Грязь в это время года особенно красива. По вечерам мы с М. часами бродим по улицам, глядя как искривляются в отражениях разноцветные огоньки, как расплываются по мокрой земле закрученные панцири невиданных животных и огромные радужные палитры никогда не существовавших художников. Иногда я даже жалею, что в моем детстве такой грязи не было. Промерзшая земля была сплошь усеяна белыми водяными хлопьями, вроде пенопласта, а под ней скрывалась скользкая, похожая на стекло плёнка, по которой растекались белоснежными ниточками причудливые узоры. И называлась она как-то странно... Не то мёд, не то лад.
Из хлопьев мы строили весёлые чучела, похожие на толстых человечков, и огромные крепости, из-за стен которых обрушивали на недовольных прохожих шквал прилипающих к пальто белоснежных снарядов.
Теперь нам остаётся только поливать друг друга грязью. И строить грязевиков. То ещё удовольствие: ботинки насквозь мокрые, а одежда так выпачкана, что в машину залезать страшно – потом не отмоешь, а в общественный транспорт в таком виде просто не пустят. Чаще всего ее приходится выбрасывать. Но мы все равно продолжаем стоить эти чучела. По крайней мере их мы ещё можем строить.
С тех пор как закон запретил держать дома молотки и отвертки и появляться на улице компаниями из двух и более совершеннолетних одного пола, построить что-либо самостоятельно весьма непросто. Да и зачем, если есть лицензированные государственные организации? Стоят их услуги, конечно, не дешево, но по крайней мере не приходится нарушать закон.
Грязевиков, к счастью, можно лепить голыми руками, и, до тех пор пока в этом занятии не принимают участия двое взрослых одинакового пола, ничего незаконного в нем нет.
Мы с М. выходим на улицу в первые минуты праздника, как только часы выбьют из сознания последние отголоски поздравительной речи. Вот уже восемьдесят лет одни и те же слова. Одним и тем же голосом. Никто давно не проверяет, меняется ли в них хоть что-нибудь. Мы смеялись над ними. Потом злились. И даже плакали. Теперь мы, кажется, с ними смирились.
Мы уже почти верим, что это не наши радиоактивные облака льются на головы ядовитым дождём. Это не наши отходы выгоняют людей из городов. Это не наши реки отравлены, это не наши леса вырублены, это не наша природа уничтожена. Это не наши солдаты пересекают границы. Это не наши чиновники бесполезны. Наши все при деле, и каждый на своем месте. Наши ресурсы неисчерпаемы. Наша Арктика не растопляема. Наши люди – счастливые, а дело – правое. И пусть будет непросто, но мы победим. Счастья нам. Особенно тем, кто сейчас на посту. Двойную порцию тем, кто на православном. Когда угощают – можно.
Спасибо часам – они выбьют все это из головы, и можно будет спокойно идти на прогулку. Искать силуэты в кривых отражениях и лепить грязевиков. И радоваться. Что нам теперь остаётся? Мы были слишком довольными, чтобы бороться. Слишком ленивыми, чтобы заботиться. Слишком любящими комфорт, чтобы экономить. Слишком самоуверенными, чтобы признать существование опасности. Уверовавшими в нерушимость синтетического счастья за полиэфирными шторами. Мы уничтожим здесь всё, но нас все равно спасут, – думали мы. Мы купим места на сияющем серебристом корабле – уж нам-то хватит. Мы улетим на удивительную новую планету и столетиями будем её уничтожать. А потом полетим дальше. Во вселенной миллиарды звёзд, и бог знает сколько миллионов пригодных для жизни планет. Еще одна для нас найдётся.
Но пока мы довольно уничтожали все вокруг, кораблей никто не строил. И для нас не осталось места – ни здесь, ни на несуществующем борту. Как не осталось больше и глупых надежд. Осталась только грязь. Заражённые облака. Нефтяные пятна. И злость на себя. За то, что не слушали. Не верили. Боялись терять. Тихо сидели дома. Не выключали воду. И по три раза кипятили чайник.
Остались промокшие ботинки. Испорченная одежда. И беспокойная совесть. И бороться бессмысленно, даже если б мы наконец отважились: терять-то ведь тоже больше нечего. Разве что громоздящиеся по улицам коричневые фигуры, больше похожие на восставшие выгребные ямы. И беспробудную тоску по тем радостным белым человечкам, которых мы лепили в детстве. Как же они назывались?.. То ли стяговики, то ли смеховики...
Из хлопьев мы строили весёлые чучела, похожие на толстых человечков, и огромные крепости, из-за стен которых обрушивали на недовольных прохожих шквал прилипающих к пальто белоснежных снарядов.
Теперь нам остаётся только поливать друг друга грязью. И строить грязевиков. То ещё удовольствие: ботинки насквозь мокрые, а одежда так выпачкана, что в машину залезать страшно – потом не отмоешь, а в общественный транспорт в таком виде просто не пустят. Чаще всего ее приходится выбрасывать. Но мы все равно продолжаем стоить эти чучела. По крайней мере их мы ещё можем строить.
С тех пор как закон запретил держать дома молотки и отвертки и появляться на улице компаниями из двух и более совершеннолетних одного пола, построить что-либо самостоятельно весьма непросто. Да и зачем, если есть лицензированные государственные организации? Стоят их услуги, конечно, не дешево, но по крайней мере не приходится нарушать закон.
Грязевиков, к счастью, можно лепить голыми руками, и, до тех пор пока в этом занятии не принимают участия двое взрослых одинакового пола, ничего незаконного в нем нет.
Мы с М. выходим на улицу в первые минуты праздника, как только часы выбьют из сознания последние отголоски поздравительной речи. Вот уже восемьдесят лет одни и те же слова. Одним и тем же голосом. Никто давно не проверяет, меняется ли в них хоть что-нибудь. Мы смеялись над ними. Потом злились. И даже плакали. Теперь мы, кажется, с ними смирились.
Мы уже почти верим, что это не наши радиоактивные облака льются на головы ядовитым дождём. Это не наши отходы выгоняют людей из городов. Это не наши реки отравлены, это не наши леса вырублены, это не наша природа уничтожена. Это не наши солдаты пересекают границы. Это не наши чиновники бесполезны. Наши все при деле, и каждый на своем месте. Наши ресурсы неисчерпаемы. Наша Арктика не растопляема. Наши люди – счастливые, а дело – правое. И пусть будет непросто, но мы победим. Счастья нам. Особенно тем, кто сейчас на посту. Двойную порцию тем, кто на православном. Когда угощают – можно.
Спасибо часам – они выбьют все это из головы, и можно будет спокойно идти на прогулку. Искать силуэты в кривых отражениях и лепить грязевиков. И радоваться. Что нам теперь остаётся? Мы были слишком довольными, чтобы бороться. Слишком ленивыми, чтобы заботиться. Слишком любящими комфорт, чтобы экономить. Слишком самоуверенными, чтобы признать существование опасности. Уверовавшими в нерушимость синтетического счастья за полиэфирными шторами. Мы уничтожим здесь всё, но нас все равно спасут, – думали мы. Мы купим места на сияющем серебристом корабле – уж нам-то хватит. Мы улетим на удивительную новую планету и столетиями будем её уничтожать. А потом полетим дальше. Во вселенной миллиарды звёзд, и бог знает сколько миллионов пригодных для жизни планет. Еще одна для нас найдётся.
Но пока мы довольно уничтожали все вокруг, кораблей никто не строил. И для нас не осталось места – ни здесь, ни на несуществующем борту. Как не осталось больше и глупых надежд. Осталась только грязь. Заражённые облака. Нефтяные пятна. И злость на себя. За то, что не слушали. Не верили. Боялись терять. Тихо сидели дома. Не выключали воду. И по три раза кипятили чайник.
Остались промокшие ботинки. Испорченная одежда. И беспокойная совесть. И бороться бессмысленно, даже если б мы наконец отважились: терять-то ведь тоже больше нечего. Разве что громоздящиеся по улицам коричневые фигуры, больше похожие на восставшие выгребные ямы. И беспробудную тоску по тем радостным белым человечкам, которых мы лепили в детстве. Как же они назывались?.. То ли стяговики, то ли смеховики...
The dirt at this time of year is especially beautiful. In the evenings, M. and I wander around the streets for hours, watching colorful lights bend in reflections, swirling shells of unprecedented animals and huge rainbow-colored palettes of artists never existed on the wet ground. Sometimes I even regret that in my childhood there was no such dirt. The frozen ground was completely dotted with white water flakes, like polystyrene foam, and under it was a slippery, glass-like film on which fanciful patterns spread with snow-white strings. And it was called somehow strange ... Not honey, not that way.
From flakes, we built funny stuffed animals, similar to fat men, and huge fortresses, because of the walls of which a flurry of snow-white shells clinging to a coat of pedestrians rained down on passers-by.
Now we can only pour mud on each other. And build the mud collectors. It’s another pleasure: the shoes are wet through and the clothes are so dirty that it’s scary to get into the car - then you won’t wash them, and they won’t just let them into public transport in this form. Most often it has to be thrown away. But we still continue to cost these stuffed animals. At least we can still build them.
Since the law forbade holding hammers and screwdrivers at home and appearing on the street with companies of two or more adults of the same sex, building something yourself is not easy. And why, if there are licensed state organizations? Their services are, of course, not cheap, but at least they don’t have to break the law.
Gryazevikov, fortunately, can be sculpted with his bare hands, and until two adults of the same gender take part in this lesson, there is nothing illegal in it.
M. and I go outside in the first minutes of the holiday, as soon as the clock knocks out the last echoes of a congratulatory speech from consciousness. For the past eighty years, the same words. In the same voice. Nobody has been checking for a long time whether anything is changing in them. We laughed at them. Then they got angry. And even cried. Now we seem to have come to terms with them.
We almost believe that these are not our radioactive clouds pouring poisonous rain on our heads. It is not our waste that drives people out of cities. These are not our rivers poisoned, these are not our forests cut down, this is not our nature destroyed. It is not our soldiers who cross borders. It is not our officials who are useless. Ours is all in business, and each in its place. Our resources are inexhaustible. Our Arctic is not melted. Our people are happy, and the cause is just. And let it be difficult, but we will win. Happiness to us. Especially for those who are now on duty. A double portion for those who are Orthodox. When treated - it is possible.
Thanks to the watch - they will knock it all out of my head, and you can safely go for a walk. Look for silhouettes in crooked reflections and sculpt mud workers. And rejoice. What is left for us now? We were too happy to fight. Too lazy to care. Too loving comfort to save. Too self-confident to acknowledge the existence of danger. Believing in the inviolability of synthetic happiness behind polyester curtains. We will destroy everything here, but they will save us anyway, we thought. We will buy seats on a shining silver ship - that's enough for us. We will fly away to an amazing new planet and will destroy it for centuries. And then we will fly further. There are billions of stars in the universe, and God knows how many millions of planets are habitable. There is one more for us.
But while we pretty much destroyed everything around, nobody built ships. And for us there was no place left - neither here, nor on the non-existent board. As there are no more stupid hopes left. Only dirt remained. Infected clouds. Oil stains. And anger at yourself. For not listening. They did not believe. They were afraid to lose. Quietly sat at home. Do not turn off the water. And they boiled the kettle three times.
Wet shoes remained. Spoiled clothes. And a troubled conscience. And it makes no sense to fight, even if we finally dared: after all, there is nothing more to lose. Unless brown figures piling up the streets, more like rebellious cesspools. And unbridled longing for those joyful white men whom we sculpted in childhood. What were they called? .. Either the banners, or the laughers ...
From flakes, we built funny stuffed animals, similar to fat men, and huge fortresses, because of the walls of which a flurry of snow-white shells clinging to a coat of pedestrians rained down on passers-by.
Now we can only pour mud on each other. And build the mud collectors. It’s another pleasure: the shoes are wet through and the clothes are so dirty that it’s scary to get into the car - then you won’t wash them, and they won’t just let them into public transport in this form. Most often it has to be thrown away. But we still continue to cost these stuffed animals. At least we can still build them.
Since the law forbade holding hammers and screwdrivers at home and appearing on the street with companies of two or more adults of the same sex, building something yourself is not easy. And why, if there are licensed state organizations? Their services are, of course, not cheap, but at least they don’t have to break the law.
Gryazevikov, fortunately, can be sculpted with his bare hands, and until two adults of the same gender take part in this lesson, there is nothing illegal in it.
M. and I go outside in the first minutes of the holiday, as soon as the clock knocks out the last echoes of a congratulatory speech from consciousness. For the past eighty years, the same words. In the same voice. Nobody has been checking for a long time whether anything is changing in them. We laughed at them. Then they got angry. And even cried. Now we seem to have come to terms with them.
We almost believe that these are not our radioactive clouds pouring poisonous rain on our heads. It is not our waste that drives people out of cities. These are not our rivers poisoned, these are not our forests cut down, this is not our nature destroyed. It is not our soldiers who cross borders. It is not our officials who are useless. Ours is all in business, and each in its place. Our resources are inexhaustible. Our Arctic is not melted. Our people are happy, and the cause is just. And let it be difficult, but we will win. Happiness to us. Especially for those who are now on duty. A double portion for those who are Orthodox. When treated - it is possible.
Thanks to the watch - they will knock it all out of my head, and you can safely go for a walk. Look for silhouettes in crooked reflections and sculpt mud workers. And rejoice. What is left for us now? We were too happy to fight. Too lazy to care. Too loving comfort to save. Too self-confident to acknowledge the existence of danger. Believing in the inviolability of synthetic happiness behind polyester curtains. We will destroy everything here, but they will save us anyway, we thought. We will buy seats on a shining silver ship - that's enough for us. We will fly away to an amazing new planet and will destroy it for centuries. And then we will fly further. There are billions of stars in the universe, and God knows how many millions of planets are habitable. There is one more for us.
But while we pretty much destroyed everything around, nobody built ships. And for us there was no place left - neither here, nor on the non-existent board. As there are no more stupid hopes left. Only dirt remained. Infected clouds. Oil stains. And anger at yourself. For not listening. They did not believe. They were afraid to lose. Quietly sat at home. Do not turn off the water. And they boiled the kettle three times.
Wet shoes remained. Spoiled clothes. And a troubled conscience. And it makes no sense to fight, even if we finally dared: after all, there is nothing more to lose. Unless brown figures piling up the streets, more like rebellious cesspools. And unbridled longing for those joyful white men whom we sculpted in childhood. What were they called? .. Either the banners, or the laughers ...
У записи 16 лайков,
2 репостов,
572 просмотров.
2 репостов,
572 просмотров.
Эту запись оставил(а) на своей стене Владимир Омелин
