой беспечностью. Или слащавостью. Ведь ничего не стоит погубить игру. Порвать ниточку мысли. Разбить фрагмент сновидения, бережно носимый повсюду, как фарфоровая вещица…
Не поцелуй, а чистое стекло. Не отуманенное страстью и желанием, что, как пара псов, крепко спят в детях, покуда они не вырастут. Этот поцелуй не требовал ответного поцелуя.
В Айеменеме актеры танцевали, чтобы смыть унижение, которому они подверглись в Сердце Тьмы. Унижение усеченных представлений у бассейна, даваемых туристам ради пропитания.
Секрет Великих Историй заключается в отсутствии секретов. Тем и замечательны Великие Истории, что ты их уже слышал и хочешь услышать опять.
Ты знаешь, чем все кончится, и все же слушаешь так, словно не знаешь. Подобно тому, как, зная, что когда-нибудь умрешь, ты живешь так, словно не знаешь.
«Он ищет зверя, который в нем живет», Ищет человека, который в нем живет, – вот что, возможно, он имел в виду, потому что ни одному зверю не сравниться с человеком в многообразном, бесконечно богатом на выдумки искусстве ненависти...
Товарищ Пиллей говорил «надо полагать», чтобы превращать вопросы в утверждения. Он не любил задавать вопросов, если только они не носили личного характера. Вопрос – это жалкая демонстрация незнания.
– только тогда товарищ Пиллей понял, что в действительности ему нужна была не победа, а война как процесс. Война могла стать жеребцом, на котором он проехал бы добрую часть пути, если не весь путь, в законодательное собрание; победа же, по существу, оставляла его в прежнем положении…
Не только он виновен в том, что в обществе, где он живет, смерть человека сплошь и рядом приносит бо́льшую выгоду, чем могла принести вся его жизнь…
Вот оно еще раз. Еще одна самоотравившаяся религия. Еще одно здание, возведенное человеческим разумом и разрушаемое человеческой природой…
Его прижизненный отказ от нее (пусть мягкий и сочувственный, но все же отказ) был нейтрализован смертью.
Вокзальный Мир. Цирк человеческий. Куда в суматохе купли-продажи приходит домой отчаяние и где, медленно черствея, превращается в безразличие…
Движимые омерзением, проистекающим из смутного, неосознанного страха – страха цивилизации перед природой, мужчины перед женщиной, сильного перед бессильным. Движимые подспудным мужским желанием уничтожить то, что нельзя подчинить и нельзя обожествить…
God of Trivia (Arundati Roy) - Marginal Notes 4
In those early, troubled years, when the memory was just emerging, when life consisted of the only Beginnings without any Ends, when Everything was Forever, I meant for Estappen and Rachel both of them in unity, We or Us - in isolation. As if they belonged to a rare variety of Siamese twins, in which not bodies, but souls were merged
And they were sure that if they were hit by a car on a zebra for pedestrians, the State would pay for the funeral. They definitely believed that for this "zebras" exist. For a free funeral.
In the country where she was born, forever sandwiched between the curse of war and the horror of peace, the worst happened all the time ...
The old fears of revolution and the Marxist-Leninist threat have returned in the guise of new television alarms due to the growing number of desperate and destitute people. In ethnic cleansing, famine and genocide, she saw a direct threat to her furniture ...
Rachel had a toy watch with painted arrows on her hand. Ten to two. One of her desires was to have a clock on which she could set the time as she wanted (because for this, she believed, time mainly exists)
Ammu said that man is an addictive animal and that it’s just unbelievable what he manages to adapt to.
Chakko told the twins that, no matter how hard it is to admit this, they are all Anglo-philes. Anglophile breed. People led in a false direction, bogged down outside their own history and not able to go back in their own tracks, because these tracks are erased. He said the story was like an old house in the middle of the night. In which all the lights are lit. In which the ancestors quietly whisper. “To understand the story,” said Cacco, “we must go inside and listen to what they say.” Take a look at books and paintings hanging on the walls. Breathe in the smells ...
“But we cannot enter there,” explained Cacco, “because the door is locked.” And when we look outside the windows, we see only shadows. And when we listen, only a whisper comes to us. And we cannot understand what they are whispering about, because our mind was swept over by war. The war we won and lost. The worst of wars. A war that captures dreams and redraws them. The war that made us admire our enslavers and despise ourselves ...
“We are Former Prisoners of War,” said Cacco. - We were inspired by other people's dreams. We do not remember kinship. We sail without anchor in the stormy sea. No harbor accepts us. Our sorrows always lack depth. Our joys are heights. Our dreams are big. Our lives are weighted. To make any sense ...
In the structure of consciousness, as argued by supporters of this rather primitive theory, Marxism simply took the place of Christianity. If God is replaced by Marx, Satan by the bourgeoisie, paradise by a classless society, the church by the party, then the purpose and nature of the journey will remain the same. Obstacle race at the end of which a prize is promised.
In one of the unconscious manifestations of democracy, inspired by television, the servant and mistress blindly reached for nuts in a bowl common to both. Kochu Maria threw them into her mouth. Baby Kochamma delicately laid.
She preferred to think that she was solely for the sake of the children. In her mind, she carefully, busily kept records of two items: “What I did for my neighbors” and “What my neighbors did not for me”
Chakko said many times: if you die, then from gluttony. Mammachi believed that this was a sure sign of a drive-in dysfunction ...
The Arrivals Hall turned into a press of love and impatience ...
He was just trying to earn the attention that had already attracted ...
Instinctively plays along with them in their children's plot, fearing to destroy it with adult carelessness. Or sugary. After all, nothing is worth ruining the game. Break the thread of thought. To break a fragment of a dream, carefully worn everywhere, like a porcelain little thing ...
Not a kiss, but clean glass. Not fogged by passion and desire, that, like a couple of dogs, they sleep soundly in children until they grow up. This kiss did not require a reciprocal kiss.
In Ayeménem, the actors danced to wash away the humiliation to which they were subjected in the Heart of Darkness. Humiliation of truncated views by the pool given to tourists for food.
The secret of the Great Stories is the lack of secrets. The Great Stories are wonderful in that you have already heard them and want to hear them again.
You know how it will end, and yet you listen as if you do not know. Like knowing that you will someday die, you live as if you did not know.
“He is looking for the beast that lives in him,” “He is looking for the man who lives in him,” that is what he might have in mind, because not one beast can be compared to a person in the diverse, endlessly fictional art of hatred .. .
Comrade Pillay said “presumably” in order to turn questions into statements. He did not like to ask questions, unless they were personal. The question is a miserable demonstration of ignorance.
- only then did Comrade Pillay realize that in reality
In those early, troubled years, when the memory was just emerging, when life consisted of the only Beginnings without any Ends, when Everything was Forever, I meant for Estappen and Rachel both of them in unity, We or Us - in isolation. As if they belonged to a rare variety of Siamese twins, in which not bodies, but souls were merged
And they were sure that if they were hit by a car on a zebra for pedestrians, the State would pay for the funeral. They definitely believed that for this "zebras" exist. For a free funeral.
In the country where she was born, forever sandwiched between the curse of war and the horror of peace, the worst happened all the time ...
The old fears of revolution and the Marxist-Leninist threat have returned in the guise of new television alarms due to the growing number of desperate and destitute people. In ethnic cleansing, famine and genocide, she saw a direct threat to her furniture ...
Rachel had a toy watch with painted arrows on her hand. Ten to two. One of her desires was to have a clock on which she could set the time as she wanted (because for this, she believed, time mainly exists)
Ammu said that man is an addictive animal and that it’s just unbelievable what he manages to adapt to.
Chakko told the twins that, no matter how hard it is to admit this, they are all Anglo-philes. Anglophile breed. People led in a false direction, bogged down outside their own history and not able to go back in their own tracks, because these tracks are erased. He said the story was like an old house in the middle of the night. In which all the lights are lit. In which the ancestors quietly whisper. “To understand the story,” said Cacco, “we must go inside and listen to what they say.” Take a look at books and paintings hanging on the walls. Breathe in the smells ...
“But we cannot enter there,” explained Cacco, “because the door is locked.” And when we look outside the windows, we see only shadows. And when we listen, only a whisper comes to us. And we cannot understand what they are whispering about, because our mind was swept over by war. The war we won and lost. The worst of wars. A war that captures dreams and redraws them. The war that made us admire our enslavers and despise ourselves ...
“We are Former Prisoners of War,” said Cacco. - We were inspired by other people's dreams. We do not remember kinship. We sail without anchor in the stormy sea. No harbor accepts us. Our sorrows always lack depth. Our joys are heights. Our dreams are big. Our lives are weighted. To make any sense ...
In the structure of consciousness, as argued by supporters of this rather primitive theory, Marxism simply took the place of Christianity. If God is replaced by Marx, Satan by the bourgeoisie, paradise by a classless society, the church by the party, then the purpose and nature of the journey will remain the same. Obstacle race at the end of which a prize is promised.
In one of the unconscious manifestations of democracy, inspired by television, the servant and mistress blindly reached for nuts in a bowl common to both. Kochu Maria threw them into her mouth. Baby Kochamma delicately laid.
She preferred to think that she was solely for the sake of the children. In her mind, she carefully, busily kept records of two items: “What I did for my neighbors” and “What my neighbors did not for me”
Chakko said many times: if you die, then from gluttony. Mammachi believed that this was a sure sign of a drive-in dysfunction ...
The Arrivals Hall turned into a press of love and impatience ...
He was just trying to earn the attention that had already attracted ...
Instinctively plays along with them in their children's plot, fearing to destroy it with adult carelessness. Or sugary. After all, nothing is worth ruining the game. Break the thread of thought. To break a fragment of a dream, carefully worn everywhere, like a porcelain little thing ...
Not a kiss, but clean glass. Not fogged by passion and desire, that, like a couple of dogs, they sleep soundly in children until they grow up. This kiss did not require a reciprocal kiss.
In Ayeménem, the actors danced to wash away the humiliation to which they were subjected in the Heart of Darkness. Humiliation of truncated views by the pool given to tourists for food.
The secret of the Great Stories is the lack of secrets. The Great Stories are wonderful in that you have already heard them and want to hear them again.
You know how it will end, and yet you listen as if you do not know. Like knowing that you will someday die, you live as if you did not know.
“He is looking for the beast that lives in him,” “He is looking for the man who lives in him,” that is what he might have in mind, because not one beast can be compared to a person in the diverse, endlessly fictional art of hatred .. .
Comrade Pillay said “presumably” in order to turn questions into statements. He did not like to ask questions, unless they were personal. The question is a miserable demonstration of ignorance.
- only then did Comrade Pillay realize that in reality
У записи 1 лайков,
0 репостов.
0 репостов.
Эту запись оставил(а) на своей стене Дмитрий Бункин
